Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

«За что любить, за что жалеть тебя?..»

За что любить, за что жалеть тебя? Пути по жизни вкривь идут и вкось, В осенний хмурый день с потоками дождя Сливается поток твоих тяжелых кос. В печальный день осокой вековой Вода тяжелая коснулась век твоих И ветер, что за мокрою горой, Взметнулся, а потом навек затих. Вдоль по дороге в поле, в лес иду, Однако жизнь свою не обойду… Я синеглазку знал совсем другую, Шальную, гордую, совсем земную. Она идет счастливою походкой, В душе не зная ни добра, ни зла, Такая молодая и неробкая, Какою никогда ты не была. 1937

РЕКВИЕМ

Валерию Чкалову

Спрошу я у тучи — тяжелой слезою Просеется звезд дальний свет. Того, кто, как равный, сражался с грозою, Навеки уж нет! Спрошу у горы, что стоит над провалом, Укутана тучей, седа. Кто равным и близким был тучам и скалам, Ушел навсегда. Спрошу я у ветра, что, волны посеяв, Штормами их в море несет. Был шторма сильнее и ветра быстрее, Его с нами нет! Навеки! Навеки! Грозою и горем Земля безутешно шумит. И слышит — как вновь над разбуженным морем Когорта летит. Когорта крылатых, бессмертных и сильных, Шуми, как при шторме, шуми. Мы также бесстрашны! Отчизна, на крыльях И нас подними! 1938

«Родная Рось, души живая влага…»

Родная Рось, души живая влага, Стою у берегов твоих крутых. К тебе пришла судьбы моей дорога, И сердца шум в груди моей затих. Чаруют взор мой медленные воды, И все вокруг туманом залилось. Покой и тишь в вечернем небосводе — Он как река, он тоже речка Рось. Глядеть весь век и век не наглядеться И тиши не наслушаться вовек. И с этой ширью воедино слиться, С теченьем самых чистых синих рек. Чтоб в час вечерний скромною красою Склоненных над холмами тихих верб, Осыпанных серебряной росою, Наполнить нестихающий напев. Чтоб вновь идти спокойным и счастливым, Найти доселе неизвестный край, И вновь сказать и берегам, и нивам Святое «здравствуй», горькое «прощай». Прощай, прощай, моя живая влага! Волшебный мир, не исчезай, живи! Трава увядшая и пыльная дорога, Прощайте навсегда и вы… Уж август наступил, темнее ночи. На склоне лет, в рассветный ясный час, Когда роса вдруг окропит мне очи, Я улыбнусь, припоминая вас. 1938

«Часто мне снится…»

Часто мне снится Взгляд милый твой, Небо в колодце, Травы весной. Поле искрилось И колосилось. Все, что приснилось, Переменилось. Ветер гуляет, Шлет непогоду, Рвет и бросает Листья на воду. Только в колодце Все та же вода. Милая вновь Не вернется сюда. 1939

Василь Мысык

РЕКА УМИРАЕТ

Вы видели, как речка умирает В полынном, дремлющем степном краю, Как засуха до ила выпивает Ее теченья слабую струю, Как ряд халуп, на берегу уснувших, Убого сиротеют, а ветра, Как голос запустенья, крик лягушек В весенние разносят вечера. Там, где когда-то голубого цвета Был плес, в котором, радостно-ясна, Отсвечивала красками рассвета Задумчивая неба глубина, Где били роднички и тихой звенью, Спокойным всплеском наполняли тишь, Где пену, плывшую вниз по теченью, Плавучий перехватывал камыш, Теперь вокруг все мертво, мертво там… 1926

ПОЛЫНЬ

К тебе, полынь, рукой тянусь. Я знаю: ты горька на вкус. Но почему? Что сталось? Иль сладких не пила дождей С приходом вешних, теплых дней И в росах не купалась? Иль с незапамятных веков Далеких предков пот и кровь Ты впитывало, зелье, И бережешь доселе? Растешь на круче, на песке, В овраге, возле хаты… Несут коровы в молоке Твой привкус горьковатый. Ты забираешься в жита — Те, что взрастили степи, Чтоб чувствовалась горечь та В насущном нашем хлебе. 1926

ВОЗКА ХЛЕБА

Что ж, Трофим, запрягай коровенок, пора за работу! Тучи, кажись, стали реже чуть-чуть. Ох, как надоела Вся эта морось и слякоть! Уже и стерня потонула В буйной отаве. Пчелы жужжат над глухою крапивой. Копны давно потемнели, слежались, зерно прорастает — Тут и навильник поднять со снопом над землей не легко. Долго после повозку тащить коровенкам в слободку, В ту, что вдали в зеленых садах утопает. Недавно В Граковке мимо церквушки «фордзоны» проехали с шумом. Сколько их — пять? А кому их водить? У кого с малых лет Сын — тракторист? Ну, вестимо, не твой же, не твой, не Трофима!.. Едут. Колеса и люшни скрипят. Тяжко ступать коровенкам. Морось опять началась. «Хоть ты плачь!» Все так же проходят Дни полевых работ, как и во времена Гесиода. 1926

ЛЕТО

1

Тревожная пора! Набух армяк, Отяжелел, — шумливый и колючий Дождь льет и льет. Не сходят с неба тучи. Засохший грунт податливо размяк. Не скошен хлеб. Расхлябанный большак Весь в колеях. Не просыхают кручи. Осело сено в копнах на лугах. А там, вдали, гроза еще ревучей, Несет на села грозный свой заряд. Вот где встряхнет у старых осокорей Раскидистые ветви! Закипят Потоки шумные на косогоре. Польется «молоко» с беленых хат, И ягоды посыплются, как зори.

2

И будут рдеть, лишь дунет ветровей, Подобны ярким дорогим каменьям, В росистой поросли, что с нетерпеньем Ввысь тянется, к сплетению ветвей, Больших и старых. Сад глухой, ей-ей, Как будто захмелел иль с умиленьем Внимает танцу с приглушенным пеньем Листочков молодых — своих детей. Какая свежесть! Словно в думе той: «Возцобні комиші, довольні води!» Чу! Ясно слышно после непогоды Там, где-то на тропиночке степной, Над просыхающей от ливня нивой, Вечерней песни взмыл мотив счастливый. 1926

В ДОРОГЕ

…Далёко-далёко вокруг Бежит, бежит, подернут синей дымкой, луг, А ближе к полотну — чертополох, ромашки, Полынь сухая, полоса цветущей кашки, Мелькнул подсолнух, кем-то срезанный, на нем Меж листьев пасынки оранжевым огнем Горят, красуются. А вон синюк, что летом Заярье заливал голубоватым цветом, Подсох и полинял, и редкая пчела Сюда уж залетит из дальнего села. Там, где кончается стерня, покрыта пылью, Отцвел купавник, лишь торчат одни будылья. Рыжеет донник вдоль бахчи. А вон курень Из камыша и разных веток, целый день И ночь, поставленный на взгорке одиноко, Вовсю глядит, прищурив старческое око, И дыма ниточка висит над ним… Летит локомотив сквозь эти все картины, Чумазый машинист торчит в окне кабины, На рельсы смотрит, а порою бросит взгляд На груды угля, руд, а вот уже летят, Проносятся луга, щетинистые нивы, Мелькают хутора, вкруг них — черешни, сливы, Течет петлистая тропа туда, где вширь Долина разлеглась. Какой глубокий мир! Вон стайка пастушков мелькнула у проселка — Затеяли игру, а по отаве колкой Вольготно разбрелось десятка два телят, И светом, и теплом от белых веет хат. Еще местами, продлевая жизни сроки, Букашки греются на слабом солнцепеке — Сонливо, неподвижно, без былых забот. Вдруг солнца луч серебряно блеснет На тонкой паутинке. А на ней листочек Колеблется без ветра — жизнь продлить ли хочет Иль жаль ему осенних этих дней?.. 1926

В СВЯТЫХ ГОРАХ

1

Вновь дождь, гроза. Гонимые ветрами, Столбы дождя проносятся дворами, О стены бьются, словно тени тех, Кто под грозой в земле уснул навек, Как будто привидения с подгорья Пришли проведать старое подворье. Собор — во тьме, зарос бурьяном двор, И вслед дождю ушли, рыдая, с гор.

2

Были эти врата святыми, Благовестье плыло над ними, И встречал прихожан и калик Николая святого лик. А теперь он глядит сердито, Грудь осколком насквозь пробита. В птичьей наследи борода, Висит криво, как той Байда [16] . К непогоде кричат вороны. Со святых когда-то ворот Чудотворца слышатся стоны. Вышел сторож и не поймет: Может, с кем-то что приключилось. «М-м… Это ты?! А мне-то помстилось, Будто кто-то меня зовет!..» Дед в сторожке глаз не сомкнет, Снова чудится: издалече До него доносятся речи, Голос слышится у ворот.

16

В украинском народном творчестве Байдой прозвали одного из основоположников Запорожской Сечи гетмана Дмитра Вишневецкого. Он был пойман турками и подвешен в Стамбуле острым крюком под ребро.