Озарение Нострадамуса

Бойтаковский справился о цене и подумал, что не скоро сможет воспользоваться этим советом.

Но жизнь ему теперь представлялась намного оптимистичнее. Сотрудничество с радиостанцией «Свобода» открывало ему двери в издательства, о которых он раньше даже и не подозревал. Впереди вырисовывалась заманчивая перспектива.

…Спустя год Бойтаковский узнал, что его деятельность на радиостанции не осталась не замеченной на родине и он лишен гражданства СССР.

К этому времени он уже не снимал комнату у старой фрау, купил себе вполне уютную небольшую квартиру и автомобиль.

Понемногу он влился в тихий, аккуратный, педантичный немецкий мир Мюнхена. И когда проезжал мимо пивной, где начиналось нацистское движение и где Гитлер делал свою политическую карьеру, ему не верилось, что в таком приличном городе могло происходить такое.

На радиостанции «Свобода» дела шли успешно, но не без неприятностей; исчез Туманов. Его разыскивали много дней, пока он не объявился не где-нибудь, а в СССР, оттуда публично разоблачал свою недавнюю деятельность на радиостанции «Свобода», раскрыв ее связь с ЦРУ и финансовую зависимость от конгресса США.

Эта история с Тумановым сильно поразила Бойтаковского. Он дал выход своему негодованию, опубликовав повесть о триумфальном возвращении писателя на родину, в Россию, представляя ее страной абсурда, а действия руководителей — вершиной глупости.

Повесть имела успех, а Бойтаковский после ее опубликования стал еще более неприемлемым для своей бывшей родины. Но на радиостанции даже восхищались его творением.

— Я поражаюсь вашему язвительному таланту! — восторженно говорил Якобсон. — Те, кто будут слушать главы из вашей повести, умрут от хохота! Четко подмечено — «страна абсурда»! Я бы присудил вам Нобелевскую премию.

Нобелевской премии Бойтаковскому, конечно, не присудили, а в России за это время произошли невероятные события и коренные перемены. Распался СССР, а за ним и основная политическая платформа страны — коммунистическая партия. Взоры всего мира были прикованы к преобразованиям, происходящим в СНГ и республиках отделившихся от Союза.

Радиостанция «Свобода» в связи с этими событиями заняла продемократические позиции. Якобсон встретив Бойтаковского в редакции, пригласил его в свой кабинет. После исчезновения Туманова он занял место главного редактора.

— Вот так. Слава! Теперь придется вам по-иному «славить». Холодная война кончилась, и мы должны перестроиться по примеру нашей бывшей родины. Теперь наш курс не на разоблачение тоталитарного коммунистического режима, а на поддержку новой российской демократии и перехода к рыночной экономике. Вы представляете, как и о чем теперь будет вещать наш эфир?

— Еще не вполне, но я всегда боролся за свободу слова, а в душе был демократом, за что и выслан из Союза и даже лишен гражданства.

Вскоре Якобсон Юрий Моисеевич позвонил Бойтаковско-му и сообщил:

— Поздравляю, Слава! Новое российское руководство вернуло всем эмигрантам гражданство. Пора нам подумать о «триумфальном», как в вашей повести звучало, возвращении на родину.

— А вы? — робко спросил Бойтаковский, почувствовав некоторую иронию в его словах.

— У нас в Москве будет свое представительство, но пока позволят средства, будем жить здесь, хотя Прага предлагает нам свое покровительство и предоставляет даже здание бывшего парламента. Тоже неплохо!

Бойтаковский крепко задумался. Он негодовал сам на себя за свою нерешительность, за мучающую ностальгию по кривым улочкам московского центра, уцелевшим церквушкам и подмосковным лесам. И все это сочеталось с уже сложившейся привязанностью к его уютной мюнхенской квартирке, устоявшемуся бюргеровскому быту, автомобилю, издательским связям и отношениям. А что может теперь ожидать его в Москве, представленной в повести «страной абсурда»? Вряд ли возвращение на родину для него будет триумфальным…

Но величайшим абсурдом, может быть, было то, что встречу его по приезде в Москву можно было бы считать вполне триумфальной. Его встречали на аэродроме представители даже не одного, а сразу нескольких Союзов писателей, на которые распался бывший, в свое время исключивший Бойтаковского из своих членов. Новые писательские вожди наперебой предлагали ему восстановиться именно у них.

Поднимаясь по мраморной лестнице все того же, так памятного ему здания, Бойтаковский не смог отказать себе в озорстве и, поравнявшись с мраморной скульптурой нагой женщины, к удивлению сопровождающих его писателей, протянул руку и погладил голое бедро статуи, как поступил когда-то с продажной девкой в дешевом мюнхенском отеле, отплатив этим торжествующим жестом за свое «изгнание» отсюда. Заботами новых писательских вождей ему была предоставлена квартира в доме одного из Арбатских переулков.

Кроме того, редакторы многих журналов наперебой предлагали ему свои страницы, хотя, увы, возможный гонорар за них был смехотворно мал.

— Вы ведь понимаете, Вячеслав Болеславович, — объясняли ему, — сейчас переходный период, и культура, как это ни печально, оказалась на одном из последних мест. Вы не можете себе представить теперешние расходы на бумагу и полиграфические услуги! Рост цен на рынке не позволяет надеяться на широкий круг читателей…

Бойтаковскому ничего другого не оставалось, как соглашаться на издание своих произведений, хотя жить на доход с них было, конечно, невозможно.

Встречаясь с былыми собратьями по перу, он выслушивал их жалобы:

— Поверите ли, дорогуша! Жить становится совершенно невозможно. Помните, как чудно смотрелся в Переделкино писательский поселок рядом с дачами, окруженными фруктовыми садами последователей Мичурина!.. Говорили: «Вот живут богатые писатели рядом с бедными садоводами». Садоводы поумирали, фруктовые деревья повымерзли, землю и дачи продали процветающим бизнесменам… И теперь говорят: «Нищие писатели живут рядом с новыми русскими, которые их не читают».

— Так ведь в газетах пишут, что издательств теперь больше, чем прежде.

— А сколько из них «однодневок»? Издадут пару книг, гонорар за них не выплатят и растворятся в воздухе, как неопознанные летающие объекты.

Бойтаковский соглашался, поскольку сам недавно побывал в одном из самых процветающих издательств, где его приняли с распростертыми объятиями, обещали издавать его книги, но о гонораре твердого договора никак не получалось. Он, решительно настроившись, пришел в кабинет директора издательства, внешность которого показалась ему чем-то знакомой.

Писатель возмущенно высказал директору свои претензии, ведь предлагаемая сумма гонорара не превосходила той, которую брали машинистки за подготовку рукописи к печати. Директор пожал плечами:

— Поверьте, Вячеслав Болеславович, я всей душой готов помочь вам…

— Ах, это вы? Как тесен мир… — вдруг узнал Бойтаковский в директоре вежливого майора КГБ, снабдившего его всем необходимым для срочного выезда за границу. — В чем же теперь выражается ваша готовность помочь мне господин майор?