Озаренные

На комбинатом виднелся ажурный копер, еще дальше — врезался в небо силуэт террикона.

...Алексей открыл резную дубовую дверь, из коридора шахтоуправления на него пахнуло домашним теплом.

В приемной секретарша печатала на машинке.

— Мне главного инженера.

— Его сейчас заменяет главный механик. Если хотите, зайдите, но лучше вам подождать начальника шахты...

Алексей все же зашел в кабинет.

Главный механик сдержанно приподнялся из-за стола. Пожимая Алексею руку, он назвался Барвинским и пригласил сесть.

— Значит, у нас будете испытывать свою машину? — после короткой паузы спросил Барвинский.

— Так решили в министерстве.

— Шахта у нас капризная. Почва «дуется», а уголек с колчеданом, с «изюмом», как шахтеры говорит. — Барвинский пристально смотрел на Алексея.

— Это и хорошо! — невозмутимо проговорил Алексей. — Такую шахту я как раз искал...

— Вот смотрите, — Барвинский подошел к стене, откинул кисейную занавеску с плотной дубовой рамы, в которой висела схема геологического разреза района: изогнутые линии схемы были круто устремлены вверх. Казалось, каменные волны застыли в бурном накате, так и не сумев прорваться к поверхности земли.

— Восемьдесят градусов падения. Недаром «мазуркой» окрестили. Перевал за перевалом. Метана у нас больше, чем в любой другой шахте... Часто бывают выбросы. О нашем недавнем происшествии слыхали?.. Хорошо, что выброс случился в третьей смене, никого не было в шахте. Четыре тысячи тонн выбросило!.. Четыре тысячи! Какая сила!.. Все оборудование в стальные панцири приходится одевать, чтобы не только искры — святой дух сквозь них не проникал. У нас перед войной одну машину испытывали. Врубовку с двумя барами... Не пошла. Тяжелая. Нам нужна машина легкая, как перо, прочная, как вольфрам, простая, как рычаг. Взял под мышку и понес.

«Зачем это он все так расписывает мне? Похоже, что отпугивает от шахты».

Зажглась лампочка на панно селектора:

— Товарищ Барвинский, — услышал Алексей чей-то бас, — засыпались углем на третьем. Порожняка нема.

Барвинский нажал кнопку селектора и спокойно спросил:

— Дорошко, почему с третьего не качаете?

— Вагонов не дают, — ответил хрипловатый голос.

— Заберите со второго участка.

Барвинский отключил микрофон.

— Да, многое от нас не зависит. — Снова обратился он к Алексею. — Вот хочется работать по часовому графику, а работаем из-за нехватки порожняка по-старому.

— Начальник шахты надолго уехал? — спросил Алексей.

— Завтра или послезавтра приедет. Главный инженер наш на Кавказе отдыхает. Не дождусь, когда вернется... Приходится за двоих тянуть воз... Инженерными делами некогда заниматься, то на запросы отвечаешь, то с заседания на заседание скачешь.

Было ясно, что с Барвинским бесполезно вести разговор об испытаниях «Скола».

11

На шахте «Глубокая» заканчивала работу вторая смена.

Клеть подъемника беспрерывно доставляла на поверхность покрытых угольной пылью, усталых людей с удивительно белыми, сверкающими зубами и расширенными, горевшими от долгого пребывания в полутьме зрачками. Выходя из клети, люди жадно вдыхали морозный воздух, разминались на звонких листах железного настила и медленно, валкой походкой матросов проходили в здание бытового комбината — там их ждала жарко натопленная баня.

В мягкой темени переливались огни шахт, вспыхивали фары, вырывались на простор прожектора паровозов. Как на поверке, перекликались рудники, заводы, депо.

От дальних байраков и суходолов тянуло сладковатым холодком.

Яркие полосы света из окон домов промывали колею дороги, бурый снег, льдинки в копытнях...

Последней поднялась из шахты бригада Миколы Петровича Шаруды.

Коренастый, с крутыми сильными плечами, Шаруда, в короткой брезентовой куртке и кожаной каске, сдвинутой на затылок, походил на подростка-крепыша. Серые глаза его, казавшиеся голубыми от угольной пыли, глубоко въевшейся в веки, молодо и задиристо глядели из-под широких бровей.

— Зайдемте, соколята, в столовку? — предложил он. — Хочется мне про одну думку вам рассказать.

Шаруда остановился, помолчал, взглянул на небо, вздохнул:

— Кавуном пахнет, хлопцы. От чудно! Как весна приходит, так в воздухе кавуном пахнет.

Было просто, но уютно в столовой — выбеленные известью стены, пестрядные дорожки, расшитые крестом скатерти, комнатные цветы в больших кадках рядом с обеденными столами.

Сюда приходили не только обедать, ужинать, но и поговорить за кружкой пива, скоротать время перед сменой.

Бригада уселась за крайним столом под веселым золотистым абажуром.

По радио передавали закарпатскую «Верховину», грустную и широкую песню, будто ветер с Карпат долетел в эти шахтерские края и принес с собой шум семерек над Черной Тиссою, запахи гор, гул быстрой воды, вырвавшейся на волю из гранитных ущелий.

— Хорошая песня, за сердце хватает! — прислушавшись, сказал Шаруда.

Подали закуску, борщ.

— Знаете, хлопцы, чего я с вами сегодня сюда зашел? — Шаруда пристально взглянул на своих «соколят», а «соколята» были все как на подбор. Статный, чернобровый, с тонкими чертами лица и задумчивыми глазами Василь Шеремет; кряжистый, широкоплечий, чуть-чуть курносый Коля Бутукин; плотный и слегка сутуловатый буковинец Мариан Санжура; известный на весь район гиревик Женя Пастухов; сухощавый, с острым и цепким взглядом Фахри Асадулин.

— Машина к нам идет — слышали? Угольный комбайн для крутых пластов. Нужная машина, — продолжал Шаруда.

— Говорят, провалилась на «Капитальной», не угрызла пласта, — заметил Коля Бутукин.

— Ну, ты это брось, не паникуй раньше времени. Помолчи, если не понимаешь. Наша машина. Будем испытывать... Там провалилась, а у нас не провалится. Не дадим провалиться.

Шаруда помолчал и в раздумье повторил:

— Будем... Только не каждому дадут испытывать ее.

— С ней возни не меньше, как на год, а то и больше, — не унимался Коля Бутукин.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе такое сказал? — Шаруда даже привстал и через стол наклонился к Бутукину, глядя на него в упор. — На базаре?.. Может, ворожки нагадали? Эх, Коля, а я думал, что ты настоящим шахтером стал.

— Я ж ничего, Петрович. Только догадка такая у меня.

— А ну тебя, с твоими догадками, — глухо вымолвил Шаруда. — Как камнем привалил.

— Ты на него не обращай внимания, дядя Коля, он может бухнуть такое, что самому потом целую неделю чудно, — старался сгладить размолвку Женя Пастухов.