Озаренные

— Смотрите! От туточка и прижало его сверху. Природа работает. Сила! Теперь только тронь — и все будет внизу. Аж загремит!

Выслушав соображения Алексея о том, как действует горное давление в тех местах, где лава смыкается со штреками, Микола Петрович сказал:

— На каждое правило есть исключение. — И многозначительно добавил: — Когда-нибудь побачите.

Через несколько дней Алексея позвали к телефону. Звонил из шахты Шаруда, чтобы в лаву спустился Алексей.

Алексей разыскал Шаруду на вентиляционном штреке. Там проходчики углубились за сутки более чем на четыре метра в мягкие породы и не сумели закрепить всей пройденной выработки.

Обведя лампой вокруг себя, Шаруда нащупал ярким зрачком ее те места, где горное давление уже раздробило пласт. Кое-где это было заметно лишь по извилистым жилкам на ровной, гладкой поверхности угля, но местами уголь сам выпадал, как кирпич из размытых дождем стен.

— Вот... Вот... — тыча световым пучком рефлектора то в одну, то в другую точку, показывал Шаруда. — Как прессом сжало. А вы говорили, шо не будет такого возле штреков. То ж сила над нами, — торжественно стуча о кровлю ладонью, говорил он. — Только выпусти ее из рук! — Он с силой сжал кулаки, будто удерживал в них что-то. — Все сдавит, все спрессует.

В голосе его слышалась гордость мастера, ежедневно управляющего этой силой, укрощающего ее. Этот приземистый человек, забравшийся в глубину земной коры, был атлантом, сдерживающим горы...

Алексей внимательно прислушивался к замечаниям Шаруды.

«Нужно показать Миколе Петровичу набросок регулирующего устройства. Что скажет он?» — подумал Алексей и попросил бригадира заглянуть к нему.

Шаруда зашел в тот же день после смены. Внимательно и долго он рассматривал схему регулятора.

— Умеете читать чертежи? — спросил Алексей.

— В «полевой академии» два курса прошел, — ответил Шаруда. — Меня хлопцы иногда спрашивают: где вы, Петрович, так географию изучали, шо все города знаете? А я от Кавказа до Волыни пешком прошел. У одного инженера до революции помощником был, теодолит за ним таскал. Он меня и черчению, и геодезии учил. Эх, был бы я хоть лет на десять моложе, я б учиться пошел. Да уже вечер, заходит жизнь. Был день, настал вечер, где-то ночь, — грустно и задумчиво произнес Шаруда. — Только я хочу еще машиною пласты потревожить... Уже в Снежном, Чистякове комбайны «Донбасс» рубят уголь, аж пласты гудят. И у нас машина будет — ваш «Скол» пойдет!

— А вы уверены, что пойдет?

— Не может не пойти. У нас сразу после войны, как Донбасс отбили у немцев, шахтеры говорили, что академики и инженеры получили приказ такую машину изобрести, чтоб шахтер руками ничего не делал.

Шаруда снова стал сосредоточенно рассматривать схему движения «Скола» в лаве. Он хмурился, курил, глубоко затягиваясь и выпуская дым клубами.

Потом Микола Петрович, отложив схему, помолчал, что-то соображая. Снова взяв схему, спросил:

— У вас лава не такая, как всегда, по отвесу, а с наклоном? Зачем это?

Алексей рассказал, что по совету академика Верхотурова он решил обойтись без домкратов и приспособлений, прижимающих «Скол» к пласту.

— Но возникло опасение, что «Скол» будет отходить от массива угля, вот я и решил нарезать не вертикальную лаву, а под углом, чтоб положить машину на пласт.

— Не то нужно! — уверенно произнес Шаруда. — Наклонная лава не всегда будет ровной. Крепить ее трудно. Нужно оставить вертикальную, как всегда.

Он снова придвинул к себе чертеж и напряженно рассматривал его.

— «Скол» будет отходить от пласта, — сказал Алексей.

— А если, Алексей Прокофьевич, в нижнем штреке установить блок, потом через него канат пропустить и протянуть до верхнего штрека, будет он машину прижимать или нет? — спросил Шаруда.

— Любопытно. Попробуем и такой вариант.

После ухода Шаруды Алексей долго обдумывал предложение старого шахтера.

6

Варей овладело смятение. После того что произошло на стадионе, в ее жизни начался перевал в новое — крутой, напряженный. Что за ним — новые тревоги, переживания, может быть, радости?.. Она ругала себя за то, что смалодушничала, не подошла к Алексею, и вместе с тем боялась хотя бы невзначай встретиться с ним.

Почти пятнадцать лет ей ничего не было известно о нем. Чем дальше уходила она от поры своей юности, тем ощутимее становилась невозвратимость прошлого и одновременно — влюбленность во все, что было связано с Алексеем. Образ его делался с каждым годом все ярче, светлее. Думая об Алексее, она испытывала радостное и вместе с тем тревожное чувство — всегда на нее наваливалось сознание своей виновности. Варя убедила себя в том, что виновна перед ним, перед прошлым, и ей казалось, что вина эта — больше измены: это было уничтожение мечты...

«Встретиться с ним — значит, быть откровенной, — рассуждала она. — Выложить все, как на исповеди. Но кому нужны все эти гадости, дрязги, вся эта тина?»

Она знала, что не сможет ничего утаить от него.

И все же ею порой овладевала решимость пойти в трест, в дом приезжих — разыскать Алексея. Но незримая глыба преграждала путь, этой глыбой был неизбежный вопрос: «Ты пыталась разыскать меня?»

Ответить на это можно было только покаянным молчанием.

«От прожитого никуда не уйдешь... И посвящать в это никого не нужно. Это твое — только твое».

Как-то вечером за чаем Божков стал рассказывать о трестовских новостях, об испытаниях нового комбайна конструктора Заярного...

— Заярного? — переспросила Татьяна. — Знакомая фамилия.

— Был у нас Заярный, начальник вентиляции, — продолжал Божков. — А это молодой инженер — автор первого комбайна по принципу скалывания. Черкасов почему-то уверен, что не пойдет... А Звенигора прямо влюблен в машину.

Варя сидела, не смея оторвать взгляда от стакана. В янтарной влаге она видела свое отражение — тяжелые брови, плотно сжатые губы.

«Если испытания машины, — значит, на несколько недель, месяцев, — встревожилась она. — В Белополье нельзя не встретиться». Ей хотелось расспросить Божкова, какую машину создал Алексей, откуда он приехал, но, зная привычку зятя подтрунивать, она сдержалась.

— Варюха наша что-то сегодня под обвалом, — заметил Божков. — Приболела, что ли?

— Устала. — Она поднялась и, стараясь не смотреть на сестру и зятя, прошла в свою комнату.

Елка уже спала. Ее ножка, загорелая, с шелушащейся кожей, выглядывала из-под одеяла. Девочка во сне с кем-то разговаривала, грозила кому-то: «Ну ты... ты тронь... тронь...»