Ожерелье королевы
Шрифт:
Именно здесь Белу встретилась первая серьезная трудность. Монумент как раз собирались иллюминировать, поэтому он привлек множество зевак, собравшихся плотной толпой, которую на рыси было не миновать.
Бел вынужден был перейти на шаг.
Однако люди только что видели Бела, летящего как молния, слышали
Тем не менее толпа расступилась.
Вскоре однако, показалось новое сборище.
Ворота Пале-Рояля были открыты, во дворе пылали громадные костры, согревая целую армию нищих, которым лакей его высочества герцога Орлеанского раздавал глиняные миски с супом.
Но тех, кто ел и грелся, при всей их многочисленности, было гораздо меньше, чем тех, кто за этим наблюдал. В Париже это обычное дело: актер, что бы он ни вытворял, всегда найдет себе зрителей.
Экипаж, преодолев первое препятствие, у второго был вынужден остановиться, словно судно среди рифов.
В тот же миг крики, до этого доносившиеся до двух женщин как неясный шум, стали раздаваться весьма отчетливо, невзирая на сутолоку.
– Долой одноколки! Долой давителей!
– Это нам? – осведомилась у спутницы дама, державшая вожжи.
– Боюсь, что да, сударыня, – отвечала та.
– Разве мы кого-нибудь раздавили?
– Нет, никого.
– Долой одноколки! Долой давителей! – гневно вопила толпа.
Назревала буря, жеребца уже схватили под уздцы, и Бел, непривычный к грубому обращению, неистово бил копытом землю; с морды у него во все стороны слетали клочья пены.
– В полицию их! В полицию! – выкрикнул кто-то.
Вне себя от изумления, две женщины переглянулись. Толпа тут же подхватила:
– В полицию их! В полицию!
Тем временем самые любопытные уже заглядывали в кузов одноколки.
По толпе побежали пересуды.
– Гляди-ка! Женщины!
– Ага! Куколки Субиза! Полюбовницы Эннена!
– Девочки из Оперы! Они думают, что имеют право давить бедных людей, раз могут платить за больницу десять тысяч ливров в месяц.
Последнее замечание вызвало яростный рев.
Сидевшие в одноколке женщины переживали происходящее по-разному. Одна, бледная и дрожащая, старалась втиснуться поглубже в сиденье. Другая решительно подняла голову, брови ее были насуплены, губы плотно сжаты.
– О, сударыня, что вы делаете! – воскликнула ее спутница, пытаясь увлечь решительную даму назад.
– В полицию! В полицию! – продолжались злобные выкрики. – Пусть-ка они побывают в полиции!
– Ах, сударыня, мы пропали, – шепнула на ухо спутнице младшая из женщин.
– Ничего, Андреа, смелее, – ответила та.
– Но ведь вас увидят! Вас могут узнать!
– Посмотрите в заднее окошко: Вебер еще на месте?
– Он пытается спуститься, но ему не дают, он отбивается. А вот, сейчас подойдет.
– Вебер, – приказала дама по-немецки, – помогите нам выйти.
Растолкав плечами нападавших, слуга отстегнул фартук одноколки. Женщины легко спрыгнули на землю.
Тем временем толпа полностью завладела лошадью и одноколкой, кузов которой уже затрещал.
– Силы небесные! Да в чем же дело? – продолжала по-немецки старшая из женщин. – Понимаете ли вы что-нибудь, Вебер?
– Ничего
не понимаю, сударыня, – ответил слуга, которому изъясняться по-немецки было гораздо проще, чем по-французски, одновременно мощными пинками освобождая своей хозяйке проход.– Но это же не люди, а звери какие-то! – продолжала дама на том же языке. – Интересно, в чем это они меня упрекают?
В этот миг чей-то учтивый голос, выгодно отличавшийся от тех, что выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес дам, ответил на чистом саксонском [26] :
– Они упрекают вас, сударыня, в том, что вы нарушили распоряжение полиции, появившееся в Париже этим утром и запрещающее до весны ездить в одноколках, которые опасны даже тогда, когда дороги в порядке, а в гололедицу просто убийственны для пешеходов, не имеющих возможности избегнуть их колес.
26
В основе современного литературного немецкого языка (так наз. Biihnendeutsch) лежит саксонский диалект.
Дама обернулась, чтобы посмотреть, откуда доносится этот вежливый голос среди моря угроз.
Она увидела молодого офицера, пробивавшегося к ней с доблестью не меньшей, чем та, которую проявлял Вебер, отражавший атаки со всех сторон.
Тонкие и благородные черты лица, высокий рост и бравый вид молодого человека понравились даме, и она поспешно ответила ему по-немецки:
– Боже, сударь, но я же ровным счетом ничего не знала об этом распоряжении.
– Вы иностранка, сударыня? – осведомился молодой офицер.
– Да, сударь. Но скажите, что же мне делать, они ломают мою одноколку.
– Позвольте им ее доломать, а сами тем временем поспешите исчезнуть. Народ в Париже зол на богачей, которые щеголяют перед нищими своей роскошью. Согласно сегодняшнему распоряжению, вас обязательно препроводят в полицию.
– О, только не это! – воскликнула младшая из дам.
– В таком случае, – улыбнулся офицер, – воспользуйтесь проходом, который я освобожу для вас в толпе, и бегите.
Слова эти были сказаны столь непринужденным тоном, что женщинам стало ясно: офицер слышал, как в толпе прошлись насчет содержанок гг. Субиза и д'Эннена.
Однако препираться по пустякам было не время.
– Проводите нас до наемного экипажа, сударь, – повелительно проговорила старшая из дам.
– Я подниму вашу лошадь на дыбы, и в суматохе вы сможете скрыться. К тому же, – добавил молодой человек, которому очень хотелось поскорее завершить свою рискованную миссию, – людям может надоесть слушать разговоры на языке, которого они не понимают.
– Вебер! – громко крикнула дама. – Заставьте Бела встать на дыбы, чтобы толпа испугалась и расступилась.
– А потом, сударыня?
– Подождите, пока мы не уйдем.
– А если они сломают одноколку?
– Да пусть ломают, какое тебе до этого дело! Спаси, если сможешь, Бела, а главное, спасись сам. Это единственное, что я могу тебе посоветовать.
– Слушаюсь, сударыня, – ответил Вебер.
Не теряя попусту времени, он пощекотал норовистого жеребца, который, подпрыгнув, сбросил наиболее настойчиво пристававших к нему людей, вцепившихся в поводья и оглобли.
Во дворе воцарились испуг и неразбериха.