Ожидание

Тут моя бабушка вдруг пришла.

— Э-э… — говорит. — Вы же кролика совершенно замучаете! Квохчут над ним, собрались. А травы в ящик небось никто не догадался нарвать. Что же он — на жёстком будет лежать?

— Мариночка хочет в ящик подушку, — говорит дедушка с носом.

— А подушка не лезет, — жалуется круглый дедушка.

— Никаких подушек! — говорит моя бабушка. — Нужно травы побольше, цветов. И скорее предать земле, как положено.

Ух, как сказала! «Предать земле». Даже Марина сразу вскочила. Мы все забегали. Кто ромашек тащит, кто что. Столько травы натащили — кучу! Ещё рвём.

— Хватит, — говорит бабушка. — Вы меня завалили!

И мы уже к лесу идём.

Впереди идёт моя бабушка и несёт ящик с кроликом. Ардальон у неё в ногах путается. По бокам бегут Марина с Лариской и в ящик заглядывают. Там ли наш кролик? Он там. За бабушкой шагает Никита Нечаев и лопатку держит наперевес, как ружьё. Славка с зелёной дачи хочет у него лопатку отнять, но Никита не отдаёт. Я иду за Никитой, в ногу. За мной — девочки водопроводчиков, в одинаковых платьях с пуговками и с цветами в руках. Потом — Маринины дедушки. Они вздыхают. А уж за ними — Люся Поплавская. Она не поспевает идти и куклу свою волочит по дороге.

Мы через весь посёлок идём.

Взрослые из своих дач выскакивают и друг друга спрашивают, что случилось. Может быть, демонстрация? Мы даже не отвечаем. Не до того нам! Старый сын доцента Большаковой из гамака вылез и у забора стоит. Продавщица из магазина вышла — смотрит. Даже глаза прикрыла рукой, чтобы солнце не мешало. Поплавский перестал дачу строить, влез на фундамент и нам вслед глядит. А незнакомая женщина в купальнике даже рот открыла, так с открытым ртом и стоит.

А мы идём мимо.

— Только музыки нам теперь не хватает, — говорит бабушка.

Никита стручок с акации оторвал и уже свистит.

Кролик был бы доволен, что его так хоронят — бабушка считает. Если бы Никита не столь душераздирающе в стручок дул, кролик был бы ещё более доволен.

Никита стал тише свистеть.

Мы уже на опушке. Тут берёзки. Муравейник. Колокольчики качаются на высоких ножках. Бабочки на колокольчики приседают. И вспархивают. Одуванчики стоят как шары. Чернеет в траве земляника, спёкшаяся от солнца. И вкус у неё сушёный. Смирно ходит на длинной верёвке коза Мямля, и рога её взблёскивают.

— И ты, уж конечно, тут, — сказала бабушка.

А Люся Поплавская обошла Мямлю подальше. И куклу подобрала, к животу прижала.

Мямля вздёрнула голову и уставилась на нас немигучими глазами. Зелёные глаза — как щавель.

— Мы кролика хороним, — сказала Марина. И всхлипнула, чтобы Мямле было понятно. Но она без слёз уже всхлипнула.

Тут Мямля мигнула. Наклонила рога, подумала. Как дёрнется на своей верёвке! И сразу кол вырвала из травы, с землёй. Отбежала подальше и оттуда смотрит.

— Чья-то капуста в опасности, — засмеялась бабушка.

Но Мямля никуда не бежит. Стоит на пригорке.

— А где нам его предать земле? — говорит Никита.

Повторяет за моей бабушкой! И лопаткой машет. Разве такой лопаткой предашь? Хорошо, что Маринины дедушки настоящую лопату взять не забыли. По очереди её несут.

— Вот здесь, — решила наконец бабушка.

Здесь нашему кролику будет удобно. Место сухое, песчаное. Вон какая сосенка рядом! И от посёлка близко. Дачу водопроводчиков видно. И магазин. Прекрасное место!

— Тут ему будет спокойно, — сказала бабушка.

И мы нашего кролика предали земле. Такое несчастье!..

А мама опять не приехала.

МОЯ БЛИЖАЙШАЯ ПОДРУГА АЛЁНА

У меня есть самая близкая подруга — Алёна. «Конечно, самая! — смеётся бабушка. — Куда ближе? На соседней даче живёт». И дедушка ей поддакивает: «Да уж ближайшая!»

Между нашими дачами даже забора нет. Что мы — какие-то частники? Отгораживаться друг от друга забором! Но мы совсем не потому дружим, что рядом. Я, например, весной заболела. Температура — даже градусник горячий. Горло платком замотано, давит, как ошейник. И на улице дождь.

А Алёна пришла в резиновых сапогах, мокрая. Говорит: «Айда по лужам ходить! Ужи вылезли. Один у нас лежит на крыльце. Знаешь какой красивый!» — «Мне нельзя, — говорю я. — Я болею». — «А чего у тебя?» — спрашивает Алёна. «Горло, — говорю я. — Наверное, корь. Ещё в больницу, может, положат».

Про больницу я просто так сказала, для страха. Но Алёна не испугалась. «Я в больнице лежала, — говорит. — Тоска!» Подумала. Ещё говорит: «Уж одной тебе там, во всяком случае, делать нечего». — «Как это?» — удивилась я. «А вот так», — засмеялась Алёна. Шоколадную конфету из кармана достала и мне показывает: «Видишь?»

Конфета мокрая, скаталась в комок. «Возьми её и пожуй, — говорит Алёна. — Только не проглоти! Немножко пожуй, а потом мне дашь». — «Зачем?» Я всё не понимаю. «Потом я её съем», — объясняет Алёна. «Так ешь сразу, — говорю я. — У нас есть!» — «Ну ты и глупая! — рассердилась Алёна. — Ты пожуёшь, а потом я. Сразу от тебя заражусь. Вместе в больницу положат, представляешь? Во будем жить!»

Ещё бы! Если с Алёной вместе. Но я всё-таки сомневаюсь: «Так ты заразишься!» — «Конечно, — смеётся Алёна. — Думаешь, просто так в больницу положат?» Мне ужасно хочется, чтобы вместе, но всё равно ещё сомневаюсь. «А вдруг, — говорю, — ты тяжело заболеешь? У меня, может, лёгкая форма, а у тебя тяжёлая будет?»

Я зимой свинкой болела в тяжёлой форме, всё теперь знаю. А Алёна подумала и говорит: «Значит, если бы я заболела, ты бы меня одну бросила болеть?» Вон как она подумала! Я скорей выхватила конфету, пососала и обратно даю. Алёна — раз! — и съела.

Но всё равно не заразилась. И у меня горло прошло. Бабушка взглянула на градусник: «Ого, можно тебя на работу выписывать». Смеётся. Ни о какой больнице и речи нет. Зря я боялась.

А Алёна ничего не боится. Она бесстрашная. Ночью бегает на море купаться. Одна. А Прасковье Гавриловне оставляет записку на столе: «Ушла купаться». Ведь Алёна с четырёх лет сама пишет какими хочешь буквами. А Прасковья Гавриловна — её бабушка. Она всегда хочет знать правду, даже самую плохую. Вот Алёна правду и пишет. Не будет же она врать! Прасковье Гавриловне, конечно, приятно, что Алёна растёт правдивой. Но ночью она совершенно не может из-за этого спать. Всё время проверяет: тут ли Алёна, нет ли на столе записки. Днём тоже с Алёной не очень поспишь! Она гадюку может себе на шею повесить. С Алёны станется! Она в своего папу пошла.

Но Алёнин папа всё-таки занимается моллюсками. Они тихие. В своих ракушках сидят. А папа на своём стационаре сидит и смотрит, как сидят его моллюски. Стационар на нашем же море, недалеко, так что Алёнин папа по воскресеньям приезжает на дачу. Всё хочет Алёну увлечь моллюсками. Алёна на них даже не смотрит. Она увлекается пресмыкающимися. Это змеи. Алёне нравится, что они красивые: так змеятся в траве. А ужей она за пазухой носит. Прасковья Гавриловна говорит: «Алёнка, поправь рубашку! Вон как оттопырилась». А Алёна смеётся: «Там уж!» — «Выкинь немедленно, — говорит Прасковья Гавриловна. — Даже слушать страшно».