Ожидайте перемен к лучшему
Шрифт:
Прохладная вода приятно обволакивала тело, освежая его после дневной жары. Сережа никак не хотел выходить. Он чувствовал сейчас такое удивительное, глубокое и полное слияние с окружающим миром, с водой, деревьями, небом, будто растворялся в нем – и появился вновь. Он вдруг понял главное: я – вечный! Я всегда был и всегда буду…
Эта странная мысль, как будто пришедшая издалека, так обрадовала его, что Сережа засмеялся, перекувырнулся в воде, сверкнув белыми пятками, забил руками и ногами, вздымая в воздух фонтаны брызг.
А с берега уже звала мама:
– Давай вылезай! Вода холодная, вон, синий весь уже…
Потом они лежали на песке в блаженной истоме, подставив солнцу свои тела, словно отдавшись его волшебной власти.
Рука отца скользнула по ее гладкому, загорелому бедру.
– Что ты делаешь, ребенок здесь!
Говорит вроде бы строго, но в голосе звучат ласковые, воркующие нотки. Сережа чувствовал, что им очень-очень хорошо, что они любят и его, и друг друга, но сейчас почему-то хотят остаться одни ненадолго…
Странные они все-таки, эти взрослые!
– Пойду погуляю! – Он поднялся и отряхнул ладони от песка.
– Ты куда это? – всполошилась мать. Лицо у нее сразу стало озабоченное, как всегда, и даже испуганное немного.
– Да не держи ты его! Мужик ведь растет, а не кисейная барышня, – отозвался отец, – далеко только не уходи!
Сережа улыбнулся и кивнул. Он разглядел ручеек, впадающий в озеро, и очень было интересно: откуда он вытекает? Он пошел вдоль ручейка, который то терялся в траве, то появлялся снова, словно тонкая серебристая лента. Скоро он вышел к самому источнику, аккуратно и заботливо кем-то обустроенному. Вода вытекала из трубы, вроде водопроводной, только пошире немного, и вокруг все камнями обложено… Сережа подставил руки под ледяную струю и с наслаждением напился.
Переливая воду в ладонях, он слышал, как в ручье тихо-тихо звенят хрустальные колокольчики, словно смеются. Он складывал руки ковшиком и пытался отнести воду маме с папой, поделиться ею как чудом, как сокровищем, но стоило отойти от родника на несколько шагов, как волшебные звуки исчезали и вода становилась самой обыкновенной, утекала сквозь пальцы.
Они уходили с озера, когда уже вечерело. Лучи закатного солнца окрасили облака золотым и алым цветом, отражаясь в зеркальной глади, и темные старые сосны стояли вокруг, словно часовые. Сережа прислушался, и ему вдруг показалось, что из глубины озера слышится тихий колокольный звон. Совсем как в деревенской церкви в Ломановке… Там всегда звонили по воскресеньям. Мама говорила, что это все мракобесие, бредни необразованных старушек, и верно – только старушки и собирались. Они все время кланялись, смешно махали перед лицом пальцами, сложенными щепоткой, и шептали скороговоркой какие-то слова, будто баловались нарочно. В общем, было непонятно, зато колокольный звон Сереже очень понравился. Глубокий такой, торжественный… «Малиновый», как говорила соседка Марья Степановна. Непонятно было, при чем тут малина, но все равно красиво.
А вот сейчас сквозь толщу воды неслись такие же звуки – приглушенные, но вполне явственные. Сережа подумал: а может, там тоже церковь? Он хотел было спросить у мамы с папой, но, посмотрев на них, сразу понял – никаких звуков они не слышат. Интересно, почему бы это?
Этот день он запомнит надолго, и часто еще потом в мыслях будет возвращаться сюда, на берег чистого лесного озера, – до тех пор, пока не потеряет возможность думать, не впадет в бессмысленное полурастительное состояние.
Но это будет еще не скоро, а пока Сережа, как и все его сверстники, первого сентября пошел в школу. По улицам шли дети с букетами гладиолусов и взволнованные, принаряженные родители. Осенние листья, кружась, осыпались, ложась под ноги праздничным золотым ковром. Если поддевать их ногами, они так приятно шуршат, но мама идет рядом и дергает за рукав:
– Поднимай ноги, не шаркай!
Школа не произвела на Сережу особого впечатления. Он даже не понимал поначалу, зачем столько детей
собрали в одном здании, усадили за парты и теперь велят сидеть смирно, не шевелясь, от звонка до звонка, а если встать или заговорить с соседом – ругают и грозят вызвать родителей. Потом привык, и учительница даже ставила его в пример другим:– Вот посмотрите, какой спокойный мальчик!
На самом деле Сережа вовсе не был спокойным. Рисовать палочки в тетрадке и читать по слогам «Ма-ма мы-ла pa-му» было ужасно скучно. Вынужденная неподвижность тяготила, висла гирями по рукам и ногам, и в какой-то момент он научился уходить, выбираться из своего тела, оставляя его в классе, как сброшенную одежду. Поначалу очень интересно было смотреть на себя со стороны… Потом Сережа осмелел понемногу и начал уходить все дальше и дальше. Главное – успеть вернуться за секунду до того, как окликнут или вызовут к доске. Это было совсем несложно, потому что время для него в таком состоянии текло совершенно по-другому, и казалось, что все остальные двигаются в таком за-мед-лен-ном темпе, словно рыбы-телескопы в аквариуме.
Учился Сережа легко. Стоило посмотреть на страницу учебника, и слова сразу врезались в память. Даже странно было – почему другим приходится тратить на это так много времени? Как им только не жалко его?
Играть с другими детьми он тоже не любил. Они все время шумели, кричали, дрались или выменивали друг у друга всякую дребедень вроде марок или значков. Сережа видел, как трепещут в воздухе радужные оболочки, окружающие их тела; видел, как они меняют цвет от агрессивного красного – это перед тем, как подраться, – до спокойного, умиротворенного голубого; знал, кто из них привирает, кто боится, кто хочет верховодить или просто идет с другими «за компанию», но вот просто разговаривать, общаться со сверстниками не умел. Они и сами почему-то сторонились его, а Сережа вовсе не тяготился одиночеством.
Он часами мог смотреть, как паук трудолюбиво ткет свою паутину, как муравей тащит соломинку или птица строит свое гнездо, как снег падает за окном в холодный зимний день или кошка играет с бумажкой. В каждом движении любого живого существа, в каждом явлении природы он видел осмысленный и мудрый порядок – и не уставал восхищаться им.
К сожалению, только люди – существа одной с ним породы – были досадным исключением.
Город теперь казался ему огромной зловонной клеткой, которую люди зачем-то выстроили сами для себя. От воздуха, наполненного гарью и копотью, все время першило в горле и слезились глаза. От воды, что текла из крана, пахло, как в поликлинике, когда там моют полы, и на вкус она казалась отвратительной – не то что из родника в Ломановке или даже из колодца.
Гулять по набережной Волги – любимому месту в городе для отдыха детворы и взрослых – для него стало просто невыносимо. Река, стиснутая каменными берегами, перегороженная плотинами, отравленная ядовитыми стоками, казалась ему бесконечно страдающей, словно некогда могучее, но истерзанное живое существо, которое еще пытается выжить, но сил остается все меньше и меньше.
Каждый раз, проходя мимо стройки, Сережа вжимал голову в плечи и ускорял шаг. Он слышал, как плачет земля, когда уродливые бетонные сваи впиваются в ее прекрасное живое тело, как она пытается стряхнуть с себя творения человеческих рук, словно собака надоедливых клещей по весне.
Как-то, гуляя с отцом, он увидел вдалеке огромный и безобразный остов строящегося здания, похожий на скелет динозавра из учебника биологии.
– Что здесь будет? – спросил он.
– Здесь-то? – Отец прищурился. – Институт будет научно-исследовательский. Аж восемнадцать этажей отгрохают! Вот вырастешь, инженером станешь, получишь диплом и можешь тут штаны протирать с утра до вечера, – шутливо закончил он, – не всем же нам на заводе ишачить, как батька твой…
Папа улыбался, но глаза у него почему-то стали грустные. Сереже захотелось утешить его.