Оживление

Я вернулся в ее комнату. Она достала из-за занавески металлический пюпитр и начала его медленно раздвигать. Я сел на стул и залюбовался ее движениями. В стопке нот она нашла своего Бетховена, раскрыла на странице 143 и поставила ноты на пюпитр. Страницы сразу перевернулись. Пришлось зажать их специальными скрепками. Потом она нашла ноты для аккомпанемента и поставила их на пианино.

– Может, все-таки снимете вашу куртку?
– спросила она, раскрывая футляр скрипки.

– У меня под курткой ничего нет, я только выбежал на улицу на минуту, и ничего больше не одел, - ответил я честно.

– Как же можно играть Бетховена в таком виде?
– тихо спросила она.

– А что, вон в Париже целые симфонические оркестры выступают без штанов, и ничего, публика счастлива. Может, мне завернуться в простыню?

– нагло спросил я. Она засмеялась.

– Будет неудобно переворачивать страницы.

– Я сниму ее, только попозже, - я совсем обнаглел.

– Когда это попозже?
– не поняла она.

– Когда вы снимете ваши черные туфельки.

– Это почему же?

– Потому что черные туфельки не будут сочетаться с голым телом.

– Это как сказать.

Вот вам и второй курс музыкального училища!

– А вы давно играете эту вещь?
– я решил сменить опасную тему и пододвинулся ближе к пианино.

– Да нет, дня три всего, но ничего не получается.

– Может быть, лучше попить вначале чайку?
– внутри у меня давно уже все сжалось от голода.

– Нет, давайте начнем с первой части.

Она достала из футляра завернутое в синюю ткань крепкое тело скрипки и открыла ее. Я посмотрел в ноты. Что может ощутить человек, первый раз открывающий это произведение? Конечно, будь у меня опыт училища или Консерватории, я бы особенно не колебался. Но девушка была совсем молоденькая и упорно смотрела вперед, надувая щеки и хмуря лоб. Надо было сразу снять куртку. Я попробовал дотронуться до первых нот и сыграл несколько тактов. Видимо, это был облегченный вариант. Она проследовала за мной и мы довольно успешно продвинулись на несколько страниц.

Чайник на подоконнике к этому времени уже вскипел, и пар из носика растапливал оконный узор, наброшенный последним легким морозцем. Мы прервались и сели пить чай.

Она все время опускала глаза вниз, и я не понимал, что происходит и как нужно себя вести.

– А где же ваша соседка по комнате?
– спросил, наконец, я.

– Она уехала домой на неделю. Приедет в понедельник. Давайте поиграем еще часок, а то вторая часть у меня совсем не получается.

Мы стали играть, и скоро я забыл про все на свете. Чудное Адажио извивалось и скользило вдоль скрипичного силуэта, и Бетховен казался восточным фокусником, гипнотизирующим змею. Под конец я сильно утомился и захотел спать. Хорошо все-таки, что в детстве я занимался музыкой! Первый день моего житья без квартиры заканчивался не так плохо, как могло быть. Но девушка может не понять, что мне негде спать, а ночевать в ее комнате не очень удобно. Хотя, если подумать, пропадает целая кровать, хотя и пружинная! Неожиданно в комнате погас свет. Как на зло темные силы подталкивали меня к пропасти, но я продолжал сопротивляться.
– Опять пробки перегорели! Придется зажигать свечи. Все глаза тут испортишь, - она открыла на ощупь тумбочку и зажгла два огарка. Но мне так играть было приятнее, иногда я специально играл в детстве при свечах, воображая, что нахожусь в восемнадцатом веке. Жалко, что на концертах теперь играют с электричеством. Со свечками совсем другое впечатление. Клавиши становятся черно-желтыми, нотные страницы озаряются мерцающим светом, и мы переносимся совсем в другие времена.

Мы поиграли так еще часа два. Третья часть, Аллегро, была самая трудная. Я врал и спотыкался на каждом шагу. Но для нее это было не так важно, ведь своя партия шла у нее хорошо. Как все-таки замечательно, что не все люди думают о хлебе, деньгах и любви! Вот мы с ней сейчас поиграли, и ради чего? А просто так, для удовольствия. Хотя ей, конечно, надо было готовиться к уроку. Обычно когда есть задание, его надо выполнять через силу, а когда готовиться ни к чему не надо, получается хуже, без всякого толку. А вы замечали, что когда нельзя трахаться, то очень хочется, а когда можно, то страсть уже не та?

Наверное, она все-таки была не очень красивая и не думала ни о чем таком неправильном. Играли мы часов до двенадцати ночи. Наконец, она закрыла ноты и стала укладывать скрипку. Она была очень старательная и не будет тратить время на пустяки. Я опять сидел молча и наблюдал, как она прижимает скрипку к животу, заворачивая ее в синюю тряпку. На меня она по-прежнему старалась не смотреть. Света в доме не было, в коридоре давно никто не проходил, и на улице было совсем тихо.

– Может, попьем еще чаю?
– спросила она меня, глядя в футляр и укладывая смычок.

– Давайте, - радостно согласился я, чтобы хоть чем-то заполнить внутреннюю пустоту. Чувствовалось, что ей тоже неловко, и она не знает, что сказать. О чем бы с ней таком интересном поговорить? Про себя мне рассказывать не хотелось, хотя в таких случаях обычно говорят что-нибудь выдающееся типа "Недавно на домашнем концерте Рихтера..." или "В моей статье для Нового Мира..." либо "В прошлом году в Париже я встретил..." или просто "В моем Мерседесе". Я помнил еще слова из Театра Моэма, что если уж вы взяли паузу, тяните ее как можно дольше. Да, редко теперь люди молчат, все больше рассказывают о себе, вот обязательно все должны знать, какие у нее интересные дети, машина или необыкновенный случай произошел по дороге в метро.

Чай был индийский, кидали его в грязные мутные стаканы и заливали кипятком. Она все молчала, но теперь стала странно улыбаться. Я скоро допил свой стакан и долил из чайника еще воды. Вокруг было уже совсем тихо, если не считать звяканья алюминиевых ложек и треска свечи.

– А где же ваши родители?
– решил спросить я.

– Они живут под Москвой, в Подольске. Я езжу туда по воскресеньям.

Мы снова надолго замолчали. Я немного расстроился, поскольку провожать девушку под Москву - грустное занятие. Электрички вечерами почти не ходят, да и телефона наверняка нет, так что особенно времени на ухаживания нет, ведь когда провожаешь девушку домой в Москве, то ты совмещаешь приятное с полезным.

– Меня встречает папа на платформе по пятницам, - угадала она мои мысли.

– И звонить вам нельзя...

– Телефон обещали поставить через три года.

Мне стало совсем грустно и тоскливо. И даже узкая талия, обтянутая синим платьем, отступила на второй план. Почему-то у меня всегда было предубеждение к девушкам из области и к приезжим. Все-таки когда учишься в Москве, живешь в специальном мире, где все говорят на своем языке, отличном даже от языка других школ и районов. Хорошо, что она много молчит, а то у меня наверняка давно бы уже завяли уши. А найти девушку, которая бы говорила также как ты, это практически невозможно. Они все сразу становятся чужими и далекими. Как что-нибудь скажет, так все.

– Свечка скоро потухнет, - сделал я ценное замечание. Она ничего не ответила, но теперь ее глаза были направлены на пламя, огонь отражался в ее зрачках, но я по-прежнему не понимал, что она хочет и как себя вести. Она тут достаточно одинока, и можно завладеть ее временем. С другой стороны, она еще маленькая, ей надо учиться и учиться, и что я буду ее отвлекать от Бетховена своими приставаниями. Я вдруг почувствовал, что уже давно закончил институт, и как далеко осталось то время.

Она, наверное, еще девственница и совсем неиспорченная, так что мне стало ее даже жалко, что ей попался такой бомж. Я налил еще чаю. Голода уже особенно не чувствовалось, желудок был доверху заполнен горячей водой. Случайно я посмотрел на книжную полку, и волосы мои зашевелились от страха.

На куче нот и тетрадей лежала коричневая потертая тетрадь с надписью "Книга Учета. Книга Разврата". Последний раз я видел ее на даче с покойниками. Неужели моя скрипачка тоже их этих? Как иначе эта книга попала к ней? Или ее уже издали большим тиражом? Стало еще тише, девушка не мигая смотрела на пламя свечи восковым взглядом, как статуя. Я попятился к двери, выскочил в коридор и спрятался в темном углу на чердаке.

Глава 12

Книга Учета. Книга Разврата. Учитель Пирожников.