Ожившие кошмары (сборник)

Охваченный слабостью, я прохрипел:

— Что это было?

Марфа Никитична притормозила, пропустив внучку перед собой и ответила, не встречаясь со мной глазами:

— Что — это? Посреди улицы ты валялся, у брошенной хаты. Так бы и замёрз, гостенек, кабы не я такая неспокойная.

— Там тропинка была… И избушка застылая… Свечка… На топчане кто-то… — упрямо выдавливал я слова из перехваченного жутью от мелькающих воспоминаний горла.

Тут Никитична глянула мне прямо в глаза:

— Поблазнилось тебе: сомлел с непривычки, воздух у нас такой. Забудь. И ночами не гуляй. — Больше ничего не добавив, вышла.

Поблазнилось… ага, точно. Я вдруг понял, почему голос Нюрки показался мне знакомым: это он звал меня, когда я летел в бездну чёрного колодца.

Уютный свет торшера мягко заполнял комнату, за стенкой умиротворяюще потрескивала печка, лёгкое пуховое одеяло ласково обнимали уставшее тело. Да и отвар Никитична, похоже, непростой принесла: не только горло согрел. Переживания дня и вечерняя встряска стали постепенно растворятся, отодвигаться вдаль, и я не заметил, как уснул.

Утром встал бодрым: только лёгкая ломота в теле говорила о вчерашней активности — больше о колке дров, чем о другом, — да ещё лицо было слегка покрасневшим. Знахарка эта Никитична, что ли: перед сном ощущение было — точно заболею, не иначе. При свете дня произошедшее накануне казалось практически нереальным, а то и вовсе приснившимся. Но некий червячок мрачных мыслей всё же внутри шевелился. Поэтому, растопив печь и позавтракав, я направился поискать хоть какие-то следы вечерних приключений.

Никакой широкой, хорошо утоптанной тропинки не было. Имелись явно заброшенная хата и рядом вполне жилая — там всё так же повизгивала собака, — но пространство между ними, выводящее к лесу за околицей, сплошь укрывалось полутораметровыми сугробами. Я беспомощно оглянулся. Неужели и впрямь привиделось?

— Потерял чего? — из-за ограды, откуда повизгивала собака, вышла одетая в телогрейку и серую шаль полная женщина. Лицо её сияло добродушием и участием, но что-то цепляло, выбивалось из этого облика.

— Да вот… А у вас в той стороне что? — вдруг решил прямо спросить я.

— Ты о чем? Ну смешной — вот же, перед глазами — лес, не видишь, что ль? — вроде немного неловко, но широко улыбаясь пошутила женщина, а я наконец понял, что меня в ней насторожило — глаза. Напряжённые, изучающие, тревожные: никак не вяжется с показным добродушием, словно опасается она меня или ожидает чего. Может у них приезжие накосячили недавно? Или всё же?..

— А зимой вы в эту сторону тропинку топчете? — спросил я ещё, впрочем, на честный ответ уже не надеясь.

— А чего туда ходить? Ни грибов, ни ягод — подснежники собирать? — ожидаемо отшутилась тётка. — А то ещё куда провалишься, стужей прихватит, и сам подснежником станешь. Не, не ходим и другим не советуем. Ну, пойду я, курям надо дать. — И скоренько убралась за ограду.

Очень не понравились мне её слова про «провалишься» и прочее. Брякнула невпопад и пальцем в небо? Или сболтнула случайно? Как-то не верилось.

Пошёл я в неприятных раздумьях до «своего» дома. Вопреки желанию собраться и свалить отсюда на хрен, пошёл растапливать баню: а то скоро уже народ нагрянет. И поди, объясни, почему так долго планируемые выходные надо вдруг отменить и всех ждёт не веничек горячий с дороги, а обратный путь с мутными, попахивающими психушкой разговорами на сладкое. Не поверят: я б и сам не поверил. Да и сейчас не до конца понял: было, не было, а если было — то что?

В общем пока баню затопил, от малость нападавшего за ночь снега двор почистил, попутно подкидывая в печку дров, время к обеду и добежало. Вот уже и Рафчик Серёгин у забора сигналит, и сам он орёт как потерпевший:

— Андрюха! Красава! Всё дымит, шкворчит, открывай да наливай!

Следом Саня пер два баула с продуктами и чём-то звенящим, а девчонки уже неудержимо фоткались на фоне колоритных пейзажей. Все меня в очередь обняли, высказали респект в сторону подготовки общего досуга, а Светка смачно поцеловала в губы. После этого в жизни опять заиграли веселые нотки, вытеснив мрачную композицию, что обычно играет как фон для разных хорроров.

Ну а там закрутилось: за встречу, да между первой и второй, за любовь да под горячее… В общем, окончательно растворилась ночная жуть в алкогольной эйфории, море измельчало и лишь варёные яйца, что остывали в кастрюльке с водой, могли составить некую конкуренцию своей крутостью, да и это не точно. Потом мы всей гурьбой завалились в баню: мягкая истома первого пара, аромат распаренных дубовых листьев, забивающий дыхание жар, азарт охаживания боков горяченным веником и как финалочка — обжигающе-бодрящие объятия сугроба. Хорошо! Девчонки тоже малость побоялись, но в итоге по разику в снег сбегали: визгу было! В общем — замечательно начали.

Позже, когда наши барышни, закутав головы полотенцами, отправились домой сушиться, а мы остались ещё посидеть в предбаннике попить пива, я всё-таки рассказал парням о происшедшем: о мужиках этих, о избушке замороженной, о тётке. Когда о свечке, погребе и двери, которая сама захлопнулась, говорил, терялся даже, словно сам не очень-то верил в произошедшее: поди расскажи о той жути, которая уже просто кошмарным сном кажется.

— Андрюх, а ты ничего не курил тут, в одного? Или может бухнул с тоски, а? Или печка у Никитичны дымит — угорел малость? — давай глумится Серёга.

— Да иди ты, — огрызнулся я. — Самому уже стремно, будто псих я какой. Дак раньше галюнов не наблюдалось, хрен знает.

Я посмотрел на Саню: тот, как водится, молчал, но как-то не понравился мне его взгляд — пряталось в нем что-то.

Вдруг в доме завизжали. Серёга, ходивший покурить, как самый одетый, сразу ломанулся туда. Я начал натягивать на влажное тело штаны, от спешки ещё больше путаясь и застревая. Саня матерился, въехав коленом в угол стола. Не успел я толком застегнуть ширинку, как Серега вернулся:

— Да они там, дуры, мышь увидали, блин. Ору-то, ору. Я после твоих баек, Андрюха, думал всё, хана нашим бабам. Топор даже на ходу цапнул. Походу ещё больше их напугал.

Нас накрыло хохотом облегчения. Наперебой посыпались шуточки, у кого какие глаза были, кто как подорвался. Предположения, что Серый с топором оставил своим шармом неизгладимый след в нежной женской психике — мышь отдыхает. Выпили еще пивка, решили погреться сходить.

Тут в предбанник Маринка заглянула, сделала круглые глаза и спросила удивлённо: