Ожог
Шрифт:
– Кто эти оба? Что с ними?
Глаз был как глаз: белок, зрачок, сеть кровеносных сосудов, полное отсутствие мысли, чувства, идеи, души – словом, нормальный глаз.
– Почему ты не отвечаешь? Что случилось с парнями?
Она приподнялась на локте. Маленькие груди ее, так сильно им измученные, свесились в сторону, словно зверушки. Она вся была мокрая и очень молодая, несмотря на свой возраст.
– О ком ты, милый? Я не понимаю. Какие оба?
Он заметил – палец ее нажал рычажок, и в трубке теперь пел добрый, но занудливый чехословацкий комарик. Ловушка лжи захлопнулась!
– Опять ты скрываешь от меня истину! Скажи мне прямо, что с ними
– Не надо! – отчаянно завизжала она. – Прекрати! Не надо об этом! Все это ерунда! Люби меня, люби, люби!
– А вот истерика – это лишнее, – спокойно тут сказал он. – Ложь никогда не спасает и не приносит добра. Правда – вот единственное наше оружие!
У него давно уже созрел план, но только сейчас, когда она отвернулась в рыданиях, он смог его осуществить. Он сунул за пазуху вожделенную штучку, красненький телефончик, ножницами быстро отхватил шнур, сильно разбежался, оттолкнулся обеими ногами и, как в воду, головой вперед, или вниз, или вверх, прыгнул в глаз.
Легко пройдя сквозь глаз, он оказался в безвоздушном, но вполне пригодном для кувыркания пространстве. Он ожидал увидеть бездну, но ощущения бездны не возникло, хотя конца и краю этому пространству видно не было, и все оно, это пространство, было составлено из неисчислимого множества черных невидимых частиц, а если какая-нибудь частица выделялась из этого невидимого множества, то это могло означать только одно – эта частица подобна тебе, и вы сближаетесь. Да, они сближались с Патриком Тандерджетом.
Добрый старый Пат, как долго я тебя не видел! Где последний раз? Когда? Кто ты в общем-то такой?
Он тоже был без штанов, и все его хозяйство держалось чуть сбоку, ибо в пространстве этом, естественно, царила невесомость.
Слабая улыбка появилась на наших лицах, когда мы сблизились. Жалкие подобия воспоминаний посетили нас. В памяти возникало лишь что-то низменное, какие-то гнусные детали, по которым обычно люди не вспоминают друг друга: унитаз, пьяный стол с размокшими окурками, какая-то постыдная гонка, то ли бегство, то ли преследование, мелькающие во мраке ряшки, чушки, хари, собачье чувство за пазухой, то ли страх, то ли, наоборот, сознание своей неудержимой и хамской мощи… как вдруг…
Как вдруг вспомнилось нечто истинное, нечто тревожное и родное: ночь, крыльцо старого «Наца», поземка широким фронтом идет по Манежной…
– Да мы же на Луну летим! Разве не понимаешь?!
Тогда мы увидели огромную серебристую тарелку, и все стало на свои места, мы обрели верх и низ, тарелка закрыла половину нашего пространства, мы вошли в зону притяжения и стали падать на полянку среди острых и невысоких лунных гор.
Прилунившись, мы увидели перед собой в коричневой и чуть отсвечивающей пыли бетонный безжизненный блок непонятного назначения. Оглянувшись, мы увидели тот же блок. К чему уж хитрить – он окружал нас со всех сторон. Два этажа длинных балконов тянулись вдоль блока, красная полоска лозунга лепилась между ними. Над краем блока в черном космосе там и сям стояли пики лунных гор, похожие на корни зубов, а в одном месте виднелся влажный бордовый склон – как я догадался, моя собственная печень.
Патрик, оказывается, за время нашей разлуки освоил технику речи глухонемых. С ухмылочкой он что-то шурудил своими пальцами, как бы объясняя мне все, что нас окружало и что нас ждет, будто бы он полностью «в курсе дела». Он как бы предупреждал меня об опасности.
– Вздор! –
сказал я ему в украденный телефончик, который сейчас висел передо мною в невесомости. – Не валяй дурака, старый дружище! Кого нам здесь бояться? Ясно, что форт этот построен тысячу лет назад китайскими марксистами. Ясно, что все они вымерли. Здесь нет никого!И тут же мы услышали гулкий голос:
– Ну, здравствуйте! Садитесь и рассказывайте. Что и как?
Убиенный оживлением подполковник в отставке Чепцов медленно, словно вождь тоталитарной нации, двигался по второму этажу лунного блока. Он явно старалася произвести АВТОРИТЕТНОЕ впечатление. Быть может, на англичан такая манера еще и действует, но мы-то, рашены средних лет, достаточно этого нахлебались, и хочется такому деятелю дать только хорошего «пенделя под сраку», как говорили когда-то мужики-пивники в «Мужском клубе».
– Ха-ха, – сказал мне тут мой зарубежный друг, хрустя своими пальцами, пощелкивая себя по горлу, выпучивая глаза и высовывая язык. – Вы, русские, – инертный и туповатый пипл, завороженный роевым инстинктом. Мы, свободные кельто-нормано-англо-саксо-американы, давно уже поперли такую администрацию.
Вдруг Чепцов повел себя самым неожиданным образом. Поравнявшись с нами, он сбросил с себя личину мрачноватого бонзы и перевесился с балкона, будто веселенький старенький кирюха-сторож, весь морщинками пошел от удовольствия встречи с земляками.
– Вот работенку мне подыскали на старости лет, – хихикал он, обводя руками безжизненный страшный блок. – Сторожем в китайском музее. Да вы, ребята, не смущайтесь. Я вас не знаю, вы меня не знаете. Хватит, никаких воспоминаний! Всё забыто, все забыты. Просто встреча на пыльных тропинках далеких планет. Вы не думайте, я уже не тот, я не русский и не американский человек, и с той моей жизнью давно покончено, не помню ни обид, ни унижений, ни намеков на умственную неполноценность, словом, ничего из того, что побудило нашу биогруппу взяться за оружие. Между прочим, я теперь уже и не человек вовсе. Я теперь – философская структура. Я мыслю здесь в тишине по религиозным вопросам. Вот тотем, вот крест, вот Будда, Озирис, синто, дзэн, серп и молот. – Он благодушно показывал указательным пальцем в разные углы блока, и там на мгновения высвечивались религиозные символы.
– Дело нелегкое, – уважительно прокашлялась структура, прежде именовавшаяся подполковник Чепцов. – Больше скажу, дело тонкое. Мыслю много и строго, спуску ни себе, ни им не даю. Справимся, конечно, – и не такое было…
Дикая спазма предсмертной пошлости скрутила тут нас.
– Боже, за что ты покарал нас выбросом на далекую поверхность?
– И существует ли здесь Божия власть?
Все затихло тут на какое-то единственное, полное пронзительной надежды мгновение, и затем из-за гор донеслось до нас печальное слово:
– Бог не карает, и сила его не во власти. Бог – это только добро и только любовь и никогда не зло. Знай, что, когда чувствуешь добро, или любовь, или восторг, или жалость, или что-нибудь еще высокое, ты приближаешься к Богу. Знай, что, когда чувствуешь злость или что-нибудь еще низкое, ты уходишь от Бога. В несчастье Бог дает тебе надежду. Отчаявшись, ты отталкиваешься от Бога. Бог – это всегда радость, величие, красота. Нерадость, низость, некрасота – вне Бога. Ты наделен волей быть близко к Богу или уйти от него, потому что ты человек. Сейчас ты отпал от Бога и окружен страшными символами своего несчастья, но Бог посылает тебе мысль о себе, и это надежда. Ждите, как все, кто ждет Его Сына, ждите и мо…