Ожоги сердца (сборник)

Перед калиткой она остановила меня:

— Знаю, в райкоме тебе надо показаться. Иди, а дочку и сына оставь здесь… Повеселей мне будет, на озеро с ними схожу. А там скажи: побывала я сегодня на фронте рядом с сыном. Правду ты о нем сказал. Он такой и был. Боялась, в опасном деле сробеет, а он остался таким, каким родился. Под своим сердцем вынашивала его… Вот видишь, при тебе могу и слезы показать. Мало их у меня осталось… В Яркуле у Таволгиных тебе надо побывать непременно. Потом обязательно в Рождественке, там многие по наущению этих не верят похоронкам, сколько лет ждут, истощают себя ложной верой и подачками. Побывай еще… да ты сам знаешь, у кого надо побывать.

В райкоме я застал только первого секретаря. Весь аппарат в колхозах и совхозах. Лето засушливое, ни одного дождя с весны. Идет подготовка к перегону скота. Маточное поголовье — в Барабу и к Обской пойме, молодняк — на сдачу живым весом.

— Как спалось, как завтракалось? — спросил меня Николай Федорович, садясь рядом со мной. Он уже знает, где я задержался до жаркого полудня.

— Прошу заказать Москву, — сказал я и назвал номера двух телефонов, служебный и домашний, Леонида Сергеевича Соболева.

— Жаловаться или сбегать от жары торопишься, комиссар?

— Теперь к слову «комиссар» нужна приставка «бэу», — заметил я. — Бывший в употреблении, поэтому могу и жаловаться и проситься в прохладу.

— Да-а-а, — протянул Николай Федорович, упрашивая междугородную связаться с Москвой как можно быстрее.

Он, конечно, не поверил тому, что я сказал, и незамедлительно попросил уточнить:

— На какой день заказывать билеты? И сколько — три… один?..

— Сейчас прояснится, — ответил я.

Сидим, смотрим друг другу в глаза. Он ждет начала моего разговора, я — звонка из Москвы, чтоб передать просьбу о продлении отпуска, а если это невозможно, то освободить меня от штатной должности в правлении и от обязанностей председателя военной комиссии со дня ухода в отпуск.

Звонок телефона прерывает наше молчание. Поднимаю трубку. В Москве еще раннее утро. Отвечает квартира Соболева. Называю себя, прошу Леонида Сергеевича.

— Я у телефона, — отвечает он. — Что у тебя там случилось?

— Побывал сегодня в семье погибшего на фронте друга…

— Понимаю…

В телефоне послышался замедленный выдох: Леонид Сергеевич и по голосу умел угадывать чувства и настроения товарищей.

— Не могу я так — приехал и уехал. Прошу продлить отпуск или освободить…

— Можешь не пояснять. Об освобождении вопрос снимается, а отпуск… продлим. Сколько надо?

— Задержусь до осени.

— Как мне известно, ты там не один.

— Дочь и сын со мной. Их отправлю раньше.

— И тоже не спеши. Пусть познают, как добывается хлеб.

— С хлебом нынче здесь будут сложности.

— Знаю, ведь ты в Кулундинских степях?

— Да.

— Мой поклон кулундинским хлеборобам. Сочувствую… Продление отпуска подтвердим телеграммой…

Кладу трубку на рычаг.

Николай Федорович обходит стол и останавливается за моей спиной:

— Значит, все-таки не «бэу»!

— Но и не первой свежести, однако готов встать в строй взвода разведки, которым командовал в свое время лейтенант Колчанов, а теперь первый секретарь райкома партии. Жду команду. — Я повернулся к нему лицом, вытянувшись в струнку.

— Отставить, — произнес он улыбчиво с иронией, — строевая подготовка отменяется.

— Почему?

— В разгар боя шагистикой не занимаются.

— Уже идет бой?

— Не бой, а сражение.

— Тогда прошу указать цели.

— Цели… — он прищурил левый глаз, как бы поймав меня на мушку. — А как вчерашняя боль в голове?

— Она была ложная, — сознался я.

— От ложного самовнушения, — уточнил он.

— Прошу объяснить обстановку, — попросил я, уклоняясь от разговора о причинах моей вчерашней хитрости.

Николай Федорович присел к столу против меня, нахмурился. На впалых щеках обозначились белые пятна. Похоже, он намеревался сказать: «В такую пору и богу помолишься, лишь бы дожди пошли», — но он только посмотрел на потолок и произнес:

— Обстановка не из радостных.

— Хочу вникнуть в существо, — сказал я.

И теперь ему, кажется, в самом деле захотелось мысленно вернуться в свой взвод, на боевые позиции военной поры.

Он предложил:

— Давай условно, хоть на час переместимся в подвал того дома, в который сию минуту врезалась бомба.

— И взорвалась? — спросил я.

— Взорвалась… Нас завалило, но мы остались живы. Перед нами стоит задача не только выбраться из развалин, но еще организовать оборону этого дома.

— Как мне помнится, — прервал я его, — это не условный и не придуманный эпизод, а достоверный факт из боевой жизни снайпера Василия Зайцева и моего собеседника. Могу точно назвать место и дату: Сталинград, район Метизного завода, двадцать седьмое сентября сорок второго года.

— Спасибо за уточнение, — сказал он и, помолчав, продолжил: — Когда мы выбрались из подвала, то развалины дома стали для нас родными. Мы не покинули их. Пришло подкрепление, и тут образовался опорный пункт батальона. Даже комбат переместился в наш подвал: две бомбы в одну точку не ложатся. В общем, выжили, выстояли, победили. Но могло быть наоборот, если бы в эту точку угодила в тот час еще одна бомба…

— Как известно, этого не случилось.

— Правильно, не случилось, — согласился он, — иначе кто-то из нас в этом присутствии должен был отсутствовать… Но люди нашего района по собственному опыту, по личным наблюдениям утверждают, что и вторая, и третья бомба, и десятая ложатся в одну точку.

— Но здесь же не было бомбежек?! — вырвалось у меня.

— Хуже, в прямом и переносном смысле.

— Не понимаю, прошу пояснить.

— Пояснить… Разрушенный бомбами дом или завод можно восстановить сравнительно быстро, за считанные месяцы. А вот как восстановить плодородие посевного поля, если ветровая эрозия истощила почву донельзя? Два года подряд летом и зимой удар за ударом… и все по самым плодородным пашням. Накопится где-то заряд горячих песков с ветром и несется сюда с ураганной силой… Соберется где-то вихревой заряд каких-то сумасшедших сил и начинает кружить по нашим полям, сдирает плодородный слой, обнажает землю, что называется, до самых костей. Больно смотреть…

Николай Федорович перешел в свое кресло, открыл стол, достал пачку фотографий и раскинул их передо мной.

На фотографиях — поля, скотные дворы, улицы деревень — все окутано чернотой. Даже окна домов черные. Не видно и светлых людских лиц. Мрачная ночь.

— Скучновато, — выдохнул я.

— Это снимки прошлого года. Они сделаны на третий день после черной бури, — пояснил Николай Федорович и принялся называть факты и цифры — какой урон понесли от черной бури колхозы и совхозы района.