Озорной Лермонтов

8

Промчались дни… Марися, где ты?Где губишь ты младые леты?Она исчезла!.. НикогдаМы не найдем ее следа.Как храм, лишась своей святыни,Уныл наш бедный гошпиталь;Он стал мрачней ночной пустыни…Смешно вздыхать… а, право, жаль!

Ода к нужнику

О ты, вонючий храм неведомой богини!К тебе мой глас… к тебе взываю из пустыни,Где шумная толпа теснится столько дней,И где так мало я нашел еще людей.Прими мой фимиам, летучий и свободный,Незрелый, слабый цвет поэзии народной.Ты покровитель наш, в святых стенах твоихЯ не боюсь врагов завистливых и злых.Под сению твоей не причинит нам страхаНи взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.Едва от трапезы восстанут юнкера,Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!Народ заботливо толпится за дверями.Вот искры от кремня посыпались звездами,Из рукава чубук уж выполз, как змея,Гостеприимная отдушина твояОткрылась бережно, огонь табак объемлет,Приемная труба заветный дым приемлет.Когда ж Ласковского приходит грозныйглаз,От поисков его ты вновь спасаешь нас,И ж…па белая красавца молодогоЯвляется тебе отважно без покрова.Но вот над школою ложится мрак ночной,Клерон уж совершил дозор обычный свой,Давно у фортепьян не раздается Феня…Последняя свеча на койке БаловеняУгасла, и луна кидает бледный светНа койки белые и лаковый паркет.Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тениСкользят по камере к твоей желанной сени.Вошли… и в тишине раздался поцелуй.Краснея, поднялся, как тигр, голодный х…й.Хватают за него нескромною рукою,Прижав уста к устам, и слышно:«Будь со мною,Я твой, о милый друг, прижмись ко мнесильней,Я таю, я горю…» – и пламенных речейНе перечтешь. Но вот, подняв подолрубашки,Один из них открыл атласный зад и ляжки.И восхищенный х…й, как страстный сибарит,Над пухлой ж…пою надулся и дрожит.Уж сблизились они, еще лишь миг единый…Но занавес пора задернуть над картиной.Пора, чтоб похвалу неумолимый рокНе обратил бы мне в язвительный упрек.

Ода Тизенгаузену

Не води так томно оком,Круглой ж…пой не верти,Сладострастьем и порокомСвоенравно не шути.Не ходи к чужой постелиИ к своей не допускай,Ни шутя, ни в самом делеНежно рук не пожимай.Знай, прелестный наш чухонец,Юность долго не блестит,Хоть любовник твой червонецКаждый раз тебе дарит.Знай, когда рука ГосподняРазразится над тобой,Все, которых ты сегодняЗришь у ног своих с мольбой,Сладкой влагой поцелуяНе уймут тоску твою,Хоть тогда за кончик х…яТы отдал бы жизнь свою.

Поэмы

Сашка

Нравственная поэма

(Строфы из поэмы)

1Наш век смешон и жалок, – все пишиЕму про казни, цепи да изгнанья,Про темные волнения души,И только слышишь муки да страданья.Такие вещи очень хорошиТому, кто мало спит, кто думать любит,Кто дни свои в воспоминаньях губит.Впадал я прежде в эту слабость самИ видел от нее лишь вред глазам;Но нынче я не тот уж, как бывало, —Пою, смеюсь. Герой мой добрый малый.2Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,С ним чувствами и деньгами делился;Он брал на месяц, отдавал чрез год,Но я за то нимало не сердилсяИ поступал не лучше в свой черед;Печален ли, бывало, тотчас скажет,Когда же весел, счастлив – глаз не кажет.Не раз от скуки он свои мечтыМне поверял и говорил мне «ты»;Хвалил во мне, что прочие хвалили,И был мой вечный визави в кадрили.11Гуляка праздный, пьяный молодец,С осанкой важной, в фризовой шинели,Держась за них, бредет – и вот конецПерилам. «Всё направо!» ЗаскрипелиПолозья по сугробам, как резецПо мрамору… Лачуги, цепью длиннойМелькая мимо, кланяются чинно…Вдали мелькнул знакомый огонек…«Держи к воротам… Стой, – сугроб глубок!..Пойдем по снегу, муза, только тишеИ платье подними как можно выше».12Калитка – скрып… Двор темен. По доскамИдти неловко… Вот насилу сениИ лестница; но снегом по местамЗанесена. Дрожащие ступениГрозят мгновенно изменить ногам.Взошли. Толкнули дверь – и свет огаркаУдарил в очи. Толстая кухарка,Прищурясь, заграждает путь гостямИ вопрошает: «Что угодно вам?» —И, услыхав ответ красноречивый,Захлопнув дверь, бранится неучтиво…13Но, несмотря на это, мы взойдем:Вы знаете, для музы и поэта,Как для хромого беса, каждый домИмеет вход особый; ни секрета,Ни запрещенья нет для нас ни в чем…У столика, в одном углу светлицы,Сидели две… девицы – не девицы…Красавицы… названье тут как раз!..Чем выгодней, узнать прошу я васОт наших дам, в деревне и столицеКрасавицею быть или девицей?14Красавицы сидели за столом,Раскладывая карты, и гадалиО будущем. И ум их видел в немНадежды (то, что мы и все видали).Свеча горела трепетным огнем,И часто, вспыхнув, луч ее мгновенныйВдруг обливал и потолок и стены.В углу переднем фольга образовТогда меняла тысячу цветов,И верба, наклоненная над ними,Блистала вдруг листами золотыми.15Одна из них (красавиц) не вполнеБыла прекрасна, но зато другая…О, мы таких видали лишь во сне,И то заснув – о небесах мечтая!Слегка головку приклонив к стенеИ устремив на столик взор прилежный,Она сидела несколько небрежно.В ответ на речь подруги иногдаИз уст ее пустое «нет» иль «да»Едва скользило, если предсказаньяПремудрой карты стоили вниманья.16Она была затейливо мила,Как польская затейливая панна;Но вместе с этим гордый вид челаКазался ей приличен. Как Сусанна,Она б на суд неправедный пошлаС лицом холодным и спокойным взором,Такая смесь не может быть укором.В том вы должны поверить мне в кредит,Тем боле что отец ее был жид,А мать (как помню) полька из-под Праги…И лжи тут нет, как в том, что мы – варяги.17Когда Суворов Прагу осаждал,Ее отец служил у нас шпионом,И раз, как он украдкою гулялВ мундире польском вдоль по бастионам,Неловкий выстрел в лоб ему попал.И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,Несчастный жид, – он умер не под палкой!»Его жена пять месяцев спустяПроизвела на Божий свет дитя,Хорошенькую Тирзу. Имя этоДано по воле одного корнета.18Под рубищем простым она рослаВ невежестве, как травка полеваяПрохожим не замечена, – ни зла,Ни гордой добродетели не зная.Но час настал – пора любви пришла.Какой-то смертный ей сказал два слова:Она в объятья божества земногоУпала; но увы, прошло дней шесть,Уж полубог успел ей надоесть;И с этих пор, чтоб избежать ошибки,Она дарила всем свои улыбки…19Мечты любви умчались, как туман.Свобода стала ей всего дороже.Обманом сердце платит за обман(Я так слыхал, и вы слыхали тоже).В ее лице характер южных странИзображался резко. Не наемныйОгонь горел в очах; без цели, томно,Покрыты светлой влагой, иногдаОни блуждали, как порой звездаПо небесам блуждает, – и, конечно,Был это знак тоски немой, сердечной.20Безвестная печаль сменялась вдругКакою-то веселостью недужной…(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)Волной вставала грудь, и пламень южныйВ ланитах рделся, белый полукругЗубов жемчужных быстро открывался;Головка поднималась, развивалсяДушистый локон, и на лик младойКатился, лоснясь, черною струей;И ножка, разрезвясь, не зная плена,Бесстыдно обнажалась до колена.

21Когда шалунья навзничь на кровать,Шутя, смеясь, роскошно упадала,Не спорю, мудрено ее понять, —Она сама себя не понимала, —Ей было трудно сердцу приказать,Как баловню-ребенку. Надо былоКому-нибудь с неведомою силойЯвиться и приветливой душойЕго согреть… Явился ли герой,Или вотще остался ожидаем,Все это мы со временем узнаем.22Теперь к ее подруге перейдем,Чтоб выполнить начатую картину.Они недавно жили тут вдвоем,Но души их сливались во единуИ мысли их встречалися во всем.О, если б знали, сколько в этом званьеСердец отличных, добрых! Но вниманьеУвлечено блистаньем модных дам.Вздыхая, мы бежим по их следам…Увы, друзья, а наведите справки,Вся прелесть их… в кредит из модной лавки!23Она была свежа, бела, кругла,Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,Когда она смеялась или шла,Дрожали сладострастно; не краснея,Она на жертву прихоти неслаСвои красы. Широко и неловкоНа ней сидела юбка; но плутовкаПоднять умела грудь, открыть плечо,Ласкать умела буйно, горячоИ, хитро передразнивая чувства,Слыла царицей своего искусства…24Она звалась Варюшею. Но яЖелал бы ей другое дать названье:Скажу ль, при этом имени, друзья,В груди моей шипит воспоминанье,Как под ногой прижатая змея;И ползает, как та среди развалин,По жилам сердца. Я тогда печален,Сердит, – молчу или браню весь дом,И рад прибить за слово чубуком.Итак, для избежанья зла, мы нашуВарюшу здесь перекрестим в Парашу.27Пред нагоревшей сальною свечойКрасавицы, раздумавшись, сидели,И заставлял их вздрагивать поройУнылый свист играющей метели.И как и вам, читатель милый мой,Им стало скучно… Вот, наместо знакаУсловного, залаяла собака,И у калитки брякнуло кольцо.Вот чей-то голос… Идут на крыльцо…Параша потянулась и зевнулаТак, что едва не бухнулась со стула.28А Тирза быстро выбежала вон,Открылась дверь. В плаще, закидан снегом,Явился гость… Насмешливый поклонОтвесил и, как будто долгим бегомИли волненьем был он утомлен,Упал на стул… Заботливой рукоюСняла Параша плащ, потом другоюСтряхнула иней с шелковых кудрейПришельца. Видно, нравился он ей…Все нравится, что молодо, красивоИ в чем мы видим прибыль особливо.29Он ловок был, со вкусом был одет,Изящно был причесан и так дале.На пальцах перстни изливали свет,И галстук надушен был, как на бале.Ему едва ли было двадцать лет,Но бледностью казалися покрытыЕго чело и нежные ланиты, —Не знаю, мук ли то последних след,Но мне давно знаком был этот цвет, —И на устах его, опасней жалаЗмеи, насмешка вечная блуждала.30Заметно было в нем, что с ранних днейВ кругу хорошем, то есть в модном свете,Он обжился, что часть своих ночейОн убивал бесплодно на паркетеИ что другую тратил не умней…В глазах его открытых, но печальных,Нашли бы вы без наблюдений дальныхПрезренье, гордость; хоть он не был горд,Как глупый турок иль богатый лорд,Но все-таки себя в числе двуногихОн почитал умнее очень многих.33Герой мой Сашка тихо развязалСвой галстук… «Сашка» – старое названье!Но «Сашка» тот печати не видал,И, недозревший, он угас в изгнанье.Мой Сашка меж друзей своих не зналДругого имя, – дурно ль, хорошо ли,Разуверять друзей не в нашей воле.Он галстук снял, рассеянно перстомПровел по лбу, поморщился, потомСпросил: «Где Тирза?» – «Дома». —«Что ж не видноЕе?» – «Уснула». – «Как ей спатьне стыдно!»34И он поспешно входит в тот покой,Где часто с Тирзой пламенные ночиОн проводил… Все полно тишинойИ сумраком волшебным; прямо в очиНедвижно смотрит месяц золотойИ на стекле в узоры ледяныеКидает искры, блески огневые,И голубым сиянием стенаИгриво и светло озарена.И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,В углу на ложе кто-то слабо дышит.35Он руку протянул, – его рукаПопала в стену; протянул другую —Ощупал тихо кончик башмачка.Схватил потом и ножку, но какую?!Так миньятюрна, так нежна, мягкаКазалась эта ножка, что невольноПодумал он, не сделал ли ей больно.Меж тем рука все далее ползет,Вот круглая коленочка… и вот,Вот – для чего смеетесь вы заране? —Вот очутилась на двойном кургане…36Блаженная минута!.. ЗакипелМой Александр, склонившись к деве спящей.Он поцелуй на грудь напечатлелИ стан ее обвил рукой дрожащей.В самозабвенье пылком он не смелДохнуть… Он думал: «Тирза дорогая!И жизнию и чувствами играя,Как ты, я чужд общественных связей, —Как ты, один с свободою моей,Не знаю в людях ни врага, ни друга, —Живу, чтоб жить, как ты, моя подруга!37Судьба вчера свела случайно нас,Случайно завтра разведет навечно —Не все ль равно, что год, что день, что час,Лишь только б я провел его беспечно?..»И не сводил он ярких черных глазС своей жидовки и не знал, казалось,Что резвое созданье притворялось.Меж тем почла за нужное онаПроснуться и была удивлена,Как надлежало… (Страх и удивленьеДля женщин в важных случаях спасенье.)38И, прежде потерев глаза рукой,Она спросила: «Кто вы?» – «Я, твой Саша!»«Неужто?.. Видишь, баловник какой!Ступай, давно там ждет тебя Параша!..Нет, надо разбудить меня… Постой,Я отомщу». И за руку схватилаЕго проворно и… и укусила,Хоть это был скорее поцелуй.Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,А есть уста, которые украдкойКусать умеют сладко, очень сладко!..39Когда бы Тирзу видел Соломон,То, верно б, свой престол украсил ею, —У ног ее и царство, и закон,И славу позабыл бы… Но не смеюВас уверять, затем, что не рожденВладыкой, и не знаю, в низкой доле,Как люди ценят вещи на престоле;Но знаю только то, что Сашка мойЗа целый мир не отдал бы поройЕе улыбку, щечки, брови, глазки,Достойные любой восточной сказки.40«Откуда ты?» – «Не спрашивай, мой друг!Я был на бале!» – «Бал! а что такое?»«Невежда! это – говор, шум и стук,Толпа глупцов, веселье городское, —Наружный блеск, обманчивый недуг;Кружатся девы, чванятся нарядом,Притворствуют и голосом и взглядом,Кто ловит душу, кто пять тысяч душ…Все так невинны, но я им не муж.И как ни уважаю добродетель,А здесь мне лучше, в том луна свидетель».41Каким-то новым чувством смущена,Его слова еврейка поглощала.Сначала показалась ей смешнаЖизнь городских красавиц, но… сначала.Потом пришло ей в мысль, что и онаМогла б кружиться ловко пред толпою,Терзать мужчин надменной красотою,В высокие смотреться зеркалаИ уязвлять, но не желая зла,Соперниц гордой жалостью, и в светеБлистать, и ездить четверней в карете.42Она прижалась к юноше. ЛистокТак жмется к ветке, бурю ожидая.Стучало сердце в ней, как молоток,Уста полураскрытые, пылая,Шептали что-то. С головы до ногОна горела. Груди молодыеКак персики являлись наливныеИз-под сорочки… Сашкина рукаПо ним бродила медленно, слегка…Но… есть во мне к стыдливости вниманье —И целый час я пропущу в молчанье.43Все было тихо в доме. ОблакаНескромный месяц дымкою одели,И только раздавались изредкаСверчка ночного жалобные трели;И мышь в тени родного уголкаСкреблась в обои старые прилежно.Моя чета, раскинувшись небрежно,Покоилась, не думая о том,Что небеса грозили близким днем,Что ночь… Вы на веку своем едва лиТаких ночей десяток насчитали…

44Но Тирза вдруг молчанье прервалаИ молвила: «Послушай, прочь все шутки!Какая мысль мне странная пришла:Что если б ты, откинув предрассудки(Она его тут крепко обняла),Что если б ты, мой милый, мой бесценный,Хотел меня утешить совершенно,То завтра или даже в день инойМеня в театр повез бы ты с собой.Известно мне, все для тебя возможно,А отказать в безделице безбожно».45«Пожалуй!» – отвечал ей Саша. ОнИз слов ее расслушал половину, —Его клонил к подушке сладкий сон,Как птица клонит слабую тростину.Блажен, кто может спать! Я был рожденС бессонницей. В теченье долгой ночи,Бывало, беспокойно бродят очиИ жжет подушка влажное чело.Душа грустит о том, что уж прошло,Блуждая в мире вымысла без пищи,Как лазарони или русский нищий…49Итак, герой наш спит, приятный сон,Покойна ночь, а вы, читатель милый,Пожалуйте, – иначе принужденЯ буду удержать вас силой…Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так онПойдет назад. Герой наш спит покуда,Хочу я рассказать, кто он, откуда,Кто мать его была, и кто отец,Как он на свет родился, наконец,Как он попал в позорную обитель,Кто был его лакей и кто учитель.50Его отец – симбирский дворянин,Иван Ильич NN-ов, муж дородный,Богатого отца любимый сын.Был сам богат; имел он ум природныйИ, что ума полезней, важный чин;С четырнадцати лет служил и с миромУволен был в отставку бригадиром;А бригадир блаженных тех временБыл человек и, следственно, умен.Иван Ильич наш слыл, по крайней мере,Любезником в своей симбирской сфере.51Он был врагом писателей и книг,В делах судебных почерпнул познанья.Спал очень долго, ел за четверых;Ни на кого не обращал вниманьяИ не носил приличия вериг.Однако же пред знатью горделивойУмел он гнуться скромно и учтиво.Но в этот век учтивости законДля исполненья требовал поклон;А кланяться закону иль вельможеСчиталося тогда одно и то же.52Он старших уважал, зато и самПочтительность вознаграждал улыбкой,И, ревностный хотя угодник дам,Женился, по словам его, ошибкой.В чем он ошибся, не могу я вамОткрыть, а знаю только (не соврать бы),Что был он грустен на другой день свадьбыИ что печаль его была однаИз тех, какими жизнь мужей полна.По мне они большие эгоисты —Всё жен винят, как будто сами чисты.54Иван Ильич стерег жену своюПо старому обычаю. Без лестиСказать, он вел себя, как я люблю,По правилам тогдашней старой чести.Проказница ж жена (не утаю)Читать любила жалкие романыИли смотреть на светлый шар Дианы,В беседке темной сидя до утра.А месяц и романы до добраНе доведут, – от них мечты родятся…А искушенью только бы добраться!55Она была прелакомый кусокИ многих дум и взоров стала целью.Как быть: пчела садится на цветок,А не на камень; чувствам и весельюКазенных не назначено дорог.На брачном ложе Марья НиколавнаБыла, как надо, ласкова, исправна.Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),Что долг супруги – только лишний труд.Мужья у жен подобных (не в обидуБудь сказано), как вывеска, для виду.61Два года жил Иван Ильич с женой,И все не тесны были ей корсеты.Ее ль сложенье было в том виной,Или его немолодые леты?..Не мне в делах семейных быть судьей!Иван Ильич иметь желал бы сынаЗаконного: хоть правом дворянинаОн пользовался часто, но детей,Вне брака прижитых, злодей,Раскидывал по свету, где случится,Страшась с своей деревней породниться.65Прошло два года. Третий годОбрадовал супругов безнадежных:Желанный сын, любви взаимной плод,Предмет забот мучительных и нежных,У них родился. В доме весь народБыл восхищен, и три дня были пьяныВсе на подбор, от кучера до няни.А между тем печально у воротВсю ночь собаки выли напролет,И, что страшнее этого, ребенокВесь в волосах был, точно медвежонок.66Старухи говорили: это знак,Который много счастья обещает.И про меня сказали точно так,А правда ль это вышло? – небо знает!К тому же полуночный вой собакИ страшный шум на чердаке высоком —Приметы злые, но не быв пророком,Я только покачаю головой.Гамлет сказал: «Есть тайны под лунойИ для премудрых», – как же мне, поэту,Не верить можно тайнам и Гамлету?..67Младенец рос милее с каждым днем:Живые глазки, белые ручонкиИ русый волос, вьющийся кольцом, —Пленяли всех знакомых; уж пеленкиРубашечкой сменилися на нем;И, первые проказы начиная,Уж он дразнил собак и попугая…Года неслись, а Саша рос, и в пятьДобро и зло он начал понимать;Но, верно, по врожденному влеченью,Имел большую склонность к разрушенью.68Он рос… Отец его бранил и сек —Затем, что сам был с детства часто сечен,А слава богу вышел человек:Не стыд семьи, не туп, не изувечен.Понятья были низки в старый век…Но Саша с гордой был рожден душоюИ желчного сложенья, – пред судьбою,Перед бичом язвительной молвыОн не склонял и после головы.Умел он помнить, кто его обидел,И потому отца возненавидел.69Великий грех!.. Но чем теплее кровь,Тем раньше зреют в сердце беспокойномВсе чувства – злоба, гордость и любовь,Как дерева под небом юга знойным.Шалун мой хмурил маленькую бровь,Встречаясь с нежным папенькой; от взглядаОн вздрагивал, как будто б капля ядаЛилась по жилам. Это, может быть,Смешно, – что ж делать! – он не мог любить,Как любят все гостиные собачкиЗа лакомства, побои и подачки.70Он был дитя, когда в тесовый гробЕго родную с пеньем уложили.Он помнил, что над нею черный попЧитал большую книгу, что кадили,И прочее… и что, закрыв весь лобБольшим платком, отец стоял в молчанье.И что когда последнее лобзаньеЕму велели матери отдать,То стал он громко плакать и кричать,И что отец, немного с ним поспоря,Велел его посечь… (конечно, с горя).71Он не имел ни брата, ни сестры,И тайных мук его никто не ведал.До времени отвыкнув от игры,Он жадному сомненью сердце предалИ, презрев детства милые дары,Он начал думать, строить мир воздушныйИ в нем терялся мыслию послушной.Таков средь океана островок:Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;Ладьи к нему с гостями не пристанут,Цветы на нем от зноя все увянут…75Его учитель чистый был француз,Marquis de Tess [3] . Педант полузабавный,Имел он длинный нос и тонкий вкусИ потому брал деньги преисправно.Покорный раб губернских дам и муз,Он сочинял сонеты, хоть пороюПо часу бился с рифмою одною;Но каламбуров полный лексикон,Как талисман, носил в карманах онИ, быв уверен в дамской благодати,Не размышлял, что5 кстати, что5 некстати.76Его отец богатый был маркиз,Но жертвой стал народного волненья:На фонаре однажды он повис,Как было в моде, вместо украшенья.Приятель наш, парижский Адонис,Оставив прах родителя судьбине,Не поклонился гордой гильотине:Он молча проклял вольность и народ,И натощак отправился в поход,И наконец, едва живой от муки,Пришел в Россию поощрять науки.86Но Саша не внимал его словам, —Рассеянно в тетради над строкамиЕго рука чертила здесь и тамКакой-то женский профиль, и очами,Горящими подобно двум звездам,Он долго на него взирал, и нежноВздыхал и хоронил его прилежноМежду листов, как тайный милый клад,Залог надежд и будущих наград,Как прячут иногда сухую травку,Перо, записку, ленту иль булавку…87Но кто ж она? Что пользы ей вскружитьНеопытную голову, впервыеСердечный мир дыханьем возмутитьИ взволновать надежды огневые?К чему?.. Он слишком молод, чтоб любитьСо всем искусством древнего Фоблаза.Его любовь, как снег вершин Кавказа,Чиста, – тепла, как небо южных стран…Ему ль платить обманом за обман?..Но кто ж она? Не модная вертушка,А просто дочь буфетчика, Маврушка…88И Саша был четырнадцати лет.Он привыкал (скажу вам под секретом,Хоть важности большой во всем том нет)Толкаться меж служанок. Часто летом,Когда луна бросала томный светНа тихий сад, на свод густых акаций,И с шепотом толпа домашних грацийВ аллее кралась, – легкою стопойОн догонял их; и, шутя, поройЕго невинность (вы поймете сами)Они дразнили дерзкими перстами.89Но между них он отличал одну:В ней было все, что увлекает душу,Волнует мысли и мешает сну.Но я, друзья, покой ваш не нарушуИ на портрет накину пелену.Ее любил мой Саша той любовью,Которая по жилам с юной кровьюТечет огнем, клокочет и кипит.Боролись в нем желание и стыд;Он долго думал, как в любви открыться. —Но надобно ж на что-нибудь решиться.90И мудрено ль? Четырнадцати летЯ сам страдал от каждой женской рожиИ простодушно уверял весь свет,Что друг на дружку все они похожи.Волнующихся персей нежный цветИ алых уст горячее дыханьеВо мне рождали чудные желанья;Я трепетал, когда моя рукаАтласных плеч касалася слегка,Но лишь в мечтах я видел без покроваВсе, что для вас, конечно, уж не ново…91Он потерял и сон и аппетит,Молчит весь день и часто бредит ночь,По коридору бродит и груститИ ждет, чтоб показалась Евы дочь,Чтоб ясный взор мелькнул… Суровый видПриняв, он иногда улыбкой хладнойОтветствовал на взор ее отрадный…Любовь же неизбежна, как судьба,А с сердцем страх невыгодна борьба!Итак, мой Саша кончил с ним возитьсяИ положил с Маврушей объясниться.92Случилось это летом, в знойный день.По мостовой широкими клубамиВилася пыль. От труб высоких теньЛожилася на крышах полосами,И пар с камней струился. Сон и леньВполне Симбирском овладели; дажеКатилась Волга медленней и глаже.В саду, в беседке темной и сырой,Лежал полураздетый наш геройИ размышлял о тайне съединеньяДвух душ – предмет, достойныйразмышленья.93Вдруг слышит он направо, за кустомСирени, шорох платья и дыханьеВолнующейся груди, и потомЧуть внятный звук, похожий на лобзанье.Как Саше быть? Забилось сердце в нем,Запрыгало… Без дальних опасенийОн сквозь кусты пустился легче тени.Трещат и гнутся ветви под рукой.И вдруг пред ним, с Маврушкой молодойОбнявшися в тени цветущей вишни,Иван Ильич… (Прости ему Всевышний!)94Увы! покоясь на траве густой,Проказник старый обнимал бесстыдноУпругий стан под юбкою простойИ не жалел ни ножки миловидной,Ни круглых персей, дышащих весной!И долго, долго бился, но напрасно!Огня и сил лишен уж был несчастный.Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),Поправил брюки и пустился в путь,Оставив тут обманутую деву,Как Ариадну, преданную гневу.95И есть за что, не спорю… Между темЧто делал Саша? С неподвижным взглядом,Как белый мрамор холоден и нем,Как Аббадона грозный, новым адомИспуганный, но помнящий эдем,С поникшею стоял он головою,И на челе, наморщенном тоскою,Качались тени трепетных ветвей…Но вдруг удар проснувшихся страстейПеревернул неопытную душу,И он упал как с неба на Маврушу.96Упал! (Прости невинность!) Как змея,Маврушу крепко обнял он руками,То холодея, то как жар горя,Неистово впился в нее устамиИ – обезумел… Небо и земляСлились в туман. Мавруша простоналаИ улыбнулась; как волна, вставалаИ упадала грудь, и томный взор,Как над рекой безлучный метеор,Блуждал вокруг без цели, без предмета,Боясь всего: людей, дерев и света…

3

Маркиз де Тесс (фр.).

98Два месяца прошло. Во тьме ночнойНа цыпочках по лестнице ступая,В чепце, платок накинув шерстяной,Являлась к Саше дева молодая;Задув лампаду, трепетной рукойДержась за спинку шаткую кровати,Она искала жарких там объятий.Потом, на мягкий пух привлечена,Под одеяло пряталась она;Тяжелый вздох из груди вырывался,И в жарких поцелуях он сливался.99Казалось, рок забыл о них. Но раз(Не помню я, в который день недели), —Уж пролетел давно свиданья час,А Саша все один был на постели.Он сел к окну в раздумье. Тихо гасНа бледном своде месяц серебристый,И неподвижно бахромой волнистойВокруг его висели облака.Дремало все, лишь в окнах изредкаЯвлялась свечка, силуэт рубчатыйСтарухи, из картин Рембрандта взятый,100Мелькая, рисовался на стеклеИ исчезал. На площади пустынной,Как чудный путь к неведомой земле,Лежала тень от колокольни длинной,И даль сливалась в синеватой мгле.Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,И вы б сказали – поступь райской периПослышалась. Невольно наш геройВздрогнул. Пред ним, озарена луной,Стояла дева, опустивши очи,Бледнее той луны – царицы ночи…101И он узнал Маврушу. Но – Творец! —Как изменилось нежное созданье!Казалось, тело изваял резец,А Бог вдохнул не душу, но страданье.Она стоит, вздыхает, наконецПодходит и холодными рукамиХватает руку Саши, и устамиПрижалась к ней, и слезы потеклиВсе больше, больше и, казалось, жглиЕе лицо… Но кто не зрел картиныРаскаянья преступной Магдалины?103И долго молча плакала она.Рассыпавшись на кругленькие плечи,Ее власы бежали, как волна.Лишь иногда отрывистые речи,Отзыв того, чем грудь была полна,Блуждали на губах ее; но звукиЯснее были слов… И голос мукиМой Саша понял, как язык родной;К себе на грудь привлек ее рукойИ не щадил ни нежностей, ни ласки,Чтоб поскорей добраться до развязки.104Он говорил: «К чему печаль твоя?Ты молода, любима, – где ж страданье?В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя,И рай земной в одном твоем лобзанье…Быть может, злобу хитрую тая,Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеетТебя обидеть? Мой отец дряхлеет,Француз давно не годен никуда…Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»Мавруша, крепко Сашу обнимая,Так отвечала, медленно вздыхая:105«Послушайте, я здесь в последний раз.Пренебрегла опасность, наказанье,Стыд, совесть – все, чтоб только видеть вас,Поцеловать вам руки на прощаньеИ выманить слезу из ваших глаз.Не отвергайте бедную, – довольноУж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно…Иван Ильич проведал от людейЗавистливых… Все Ванька ваш, злодей, —Через него я гибну… Все готово!Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!106Для вашего отца впервые яЗабыла стыд, – где у рабы защита?Грозил он ссылкой, Бог ему судья!Прошла неделя, – бедная забыта…А все любить другого ей нельзя.Вчера меня обидными словамиОн разбранил… Но что же перед вами?Раба? игрушка!.. Точно: день, два, триМила, а там? – пожалуй, хоть умри!..»Тут началися слезы, восклицанья,Но Саша их оставил без вниманья.107«Ах, барин, барин! Вижу я, понятьНе хочешь ты тоски моей сердечной!..Прощай, – тебя мне больше не видать,Зато уж помнить буду вечно, вечно…Виновны оба, мне ж должно страдать.Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —Целуй, где хочешь, для последней ночи!..Чем свет меня в кибитке увезутНа дальний хутор, где Маврушу ждутСтраданья и мужик с косматой бородою…А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»108Она заплакала. Так или нетИзгнанница младая говорила,Я утверждать не смею; двух, трех летДостаточна губительная сила,Чтобы святейших слов загладить след.А тот, кто рассказал мне повесть эту, —Его уж нет… Но что за нужда свету?Не веры я ищу, – я не пророк,Хоть и стремлюсь душою на Восток,Где свиньи и вино так ныне редкиИ где, как пишут, жили наши предки!109Она замолкла, но не Саша: онКипел против отца негодованьем:«Злодей! тиран!» – и тысячу имен,Таких же милых, с истинным вниманьем,Он расточал ему. Но счастья сон,Как ни бранись, умчался невозвратно…Уже готов был юноша развратныйВ последний раз на ложе пуховомВкусить восторг, в забытии немомУж и она, пылая в расслабленьеРаскинулась, как вдруг – о Провиденье! —110Удар ногою с треском растворилСтеклянной двери обе половины,И ночника луч бледный озарилЖивой скелет вошедшего мужчины.Казалось, в страхе с ложа он вскочил, —Растрепан, босиком, в одной рубашке, —Вошел и строго обратился к Сашке:«Eh bien, monsieur, que vois-je?» —«Ah, c’est vous!»«Pourquoi ce bruit? Que faites-vous dons?»«Je f<…>!» [4] И, молвив так (пускай простит мне муза),Одним тузом он выгнал вон француза.111И вслед за ним, как лань кавказских гор,Из комнаты пустилася бедняжка,Не распростясь, но кинув нежный взор,Закрыв лицо руками… Долго СашкаНе мог унять волненье сердца. «Вздор, —Шептал он, – вздор: любовь не жизнь!»Но утро,Подернув тучки блеском перламутра,Уж начало заглядывать в окно,Как милый гость, ожиданный давно,А на дворе, унылый и докучный,Раздался колокольчик однозвучный.112К окну с волненьем Сашка подбежал:Разгонных тройка у крыльца большого.Вот сел ямщик и вожжи подобрал;Вот чей-то голос: «Что же, все готово?» —«Готово». Вот садится… Он узнал:Она!.. В чепце, платком окутав шею,С обычною улыбкою своею,Ему кивнула тихо головойИ спряталась в кибитку. Бич лихойВзвился. «Пошел!»… Колесы застучали…И вмиг… Но что нам до чужой печали?113Давно ль?.. Но детство Саши протекло.Я рассказал, что знать вам было нужно…Он стал с отцом браниться: не моглоИ быть иначе, – нежностью наружнойОбманывать он почитал за зло,За низость, – но правдивой мести знакиОн не щадил (хотя б дошло до драки).И потому родитель, рассчитав,Что укрощать не стоит этот нрав,Сынка, рыдая, как мы все умеем,Послал в Москву с французом и лакеем.

4

«Ну, сударь, что я вижу!» – «Ах, это вы!»

«Что это за шум? Что вы делаете?» —

«Я <…>!» (Фр.)

Тамбовская казначейша

Играй, да не отыгрывайся.

Пословица

ПосвящениеПускай слыву я старовером,Мне все равно – я даже рад:Пишу Онегина размером;Пою, друзья, на старый лад.Прошу послушать эту сказку!Ее нежданную развязкуОдобрите, быть может, выСклоненьем легким головы.Обычай древний наблюдая,Мы благодетельным виномСтихи негладкие запьем,И пробегут они, хромая,За мирною своей семьейК реке забвенья на покой.IТамбов на карте генеральнойКружком означен не всегда;Он прежде город был опальный,Теперь же, право, хоть куда.Там есть три улицы прямые,И фонари, и мостовые,Там два трактира есть, один«Московский», а другой «Берлин».Там есть еще четыре будки,При них два будочника есть;По форме отдают вам честь,И смена им два раза в сутки;……………………………………………..Короче, славный городок.IIНо скука, скука, Боже правый,Гостит и там, как над Невой,Поит вас пресною отравой,Ласкает черствою рукой.И там есть чопорные франты,Неумолимые педанты,И там нет средства от глупцовИ музыкальных вечеров;И там есть дамы – просто чудо!Дианы строгие в чепцах,С отказом вечным на устах.При них нельзя подумать худо:В глазах греховное прочтутИ вас осудят, проклянут.IIIВдруг оживился круг дворянский;Губернских дев нельзя узнать;Пришло известье: полк уланскийВ Тамбове будет зимовать.Уланы, ах! такие хваты…Полковник, верно, неженатый —А уж бригадный генерал,Конечно, даст блестящий бал.У матушек сверкнули взоры;Зато, несносные скупцы,Неумолимые отцыПришли в раздумье: сабли, шпорыБеда для крашеных полов…Так волновался весь Тамбов.IVИ вот однажды утром рано,В час лучший девственного сна,Когда сквозь пелену туманаЕдва проглядывает Цна,Когда лишь куполы собораРоскошно золотит АврораИ, тишины известный враг,Еще безмолвствовал кабак,…………………………………………….…………………………………………….Уланы справа по шестиВступили в город; музыканты,Дремля на лошадях своих,Играли марш из «Двух слепых».VУслыша ласковое ржаньеЖеланных вороных коней,Чье сердце, полное вниманья,Тут не запрыгало сильней?Забыта жаркая перина…«Малашка, дура, Катерина,Скорее туфли и платок!Да где Иван? Какой мешок!Два года ставни отворяют…»Вот ставни настежь. Целый домТрет стекла тусклые сукном —И любопытно пробегаютГлаза опухшие девицРяды суровых, пыльных лиц.VI«Ах, посмотри сюда, кузина,Вот этот!» – «Где? майор?» – «О нет!Как он хорош, а конь – картина,Да жаль, он, кажется, корнет…Как ловко, смело избочился…Поверишь ли, он мне приснился…Я после не могла уснуть…»И тут девическая грудьКосынку тихо поднимает —И разыгравшейся мечтойСлегка темнится взор живой.Но полк прошел. За ним мелькаетТолпа мальчишек городских,Немытых, шумных и босых.VIIПротив гостиницы «Московской»,Притона буйных усачей,Жил некто господин Бобковской,Губернский старый казначей.Давно был дом его построен;Хотя невзрачен, но спокоен;Меж двух облупленных колоннДержался кое-как балкон.На кровле треснувшие доскиЗеленым мохом поросли;Зато пред окнами цвелиЧетыре стриженых березкиВзамен гардин и пышных стор,Невинной роскоши убор.VIIIХозяин был старик угрюмыйС огромной лысой головой.От юных лет с казенной суммойОн жил как с собственной казной.В пучинах сумрачных расчетаБлуждать была ему охота,И потому он был игрок(Его единственный порок).Любил налево и направоОн в зимний вечер прометнуть,Четвертый куш перечеркнуть,Рутёркой понтирнуть со славой,И талью скверную поройЗапить цимлянского струей.IXОн был врагом трудов полезных,Трибун тамбовских удальцов,Гроза всех матушек уездныхИ воспитатель их сынков.Его краплёные колодыНе раз невинные доходыС индеек, масла и овсаВдруг пожирали в полчаса.Губернский врач, судья, исправник —Таков его всегдашний круг;Последний был делец и другИ за столом такой забавник,Что казначейша иногдаСгорит, бывало, от стыда.ХЯ не поведал вам, читатель,Что казначей мой был женат.Благословил его Создатель,Послав ему в супруге клад.Ее ценил он тысяч во сто,Хотя держал довольно простоИ не выписывал чепцовЕй из столичных городов.Предав ей таинства науки,Как бросить вздох иль томный взор,Чтоб легче влюбчивый понтерНе разглядел проворной штуки,Меж тем догадливый старикС глаз не спускал ее на миг.XIИ впрямь Авдотья НиколавнаБыла прелакомый кусок.Идет, бывало, гордо, плавно —Чуть тронет землю башмачок;В Тамбове не запомнят людиТакой высокой, полной груди:Бела как сахар, так нежна,Что жилка каждая видна.Казалося, для нежной страстиОна родилась. А глаза…Ну, что такое бирюза?Что небо? Впрочем, я отчастиПоклонник голубых очейИ не гожусь в число судей.

XIIА этот носик! эти губки,Два свежих розовых листка!А перламутровые зубки,А голос сладкий, как мечта!Она картавя говорила,Нечисто «р» произносила;Но этот маленький порокКто извинить бы в ней не мог?Любил трепать ее ланиты,Разнежась, старый казначей.Как жаль, что не было детейУ них!………………………………….……………………………………………..……………………………………………..XIIIДля бо5льшей ясности романаЗдесь объявить мне вам пора,Что страстно влюблена в уланаБыла одна ее сестра.Она, как должно, тайну этуОткрыла Дуне по секрету.Вам не случалось двух сестерЗамужних слышать разговор?О чем тут, Боже справедливый,Не судят милые уста!О, русских нравов простота!Я, право, человек нелживый —А из-за ширмов раза дваТакие слышал я слова…XIVИтак, тамбовская красоткаЦенить умела уж усы……………………………………………..……………………………………………..Что ж? знание ее сгубило!Один улан, повеса милый(Я вместе часто с ним бывал),В трактире номер занималОкно в окно с ее уборной.Он был мужчина в тридцать лет;Штаб-ротмистр, строен, как корнет;Взор пылкий, ус довольно черный:Короче, идеал девиц,Одно из славных русских лиц.XVОн все отцовское именьеЕще корнетом прокутил;С тех пор дарами Провиденья,Как птица божия, он жил.Он, спать ложась, привык не ведать,Чем будет завтра пообедать.Шатаясь по Руси кругом,То на курьерских, то верхом,То полупьяным ремонтёром,То волокитой отпускным,Привык он к случаям таким,Что я бы сам почел их вздором,Когда бы все его словаХоть тень имели хвастовства.XVIСтрастьми земными не смущаем,Он не терялся никогда.……………………………………………..……………………………………………..Бывало, в деле, под картечьюВсех рассмешит надутой речью,Гримасой, фарсой площаднойИль неподдельной остротой.Шутя однажды после спораВсадил он другу пулю в лоб;Шутя и сам он лег бы в гроб —……………………………………………..Порой незлобен, как дитя,Был добр и честен, но шутя.XVIIОн не был тем, что волокитойУ нас привыкли называть;Он не ходил тропой избитой,Свой путь умея пролагать;Не делал страстных изъяснений,Не становился на колени;А несмотря на то, друзья,Счастливей был, чем вы и я.……………………………………………..……………………………………………..……………………………………………..Таков-то был штаб-ротмистр Гарин:По крайней мере, мой портретБыл схож тому назад пять лет.XVIIIСпешил о редкостях ТамбоваОн у трактирщика узнать.Узнал немало он смешного —Интриг секретных шесть иль пять;Узнал, невесты как богаты,Где свахи водятся иль сваты;Но занял более всегоМысль беспокойную егоРассказ о молодой соседке.«Бедняжка! – думает улан, —Такой безжизненный болванИмеет право в этой клеткеТебя стеречь – и я, злодей,Не тронусь участью твоей?»XIXК окну поспешно он садится,Надев персидский архалук;В устах его едва дымитсяУзорный бисерный чубук.На кудри мягкие надетаЕрмолка вишневого цветаС каймой и кистью золотой,Дар молдаванки молодой.Сидит и смотрит он прилежно…Вот, промелькнувши как во мгле,Обрисовался на стеклеГоловки милой профиль нежный;Вот будто стукнуло окно…Вот отворяется оно.XXЕще безмолвен город сонный;На окнах блещет утра свет;Еще по улице мощенойНе раздается стук карет…Что ж казначейшу молодуюТак рано подняло? КакуюНазвать причину поверней?Уж не бессонница ль у ней?На ручку опершись головкой,Она вздыхает, а в рукеЧулок; но дело не в чулке —Заняться этим нам неловко…И если правду уж сказать —Ну кстати ль было б ей вязать!XXIСначала взор ее прелестныйБродил по синим небесам,Потом склонился к поднебеснойИ вдруг… какой позор и срам!Напротив, у окна трактира,Сидит мужчина без мундира.Скорей, штаб-ротмистр! ваш сюртук!И поделом… окошко стук…И скрылось милое виденье.Конечно, добрые друзья,Такая грустная статьяНа вас навеяла б смущенье;Но я отдам улану честь —Он молвил: «Что ж? начало есть».XXIIДва дня окно не отворялось.Он терпелив. На третий деньНа стеклах снова показаласьЕе пленительная тень;Тихонько рама заскрипела.Она с чулком к окну подсела.Но опытный заметил взглядЕе заботливый наряд.Своей удачею довольный,Он встал и вышел со двора —И не вернулся до утра.Потом, хоть было очень больно,Собрав запас душевных сил,Три дня к окну не подходил.XXIIIНо эта маленькая ссораИмела участь нежных ссор:Меж них завелся очень скороНемой, но внятный разговор.Язык любви, язык чудесный,Одной лишь юности известный,Кому, кто раз хоть был любим,Не стал ты языком родным?В минуту страстного волненьяКому хоть раз ты не помогБлиз милых уст, у милых ног?Кого под игом принужденья,В толпе завистливой и злой,Не спас ты, чудный и живой?XXIVСкажу короче: в две неделиНаш Гарин твердо мог узнать,Когда она встает с постели,Пьет с мужем чай, идет гулять.Отправится ль она к обедне —Он в церкви, верно, не последний;К сырой колонне прислонясь,Стоит все время не крестясь.Лучом краснеющей лампадыЕго лицо озарено:Как мрачно, холодно оно!А испытующие взглядыТо вдруг померкнут, то блестят —Проникнуть в грудь ее хотят.XXVДавно разрешено сомненье,Что любопытен нежный пол.Улан большое впечатленьеНа казначейшу произвелСвоею странностью. Конечно,Не надо было б мысли грешнойДорогу в сердце пролагать,Ее бояться и ласкать!……………………………………………..……………………………………………..……………………………………………..Жизнь без любви такая скверность;А что, скажите, за предметДля страсти муж, который сед?XXVIНо время шло. «Пора к развязке! —Так говорил любовник мой. —Вздыхают молча только в сказке,А я не сказочный герой».Раз входит, кланяясь пренизко,Лакей. «Что это?» – «Вот-с записка;Вам барин кланяться велел-с;Сам не приехал – много дел-с;Да приказал вас звать к обеду,А вечерком потанцевать.Он сам изволил так сказать».«Ступай, скажи, что я приеду».И в три часа, надев колет,Летит штаб-ротмистр на обед.XXVIIАмфитрион был предводитель —И в день рождения жены,Порядка ревностный блюститель,Созвал губернские чиныИ целый полк. Хотя бригадныйЗаставил ждать себя изрядноИ после целый день зевал,Но праздник в том не потерял.Он был устроен очень мило:В огромных вазах по столамСтояли яблоки для дам;А для мужчин в буфете былоЕще с утра принесеноВ больших трех ящиках вино.XXVIIIВперед под ручку с генеральшейПошел хозяин. Вот за столУселся от мужчин подальшеПрекрасный, но стыдливый пол —И дружно загремел с балкона,Средь утешительного звонаТарелок, ложек и ножей,Весь хор уланских трубачей:Обычай древний, но прекрасный;Он возбуждает аппетит,Порою кстати заглушитМеж двух соседей говор страстный —Но в наше время решено,Что все старинное смешно.XXIXРодов, обычаев боярскихТеперь и следу не ищи,И только на пирах гусарскихГремят, как прежде, трубачи.О, скоро ль мне придется сноваСидеть среди кружка родногоС бокалом влаги золотойПри звуках песни полковой!И скоро ль ментиков червонныхПриветный блеск увижу я,В тот серый час, когда заряНа строй гусаров полусонныхИ на бивак их у лескаБросает луч исподтишка!XXXС Авдотьей Николавной рядомСидел штаб-ротмистр удалой —Впился в нее упрямым взглядом,Крутя усы одной рукой.Он видел, как в ней сердце билось.И вдруг – не знаю, как случилось, —Ноги ее иль башмачкаКоснулся шпорой он слегка.Тут началися извиненьяИ завязался разговор;Два комплимента, нежный взор —И уж дошло до изъясненья…Да, да – как честный офицер!Но казначейша – не пример.XXXIОна, в ответ на нежный шепот,Немой восторг спеша сокрыть,Невинной дружбы тяжкий опытЕму решилась предложить —Таков обычай деревенский!Помучить – способ самый женский.Но уж давно известна намЛюбовь друзей и дружба дам!Какое адское мученьеСидеть весь вечер t^ete-^a-t^eteС красавицей в осьмнадцать лет……………………………………………..……………………………………………..……………………………………………..XXXIIВообще я мог в году последнемВ девицах наших городскихЗаметить страсть к воздушным бреднямИ мистицизму. Бойтесь их!Такая мудрая супруга,В часы любовного досуга,Вам вдруг захочет доказать,Что два и три совсем не пять;Иль вместо пламенных лобзанийМагнетизировать начнет —И счастлив муж, коли заснет!..Плоды подобных замечаний,Конечно б, мог не ведать мир,Но польза, польза мой кумир.

XXXIIIЯ бал описывать не стану,Хоть это был блестящий бал.Весь вечер моему улануАмур прилежно помогал.Увы…………………………………Не веруют амуру ныне;Забыт любви волшебный царь;Давно остыл его алтарь!Но за столичным просвещеньемПровинциалы не спешат;……………………………………….……………………………………….……………………………………….XXXIVИ сердце Дуни покорилось;Его сковал могучий взор…Ей дома целу ночь все снилосьБряцанье сабли или шпор.Поутру, встав часу в девятом,Садится в шлафоре измятомОна за вечную канву —Все тот же сон и наяву.По службе занят муж ревнивый,Она одна – разгул мечтам!Вдруг дверью стукнули. «Кто там?Андрюшка! Ах, тюлень ленивый!..»Вот чей-то шаг – и перед нейЯвился… только не Андрей.XXXVВы отгадаете, конечно,Кто этот гость нежданный был.Немного, может быть, поспешноЛюбовник смелый поступил;Но, впрочем, взявши в рассмотреньеЕго минувшее терпеньеИ рассудив, легко поймешь,Зачем рискует молодежь.Кивнув легонько головою,Он к Дуне молча подошелИ на лицо ее навелВзор, отуманенный тоскою;Потом стал длинный ус крутить,Вздохнул и начал говорить:XXXVI«Я вижу, вы меня не ждали —Прочесть легко из ваших глаз;Ах, вы еще не испытали,Что в страсти значит день, что час!Среди сердечного волненьяНет сил, нет власти, нет терпенья!Я здесь – на все решился я…Тебе я предан… ты моя!Ни мелочные толки света,Ничто, ничто не страшно мне;Презренье светской болтовне —Иль я умру от пистолета…О, не пугайся, не дрожи;Ведь я любим – скажи, скажи!..»XXXVIIИ взор его притворно скромный,Склоняясь к ней, то угасал,То, разгораясь страстью томной,Огнем сверкающим пылал.Бледна, в смущенье оставаласьОна пред ним… Ему казалось,Что чрез минуту для негоЛюбви наступит торжество…Как вдруг внезапный и невольныйСтыд овладел ее душой —И, вспыхнув вся, она рукойТолкнула прочь его: «Довольно,Молчите – слышать не хочу!Оставите ль? я закричу!..»XXXVIIIОн смотрит: это не притворство,Не шутки – как ни говори, —А просто женское упорство,Капризы – черт их побери!И вот – о, верх всех унижений! —Штаб-ротмистр преклонил колениИ молит жалобно; как вдругДверь настежь – и в дверях супруг.Красотка: «Ах!» Они взглянулиДруг другу сумрачно в глаза;Но молча разнеслась гроза,И Гарин вышел. Дома пулиИ пистолеты снарядил,Присел – и трубку закурил.XXXIXИ через час ему приноситЗаписку грязную лакей.Что это? чудо? Нынче проситК себе на вистик казначей,Он именинник – будут гости…От удивления и злостиЧуть не задохся наш герой.Уж не обман ли тут какой?Весь день проводит он в волненье.Настал и вечер наконец.Глядит в окно: каков хитрец —Дом полон, что за освещенье!А все засунуть – или нет? —В карман на случай пистолет.XLОн входит в дом. Его встречаетОна сама, потупя взор.Вздох полновесный прерываетЕдва начатый разговор.О сцене утренней ни слова.Они друг другу чужды снова.Он о погоде говорит;Она «да-с, нет-с» – и замолчит.Измучен тайною досадой,Идет он дальше в кабинет…Но здесь спешить нам нужды нет,Притом спешить нигде не надо.Итак, позвольте отдохнуть,А там докончим как-нибудь.XLIЯ жить спешил в былые годы,Искал волнений и тревог,Законы мудрые природыЯ безрассудно пренебрег.Что ж вышло? Право, смех и жалость!Сковала душу мне усталость,А сожаленье день и ночьТвердит о прошлом. Чем помочь?Назад не возвратят усилья.Так в клетке молодой орел,Глядя на горы и на дол,Напрасно не подъемлет крылья —Кровавой пищи не клюет,Сидит, молчит и смерти ждет.XLIIУжель исчез ты, возраст милый,Когда все сердцу говорит,И бьется сердце с дивной силой,И мысль восторгами кипит?Не все ж томиться бесполезноОрлу за клеткою железной:Он свой воздушный прежний путьЕще найдет когда-нибудь,Туда, где снегом и туманомОдеты темные скалы5,Где гнезда вьют одни орлы,Где тучи бродят караваном!Там можно крылья развернутьНа вольный и роскошный путь!XLIIIНо есть всему конец на свете,И даже выспренним мечтам.Ну, к делу. Гарин в кабинете.О чудеса! Хозяин самЕго встречает с восхищеньем,Сажает, потчует вареньем,Несет шампанского стакан.«Иуда!» – мыслит мой улан.Толпа гостей теснилась шумноВокруг зеленого стола;Игра уж дельная была,И банк притом благоразумный.Его держал сам казначейДля облегчения друзей.XLIVИ так как господин БобковскийВеликим делом занят сам,То здесь блестящий круг тамбовскийПозвольте мне представить вам.Во-первых, господин советник,Блюститель нравов, мирный сплетник,…………………………………………………………………………………………………………………………А вот уездный предводитель,Весь спрятан в галстук, фрак до пят,Дискант, усы и мутный взгляд.А вот, спокойствия рачитель,Сидит и сам исправник – ноОб нем уж я сказал давно.XLVВот, в полуфрачке, раздушенный,Времен новейших Митрофан,Нетесаный, недоученый,А уж безнравственный болван.Доверье полное имеяК игре и знанью казначея,Он понтирует, как велят, —И этой чести очень рад.Еще тут были… но довольно,Читатель милый, будет с вас.И так несвязный мой рассказ,Перу покорствуя невольноИ своенравию чернил,Бог знает чем я испестрил.XLVIПошла игра. Один, бледнея,Рвал карты, вскрикивал; другой,Поверить проигрыш не смея,Сидел с поникшей головой.Иные, при удачной талье,Стаканы шумно наливалиИ чокались. Но банкометБыл нем и мрачен. Хладный потПо гладкой лысине струился.Он все проигрывал дотла.В ушах его «дана», «взяла»Так и звучали. Он взбесился —И проиграл свой старый домИ все, что в нем или при нем.XLVIIОн проиграл коляску, дрожки,Трех лошадей, два хомута,Всю мебель, женины сережки,Короче – все, все дочиста.Отчаянья и злости полный,Сидел он бледный и безмолвный.Уж было за полночь. Треща,Одна погасла уж свеча.Свет утра синевато-бледныйВдоль по туманным небесамСкользил. Уж многим игрокамСон прогулять казалось вредно,Как вдруг, очнувшись, казначейВниманья просит у гостей.XLVIIIИ просит важно позволеньяЛишь талью прометнуть одну,Но с тем, чтоб отыграть именьеИль «проиграть уж и жену».О страх! о ужас! о злодейство!И как доныне казначействоЕще терпеть его могло!Всех будто варом обожгло.Улан один прехладнокровноК нему подходит. «Очень рад, —Он говорит, – пускай шумят,Мы дело кончим полюбовно,Но только чур не плутовать —Иначе вам несдобровать!»XLIXТеперь кружок понтеров праздныхВообразить прошу я вас,Цвета их лиц разнообразных,Блистанье их очков и глаз,Потом усастого героя,Который понтирует стоя;Против него меж двух свечейОгромный лоб, седых кудрейПокрытый редкими клочками,Улыбкой вытянутый ротИ две руки с колодой – вотИ вся картина перед вами,Когда прибавим вдалекеЖену на креслах в уголке.LЧто в ней тогда происходило —Я не берусь вам объяснить:Ее лицо изобразилоТак много мук, что, может быть,Когда бы вы их разгадали,Вы поневоле б зарыдали.Но пусть участия слезаНе отуманит вам глаза:Смешно участье в человеке,Который жил и знает свет.Рассказы вымышленных бедВ чувствительном прошедшем векеНе мало проливали слез…Кто ж в этом выиграл – вопрос?LIНедолго битва продолжалась;Улан отчаянно играл;Над стариком судьба смеялась —И жребий выпал… час настал…Тогда Авдотья Николавна,Встав с кресел, медленно и плавноК столу в молчанье подошла —Но только цвет ее челаБыл страшно бледен. ОбомлелаТолпа, – все ждут чего-нибудь —Упреков, жалоб, слез… Ничуть!Она на мужа посмотрелаИ бросила ему в лицоСвое венчальное кольцо —

LIIИ в обморок. Ее в охапкуСхватив – с добычей дорогой,Забыв расчеты, саблю, шапку,Улан отправился домой.Поутру вестию забавнойСмущен был город благонравный.Неделю целую спустя,Кто очень важно, кто шутя,Об этом все распространялись.Старик защитников нашел.Улана проклял милый пол —За что, мы, право, не дознались.Не зависть ли?.. Но нет, нет, нет!Ух! я не выношу клевет.LIIIИ вот конец печальной были,Иль сказки – выражусь прямей.Признайтесь, вы меня бранили?Вы ждали действия? страстей?Повсюду нынче ищут драмы,Все просят крови – даже дамы.А я, как робкий ученик,Остановился в лучший миг,Простым нервическим припадкомНеловко сцену заключил,Соперников не помирилИ не поссорил их порядком…Что ж делать! Вот вам мой рассказ,Друзья; покамест будет с вас.