P.S. Я тебя ненавижу!

Холодец с хреном. Он может быть только у одного человека. Когда-то они неплохо общались. Пока не сыграли в одну неправильную игру.

Большая лужа, гаражи, новый ряд пятиэтажек. Минаева выбежала на нее из-за припаркованных машин. Вроде бы еще тепло, а она уже в шапочке. Спортивный красный костюм, адидасовская двойная полоска. По спине при беге наверняка бьется косичка. Когда смотришь вот так, в фас, косичку не видно.

— Чего одна?

Голова была настолько пустая, что задавались самые нелепые вопросы.

— А! Это ты… — Машка еще машинально бежала на месте, не желая сбивать ритм.

— Привет! — Эля улыбнулась, почувствовав, как нехотя тянутся мышцы лица. За один день успели отвыкнуть. Еще парочка таких историй, и она станет человеком в железной маске.

Машка остановилась, обреченно ссутулилась, уперев руки в бока.

— Я хотела пробежаться, — напомнила она.

— Ты обычно с мамой. — Эля невольно встала так, что загородила ей дорогу. Опомнилась, пропуская.

— Мама занята.

Неожиданно Эля ощутила в Машке родственную душу, такую же вечно брошенную и, по сути, никому не нужную.

— Как моя кружка поживает? — спросила приветливо.

— Нормально. Как твоя голова?

— А что моя голова?

— Не болит больше?

— Должна?

Маше не стоялось на месте. Она зашагала вперед.

— Говорили, ты с двадцатого этажа упала, головой об асфальт стукнулась.

— И давно?

Эля глянула на свои ладони. Заживают. Не, сегодня не с двадцатого. Так, на ровном месте. И с памятью вроде, тьфу, тьфу, тьфу, все в порядке. Помнит, как награду дали.

— Сразу же, как Максимихина в другую школу перевели.

— Из-за чего перевели?

Что-то такое в душе шевельнулось. Тревожное. Сердце опять же стукнуло. О чем там говорил папа? Чтобы она не волновалась? Держите ее семеро, она начинает волноваться.

— А может, и с двадцать второго, — буркнула Машка, не глядя на нее. — Далеко шла-то? Что-то тебя раньше было не видно.

— К тебе чай пить, — не стала скрывать Эля.

— Могла бы и позвонить.

— Не успела. Спонтанное желание! — Эля смотрела на Минаеву, словно заново ее открывая. Ее тугую прическу, остренькое личико, сухой резкий взгляд. — Как учишься?

— Нормально. А ты?

— И я — нормально. Как народ? Месяц назад видела Дронову. Она отмечала день рождения в парке.

— Она тебя не убила? — усмехнулась Машка. — Обещала.

— Не допрыгнула.

— Куда ей до тебя! По мести ты у нас мастер.

— Ну, почему только я? Ты тоже сыграла в серого кардинала. Помнишь? «Правда или риск»?

— Дальше что?

Машка перестала изображать доброжелательность и помрачнела.

— Ничего.

И правда ведь, ничего. Она так просто пришла. Потому что как-то в одночасье прошлое стало лезть во все щели, заглядывать в окна, выкапывать вместе с водой из-под крана. И там осталось что-то непонятное, страшное, темное. А по части разгадывания загадок отличники всегда были молодцы.

— Или ты завалилась предъявлять претензии за ту игру? Времени вроде как уже много прошло.

— Да уже и предъявлять нечего, — вздохнула Эля. — Победителей не судят.

Она сунула руки в карманы, почувствовав, что сегодняшний день слишком длинный получается. Столько всего произошло, а до вечера ой как не скоро.

— Еще непонятно, кто от всего этого выиграл, — себе под нос проворчала Машка. — Сдается мне, что ты.

Эля поежилась. Ничего себе победа! Стоит посреди разгромленной Вселенной, одна, а по радио сообщают, что к ней движется космический метеорит со сверхзвуковой скоростью и что он скоро все сметет на своем пути.

— А разве не ты у нас повелеваешь миром? — пробормотала Эля, отчетливо понимая, что ни холодца, ни чая ей сегодня на халяву не съесть и не выпить.

— В этой жизни главное быть внимательным, остальное придет само, — отчеканила Машка, словно теорему Пифагора доказывала. — Дружба — это атавизм. Миром владеет тот, у кого есть информация. Я тебе об этом как-то говорила.

Раньше как-то в голову не приходило, что не одна Эля вела свою игру в классе. Минаева вот тоже писала затейливый сценарий, Костыльков искал тайны и раскрывал заговоры, Дронова в кровь билась за любовь. Народ не скучал, находил себе занятия.

— У меня с датами последнее время плохо, — пробормотала Эля. — Напомни, когда ты это говорила? И что произошло потом?

— Ты спрашиваешь у меня?

Машкины бровки встали домиком, глаза — вдвое больше.

— Врачи запретили волноваться, — произнесла Эля в свое оправдание. — Полтора года ни о чем не думала, ни о чем не волновалась. И тут такое волнение — не помню, о чем я не волнуюсь.

Минаева фыркнула и побежала прочь. Легкой такой рысцой. Километра три точно прочешет.

— Кстати! — Машка развернулась и побежала задом-наперед, но все в том же направлении, к горизонту. — Ты почти не хромаешь. Заметила?

— А я хромала?

В тайной надежде, что бывшая одноклассница передумала убегать, Эля ускорила шаг.

— Довольно сильно! Ты еще рассказывала, что до школы упала со ступенек, ногу сильно подвернула.

— Не помню.

Улыбка слетела с лица Минаевой. Она секунду постояла, а потом побежала дальше.

Эля боролась с желанием догнать отличницу, схватить за плечи и как следует встряхнуть. Все-таки нечестно — молчать, когда что-то знаешь. И не звать домой, когда к тебе идет голодный человек, тоже не очень хорошо. Но Машка такая — она никогда не считала себя кому-то в чем-то обязанной. Всегда жила по-своему. Это, наверное, было правильно.

Эля потрогала себя за нос. Идти некуда. Чтобы доехать до мамы, нужны деньги, которые лежали в сумке, которая осталась в каптерке, которая находится на конюшне. Может, вернуться? Народ там еще не разошелся…

Эля побрела, невольно повторяя свой недавний маршрут — мимо гаражей, пятиэтажек, школы, парочки высоток. Папа сказал, что Элю лучше не волновать, значит, он будет рад, если она придет домой, вся такая неволнительная.

Волновать ее стали не дома, а еще на подходе, во дворе.

На лавочке восседал Овсянка. Около его ног стояла Элина спортивная сумка. А на качелях, самозабвенно откидываясь на вытянутых руках, качалась Виолетта. Она запрокидывалась далеко назад. Так и виделось, как все перед ней вставало вверх тормашками. Это, наверное, было здорово. По крайней мере лицо у нее было счастливое.

Глава одиннадцатая Чувство улыбки

— Мы привезли твою сумку, — встал с лавочки Овсянкин.

«Мы» резануло, но Эля сдержалась. Главное в общении с идиотами — не волноваться. И папа ее об этом просил…