Пацан казанский

Авторитет покровительственно кивнул и движением руки отпустил его.

В спальном помещении тишина, даже обмороженного не слышно, хотя у него дырка в колене. Может, на больничку отвели, если так, то сейчас начнется, начальство нагрянет, кум будет крутить, мутить. Ильяс вернулся на свою шконку, приподнял матрас, заточка на месте, он взял ее, снова отправился в умывальню.

Зиндан со своей свитой уже исчез, Ильяс тщательно вымыл заточку под краном. Это не нож, кровь под рукоять не затечет, вымыл и пошел. Убивать. Славу Бешметова. Но за что? За то, что его призвали во внутренние войска? С любым это могло случиться, и с Ильясом, и с Аркашей, если бы они не угодили на зону.

А если Слава сознательно сделал свой выбор, сам напросился во внутренние войска? Это, конечно, западло, косяк, но не убивать же его за это? Тем более что Слава так и оставался ему другом. Ильяс, конечно, будет это скрывать, может, никогда в жизни не назовет Бешметова другом. Но и предать никогда не сможет. А Зиндан пусть идет на хрен! Тем более что сроков никто не назвал. Глядишь, через пару дней все забудется.

Глава 4

Карантин еще продолжался, но арестантов уже выдергивали на комиссию – кум, начальник производства, – выспрашивали, вынюхивали, определяли, в какой отряд и где работать. Ильяса выдернули в числе первых, доставили в здание администрации, завели в класс политподготовки, а там только начальник оперативной части. Ильяс представился по полной форме: фамилия, имя, отчество, статья, срок.

– А чего это тебя к нам перевели, Хаджиев? – листая дело, спросил кривоносый, с желтушными глазами мужчина в капитанских погонах.

– По достижении совершеннолетия.

– А может, по достижении порога терпения. Сорок четыре взыскания, Хаджиев. И ни одного поощрения!

– На самом деле я хороший, – вздохнул Ильяс.

Он и в самом деле считал себя хорошим сыном. Сердце сжималось от тоски, когда он вспоминал, как мама восприняла его приговор, навзрыд плакала, но ни разу не посмотрела осуждающим взглядом. Обещала ждать и просила вернуться как можно скорей. И так хотелось освободиться через год, чтобы порадовать маму, чтобы пройтись по двору, весело поздороваться со всеми соседями, всем улыбнуться, никого не обидеть. Но условно-досрочное освобождение требовало примерного поведения в глазах лагерного начальства, а Ильяс не считал себя им чем-то обязанным. И вел себя как считал нужным. И как того требовал кодекс правильного пацана. И здесь он не собирался записываться в актив зоны.

– Вот и веди себя хорошо, – усмехнулся опер.

– Ну, буду стараться.

– Через пару лет выйдешь по УДО.

– Как это через пару лет? – опешил Ильяс.

– А ты не знаешь, кто Шведова заточкой пырнул?

– Не знаю.

– А я знаю… Мы все здесь знаем, Хаджиев… И то, что друга тебе бывшего заказали, тоже знаем!

– Да нет! – Ильяс не смог сдержать своих чувств.

– Сержант Бешметов Вячеслав Рудольфович, знаешь такого?

– Да не заказывал мне никто никого!

В дверь постучали, кум ничего не сказал, но в помещение все равно вошел Слава – без шинели, в «пэша», на левой стороне груди целая гирлянда значков, на правой – комсомольский значок. Передовик, отличник… Рожа!.. Ильяс неприязненно смотрел на него.

– Разрешите?

Капитан кивнул, поднялся, подошел к солдату, хлопнул его по плечу и вышел из класса. А Слава подошел к Ильясу, вынул из ножен на поясе штык-нож, положил на стол.

– Можешь начинать! – сказал он, не сводя с него глаз.

– Иди ты знаешь куда!

– Но я же мент, а ты вор… Или сявка?

Ильяс поднялся, повернулся к Славе лицом и окатил его насмешливо-презрительным взглядом.

– Ты, я вижу, не генерал!

Слава легко выдержал его взгляд – и близко не отвел глаза. Но Ильяс держался так же крепко.

– Это не мешает мне честно исполнять свой долг.

– У тебя свои законы, у меня свои.

– И поэтому ты должен меня убить.

– А я кому-то давал слово? Нет!

– Зиндан тебе сказал.

– Никто ничего не говорил.

– Зиндан с тебя спросит, если ты меня сейчас не убьешь.

Ильяс понимал, что Слава не позволит себя убить, сил и умения ему на это хватит. Но так он действительно не собирался убивать эту ментовскую морду.

– Чему бывать…

– Спросит по своему закону.

– Нет такого закона – друзей убивать.

– А мы с тобой друзья?

– Нет, – негромко, но твердо сказал Ильяс. – Но предавать я тебя не стану. Точка!

– Уверен?

– Иди к черту!

– На самом деле Зиндану все равно, убьешь ты меня или нет, – сказал Слава. – Тебя по-любому замочат. И скажут, что это менты сделали… Зиндан приносит тебя в жертву. Чтобы поднять зону на бунт.

– Я этого не знаю.

– Знай!

– И знать не хочу!

– Ты ударишь меня ножом. Не убьешь, но ранишь. Меня отправят в санчасть, а тебя – в ШИЗО.

– Я в ваши ментовские игры не играю! – мотнул головой Ильяс.

– Тогда просто заткнись! – презрительно скривился Слава.

И вдруг врезал ему кулаком в живот, поймав на вдохе. Пресс не выдержал удара, Ильяс согнулся вдвое, Слава скрутил его, надел наручники.

На пути в штрафной изолятор ему не попался ни один зэк, некому было сказать, передать, что готовится крутая подстава. И закрыли его не в камере с арестантами, а в карцере, правда, разрешили отстегнуть нары от стены. Но Ильяс остался стоять. Не нужно ему поблажек от ментов. И даже крикнул в унитаз, что не убивал он Славу, а Зиндана хотят подставить. Другого способа связаться с ворами не существовало. Окна наглухо замурованы, вертухаи маляву не передадут, и не проси, азбуки Морзе он толком не знал, хотя и пытался ее освоить.

В карцере его продержали пятнадцать суток, за это время менты успели предотвратить бунт. Ильяс даже не знал, на чем поймали Зиндана, но его перевели в другую зону. А Ильяса по истечении срока выпустили из ШИЗО и направили во второй отряд. Там его уже ждали.

Барачный вызвал его к себе в блатной угол, там Ильяса окружили «быки», крепкие бойцы с волчьей хваткой. Одно неосторожное движение – и острые зубы вцепятся в горло.

Фазиль гонял чифирь, пил из фарфоровой кружки, смакуя, закатывая от удовольствия глазки. На Ильяса долгое время не обращал внимания. Наконец посмотрел на него своими рыбьими глазами.

– Почему мента не убил? – спросил смотрящий.

– Да не пытался, – качнул головой Ильяс.

– А слух прошел, тебя в кондей, мента на больничку.

– Подстава это была, менты все знали. Зиндана хотели спровоцировать.

– А ты ментам подмахнул? – Смотрящий поставил кружку на табурет, накрытый газеткой.

– А меня не спрашивали. Заломали да в кондей, слова не дали сказать.

– А сказать не мог?

– Так пытался, в бочку кричал.

– Точно кричал?

– Точно!