Пацифист

— Бао. — Тихо, почти не слышно, обратилась к нему девушка, которой дева перевалило за двадцать пять, открыв глаза. — Ты здесь.

— Я здесь любимая, я с тобой. — Встав на колени, сказал Бейфонг, обоими руками обхватив маленькую и слабую ладошку.

— Мама. — Лао, которого отец поставил на пол как только вошел в спальню, тоже оказался рядом и с беспокойством смотрел на ту, кто в его глазах всегда была похожа на яркую и всегда цветущую лилию, которая сейчас быстро увядала прямо на его глазах.

— Сяо Лао. — Улыбнулась она сыну, а затем ее голова повернулась к стоявшей неподалеку кроватке. — Дорогой, дай мне пожалуйста подержать моего неворождённого сына.

— Любимая тебе нельзя напрягутся. — Хотел было возразить Бейфонг, но твердый и уверенный взгляд уставших глаз остановил его.

— Я понимаю что мне мало осталось. — С легкой улыбкой ответила ему жена, положив вторую руку ему на щеку. — Скоро мне предстоит отправится в царство Духов. Но прежде я хочу увидеть нас всех вместе.

Не найдя силы, чтобы возразить, Бао осторожно, с помощью стоящей неподалёку служанки, взял новорожденного сына на руки и передал жене, которой помогли сесть поудобнее.

— Какой красивый. — С невероятной нежностью прошептала она, проведя пальцем по красноватой щечке младенца. Тот, будто это почувствовав, открыл мутноватые глаза и не глядя схватил палец своей маленькой ручкой.

Кап…

Кап…

Две крупные слезинки сорвались с длинных ресниц, почти сразу впитавшись в пеленку.

— Мне так жаль. — Тихо шептала женщина, продолжая нежно гладить большим пальцем пухлые щечки новорожденного. Будто пытаясь запомнить их навсегда. — Жаль, что не увижу твоих первых шагов, не услышу первых слов, не погуляю с тобой на Весеннем фестивале… Не увижу твою свадьбу… Мне так жаль…

Слезы, нескончаемым потоком лились из ее прекрасных зеленых глаз, не собираясь останавливаться.

— Мама, не бросай нас! — Крикнул ее старший сын, забравшийся на кровать и обнявший ее за живот. — Пожалуйста! Я буду хорошим! Не буду воровать лунные пряники. Не буду сбегать с уроков мастера Пако. Только не уходи…

С каждым его словом его все больше трясло, а он все больше захлебывался в слезах, которые оставили на одеяле, которым укрыли его мать, большое мокрое пятно.

— Не волнуйся, Сяо Лао. Я всегда буду рядом. Буду присматривать за вами из мира Духов и являться в снах, чтобы помочь в трудную минуту. — Улыбнулась ему девушка, а затем перевела взгляд своего мужа. На его лице не появилось ни слезинки, но покрасневшие, от лопнувших сосудов, глаза прекрасно говорили о состоянии главы рода Бейфонгов. — Дорогой, пообещай мне, что не будешь винить в произошедшем ребенка. Пообещай что вырастешь его в любви и заботе, дав ему то, чего не смогла я.

— Линь. — Прошептал мужчина, с болью смотря на любимую женщину, на лице которой, не смотря на близость смерти, была легкая и понимающая улыбка. Улыбка, которая много лет назад выделила ее из толпы благородных девиц Гаолиня и дала начало их любви, переросшей в роман, а затем счастливый и крепкий брак.

— Обещай. — Твердо повторила хозяйка дома, смотря прямо ему в глаза.

— Обещаю. — Ответил ей Бейфонг, еще сильнее сжав ее ладонь.

Воцарилось молчание. Мать, отец и сын не нуждались в словах. Это молчаливое прощание давало мужчинам легче смирится с потерей, а женщине набраться сил перед трудным путешествием в мир Духов.

— Его зовут Шайнинг. — Услышал Бао Бейфонг, когда последние лучи закатного солнца скрылись за горизонтом.

— Что? — Переспросил он у жены, у которой уже не было сил держать младенца и она тихо лежала в обнимку с двумя своими детьми.

— Его зовут Шайнинг. — Повторила Линь Бейфонг, потратив на это последние силы. — Пусть его жизнь будет мирной и спокойной. Пусть времена перемен на настигнут его.

Сказав эти слова он последний раз взглянула на мужа, улыбнулась и закрыла глаза. В этот раз навсегда. Ее дыхание начало замедлятся, становясь все слабее, пока стало почти неразличимым.

Коротким жестом глава Бейофнг приказал стоявшим за порогом слугам забрать отсюда детей и оставить его наедине с умирающей женой. Его приказ исполнили мгновенно и безукоризненно, оставив его наедине.

Последние мгновения со своей женой Бао Бейфонг хотел провести один.

Глава 2. Мир четырех стихий

78 год после после геноцида Воздушных кочевников. Год Собаки.

Поместье Летающего Кабана, Гаолинь, Южный регион, Царство земли.

— Ну как тебе? — Спросил у меня Лао, показав только что использованный лист с высохшими чернилами, на котором был размашисто нарисован каллиграфический символ. — Неплохо получилось?

— Слишком размашисто. — Ответил я, сидя по напротив него по турецкий и задумчиво потирая подбородок ладошкой. Тот еще сюр в исполнении трехлетки, но я уже давно заимел репутацию гения, так что мне прощалось. — Ты слишком торопишься, брат. Стремишься все сделать быстро и красиво, упуская значение слова.

Сказав это я взял в руки лист, на котором с помощью трех коротких и трех длинных росчерков было написано слово «мир». Да, старший брат решил похвастаться перед умненьким младшим, показав свои успехи в каллиграфии. Вот только слишком переволновался.

— Учитель Хао тебе же рассказывал, что каллиграфия это не просто рисование символов. Это умение вкладывать с помощью кисти и чернил на бумагу свои чувства и переживания. — Вещал я, важно подняв вверх палец, отчего старший брат едва сдерживал себя чтобы не прыснуть со смеху. По глазам вижу. Хотя говорил я на полном серьезе. — Поэтому к выбору иероглифа нужно подходить с умом. «Мир» тебе сейчас не подходит, тебе скорее подойдет вот это.

Привстав и дотянувшись до лежавшей на столе бумаге и специально оставленному для меня куску угля, я, на полную напрягая руки, попытался написать два достаточно сложных символа, обозначавших волнение. Получилось так себе.

«Чертовы детские пальцы» — Выругался я на середине процесса, заметив как у смотревшего на мои потуги брата уже начались трястись плечи. Вот застранец мелкий. Хотя чего я хотел от трехлетнего тела, мелкая моторика которого была ниже плинтуса?

— Столько слов, а на деле. — В конце концов не выдержал и не по аристократически заржал Лао, когда я все же дописал символы. Ведь вместо задуманных изящных черт и линий получилась какая-то непонятная возня, в которой с трудом можно было не то что благородную письменность узнать можно, а вообще понять что это не просто уголь на бумагу упал.