Падаль

У Ивана выступила испарина, сердце тисками защемило в груди и он вскочил быстро на трясущиеся, ставшие совсем слабыми ноги и сильно обняв Марью бросился к двери.

– Папа, не открывай им!
– крикнул двенадцатилетний Сашка, и заплакал навзрыд, не стыдясь больше своих слез.

Иван не обернулся на его крик, не сказал ему ни слова в утешение - ему страшно было смотреть на своего сына. Вот он в бреду промчался сквозь сад, схватился трясущейся, непослушной рукой за калитку, дернул ее на себя, уже видя по ту сторону нервно улыбающееся, напряженное лицо Свирида и рядом с ним запыленные чуждые силуэты врагов.

– Задвижку то открой!
– истерично хихикнул Свирид, когда Иван во второй раз дернул калитку. А когда Иван открыл калитку, завизжал.
– Ну, что ж ты растерялся! А? Ну прямо как... вообще, ну, что ты испугался? Как ты дверь то смешно дергал... ха-ха-ха! Ты что Иван, не, ну так разве можно - раз, другой дернул, а задвижка то закрытой оставалась, ты что же, не видел что ли, что она закрытой было, а? Нет, ну ты растерялся, точно растерялся, точно...

В голове у Ивана бабахал без останова раскаленный колокол и немота сковала его язык. А рослые, в запыленной солдатской форме враги с силой толкнули Свирида в спину и вошли следом...

У Ивана вновь заболело сердце и поплыли темные круги перед глазами - он услышал долетевший из дома крик Иры, и ясно представил себе, как прильнула она к окну и смотрит, как чужаки топчут своими высокими тяжелыми сапогами ее любимый садик и приближаются к дому...

А в калитку вошло уже пять или шесть немецких солдат и рассыпались по саду настороженно водя автоматами, заглядывая в хозяйственные пристройки и топча грядки. Вслед за ними вошел какой-то полный, розовощекий карапуз в блестящей фуражке и еще кто-то - белобрысый длинный и худой, как жердь.

Хват заходился в яростном лае и рвался с цепи, жаждя принять смертный бой. Розовощекий карапуз сморщился брезгливо и раздраженно пискнул что-то одному из солдат. Не успел Иван опомниться, как автомат повернулся дулом к Хвату и, оглушительно рявкнув, выплюнул несколько свинцовых зарядов.

Пес, закрутившись по земле, пронзительно завыл. Тогда автомат выплюнул еще несколько стремительных росчерков свинца...

Из дома раздались приглушенные крики, кажется звуки борьбы...

– Кемандир говорит, что у вас был плехой пес, - отчеканил, смотря в никуда, похожий на жердь немец.

– Ну пристрелили собачку, ну ничего, ну что ж ты ее сам не усмирил? нервно задергался Свирид, - ну ты не жалей, я тебе, видишь, работенку то нашел. Ты помнишь, о чем мы вчера говорили? Ну вот, я тебе и нашел! Ведь не будешь же ты дома теперь сидеть. Им шофер нужен. Понимаешь ты - ШО-ФЕР! А кто у нас шофер - это ведь ты - ну вот, я им и сказал...

– Онь?
– спросил долговязый немец у Свирида, и когда тот утвердительно закивал, обратился к Ивану.
– Ты есть шефер, ты пойдешь с нами...

– Стой, Ира... Ира, куда же ты!
– раздался вдруг из дома пронзительный крик Марьи, и дверь уже распахнулась и выбежала в сад рыдающая Ира. Она бросилась к лежащему без движения в кровавой луже Хвату... Следом выбежала смертельно побледневшая Марья и беззвучно побежала за ней, выбежал и Сашка, он обогнал мать, и вот уже стоял, вместе со своей сестрой над разорванном пулями телом Хвата.

– Хватик, Хватик очнись, очнись!
– звала пса Ира, брала его за лапу, поднимала ставшую непривычно тяжелой голову и вся уже перепачкалась в крови. Розовощекий карапуз повернулся к ней и захихикал, выговаривая какие-то слова, его хихиканье услужливо поддержал и долговязый переводчик - он стал кривить рот и издавать отрывистые звуки, сотрясаясь при этом всем телом.

Марья подбежала к своим детям, встала над ними, повернулась своим бледным лицом к врагам и замерла так, сжав свои маленькие кулачки, побледневшая ее нижняя губа заметно подрагивала.

Карапуз вдруг резко повернулся к Ивану и резким голосом отчеканил то, что спустя мгновенье перевел долговязый:

– Ты поедешь сь нами! Немедля!

– Но я...
– Иван задыхался, так, словно его кто-то схватил за горло, в конце концов ему удалось все-таки выдавить из себя.
– Я никуда с вами не пойду. Я не могу... я не могу оставить семью...

Свирид аж передернулся весь, и слезливым, надорванным голосочком захрипел:

– Да Иван, да ты что! Да как ты можешь - ну, подумай, ну, нельзя ведь так, Иван Петрович, а... ну, как можно то... ах ты!

Карапуз выхватил пистолет и направил его на Марью.

– Он бюдет стрелять! Нам некегда тратить время на такую мьел-лочь! Три секунды! Рьяз... два...

Иван бросился к карапузу схватил его за руку, но подбежавший солдат ударил его в челюсть прикладом. Треснули зубы, рот разом наполнился теплой кровью и острой болью. От следующего удара, вбившегося в грудь, он упал, одновременно с этим разорвал воздух выстрел, а за ним еще один, и закричал кто-то - толи зверь, то ли человек, пронзительно и страшно.

– Папа, папа!
– двенадцатилетний Сашка склонился над ним и водил рукой по волосам и по окровавленному лицу, а выше подмигивало среди трепещущей листвы и ярких россыпей вишен августовское солнце.

– Марья.. Ира... в кого стреляли? В кого стреляли!
– он стал судорожно подниматься и все время опадал вниз в темную яму; перед глазами весь мир кружился и плыл в стремительном, безумном водовороте.

– Иван! Ивана-а-а!
– захрипела где-то совсем рядом Марья и он весь передернулся, пополз на этот крик...

И вот увидел: немецкий солдат держал за волосы стоящую на коленях возле убитого Хвата Марью, выкручивал ее черные плотные локоны, а другой рукой крутил у ее виска автоматное дуло. Он сильно, со злостью вжимал стальное дуло в кожу - Иван видел, как собиралась она там в синие бугорки, когда проворачивал он в очередной раз дуло и маленькая, ослепительно яркая на бледной коже струйка заструилась стремительно вниз по щеке. Марья, когда увидела, что Иван поднялся, сжала зубы и не издавала больше ни звука.

И вновь, словно ударил кто-то раскаленным прутом по голове - грянул выстрел и дернулся с рвущимся звуком кусок изуродованной плоти, бывший на рассвете псом Хватом - Карапуз перевел свой браунинг на сидящую беззвучно и мелко трясущуюся Иру - на глаза девочки набежала мутная пленка, похоже, она ничего уже не видела и не понимала.

– Я ид...
– Иван захлебнулся в крови... выплюнул ее вместе с осколками зубов и захрипел, - Я иду... иду...

– О, то есть хорошо, - сухо проговорил долговязый и перевел Ивановы слова карапузу. Тот выстрелил еще раз в Хвата и пнул его ногой, словно бы проверяя - быть может, пес еще посмел остаться живым?