Падение Царьграда

Семейство Веньямина, пройдя восточные ворота, спустилось по извилистой каменистой тропе к священному источнику Силоа, где остановилось, чтобы зачерпнуть из него воды. В то время первые лучи восходящего солнца осветили окутанную мраком вершину горы Мориа, и на его конусе зарделось и заблистало беломраморное здание храма с золотыми крышами. Веньямин с гордостью указал на блистающую в лучах солнца святыню, которая как будто отделялась от горы и парила в воздухе.

— Чудесное зрелище, не правда ли? Сердце радуется, как взглянешь на этот лучезарный храм Бога живого. Незабвенно имя государя, воздвигшего из соломоновых развалин такое великолепие! Благодаря Ироду Великому, храм восстал из своего пепла, подобно фениксу.

— Да, но в глазах сведущего человека этому храму недостаёт самого существенного: тех шести утерянных сокровищ, некогда украшавших скромный сравнительно с настоящим храм Соломона, — холодно возразил Марк бен-Даниил, недовольный похвалой иноземца.

— Наша вера не нуждается в вещественных атрибутах и не должна быть прикована к одному месту, хотя бы и самому святому. Наши сердца — вот истинный храм Бога живого, а наши души его святая святых, — скромно заметила Фамарь.

Юноша взглянул на сестру Веньямина, удивлённый её замечанием. Но Веньямин кивнул головой в знак согласия с мнением девушки.

— Я не буду против этого спорить, прекрасная бат-Симон, — продолжал дамаскинец, — однако в понятиях нашего народа место с его преданиями неразрывно связано с верой. Оторви народ от священного места, и в нём увянет вера, подобно листьям на дереве, с корнем вырванном из почвы. Потому нам необходим закон, связывающий веру с местом, и потому всё баснословное великолепие иродовых сооружений не заменит нам ни первоначального храма Соломона, ни его скромных сокровищ.

— Ты прав в глазах людей, которые ставят народ на первый план, а неразумные «предания старцев» выше книг Моисея, — желчно возразил саддукей, — но хотел бы я знать, какой в том прок, что вы сами спускаетесь до низменного уровня толпы? Народ до сих пор не заслужил ничего хорошего. Это всё тот же неразумный ребёнок, который роптал в пустыне и плакал возле золотого тельца.

Бен-Даниил промолчал, не желая резко возражать почтенному другу своего отца. Молча перешли они Теранеатскую долину и медленно поднялись по скалистому склону горы Мориа к наружной стене храма.

Пятеро ворот с массивными колоннами и портиками вели через наружную стену во внутренние дворы, расположенные террасами один над другим. Вдоль стены с внутренней её стороны шли галереи, крытые кедровым деревом, опиравшиеся на колонны из цельного мрамора; последние были выкрашены снизу на одну треть в синий, сверху на две третьих в тёмно-красный цвет и упирались на цоколи с густой позолотой.

В этих галереях, вымощенных пёстрой мозаикой, собирался народ и учителя закона для поучений и деловых совещаний. За галереями находился двор язычников с широкими рядами коринфских колонн и с роскошными аркадами. Шесть металлических досок с греческими и латинскими надписями оповещали каждого, что иноверцам под страхом смертной казни воспрещён доступ в следующие дворы. Первоначально, по примеру храма Венеры на горе Эрике и сирийской богини в Гиерополисе, здесь дозволялось иностранным купцам производить торговлю красным и галантерейным товарами, за что с них взималась в пользу храма известная арендная плата. Но вскоре к иноземным купцам присоединились иудейские мытари и менялы. Их присутствие обусловливалось тем обстоятельством, что священники при собирании податей и пожертвований, отменив ходячую монету с языческими эмблемами, принимали только мелкую серебряную иудейской чеканки. Менялы разменивали ходячую монету, причём брали «калбан», то есть пять процентов суммы. Таким образом, в Иерусалиме при храме Иеговы зародилась современная биржа с присущим ей гвалтом и мошенничеством. Но дело этим не ограничилось. Двор язычников искушал людскую жадность. Местные торговцы голубями и ягнятами считали себя обиженными предпочтением, оказанным иностранцам, и подняли вопль, требуя для себя одинаковых с ними прав.

Некий Баба бен-Бута первый пригнал на великолепный двор три тысячи овец. При таком обороте дел иностранные гости поспешили убрать свои товары и очистить место евреям.

Съестные лавки мелких торгашей, палатки менял и столики мытарей непосредственно примкнули к священной ограде и от восточных ворот протянулись по обеим сторонам вплоть до портика Соломона. Внутри же двора язычников целые стада быков и овец томились от жары, заражая воздух зловонием. Под тенью аркад, на мозаичном дорогом полу, расположились люди с огромными плетёными корзинками, битком набитыми голубями. Тут же сидели менялы со стопками монет, и звонко раздавалась крупная брань за бесчестную торговлю. Таким образом двор язычников иудеи превратили в скотный двор и место ярмарки. Невообразимый гам, смешанный с рёвом животных, неприлично заглушал торжественное пение левитов и молитвы священников, а страшное зловоние его нечистот, не имевших стока, оскорбляло религиозное чувство набожных молельщиков.

Собственно Святыня имела сто восемьдесят семь локтей в длину, сто двадцать пять в ширину и была обнесена отдельной стеной. К ней вели девять ворот с мраморными ступенями, сплошь выложенными золотом и серебром. С каждой стороны ворот стояло по цельной мраморной колонне в двенадцать локтей окружности. Над воротами были надстройки в виде башен с различными помещениями. Перед беломраморным зданием храма, горделиво возвышавшимся на колоссальном каменном основании, размещались отдельные дворы: женщин, евреев и священников. Из этих дворов через открытый портал храма была видна вся его внутренность. Над порталом вилась знаменитая, гигантских размеров золотая лоза из литого золота с виноградными гроздьями в человеческий рост.

Перед порталом на священническом дворе стояла умывальница, а перед ней большой жертвенник всесожжения, с северной стороны которого были вделаны в мозаичный помост двора шесть рядов колец для привязывания жертвенных животных и восемь низких столбов с перекладинами для снятия шкур с убитых. Между столбами стояли мраморные столы для мяса. За порталом в предхрамии стояли два стола: один золотой для тука, другой серебряный для инструментов, употребляемых при жертвоприношениях. Здание храма представляло резкое смешение восточных, позднейших греческих и римских архитектурных форм. Вокруг него были расположены в галереях у стен различные помещения: хранилища музыкальных инструментов и риз левитов, зал собраний, погреба, кладовые, арсеналы с оружием и экипировкой для храмовой стражи. Под самым зданием были подземелья, куда не имел доступа никто, кроме священников, и где находился «корван», сокровищница храма с несметными, накопленными веками богатствами.

В верхнем этаже был целый лабиринт комнат и зал. Плоская золотая крыша, обнесённая вокруг перилами, была снабжена по углам золотыми тонкими шпилями в защиту от птиц, которые пугались их ослепительного блеска и отлетали прочь.

Бен-Даниил, поражённый всем этим великолепием, пожирал глазами грандиозное сооружение, любуясь террасами дворов, сверкавшими на солнце разноцветной мозаикой.

Веньямин обратил его внимание на замечательные двустворчатые ворота, обложенные массивным серебром и золотом; те из них, которые выходили на восток, были покрыты толстым слоем коринфской латуни, ценившейся дороже всех драгоценностей. Саддукей указывал юноше на красивые портики, двойные переходы, дивные колонны с золотыми цоколями, на роскошь скульптурных украшений и на сменяющиеся глыбы розового и белого мрамора, напоминавшие гребень и бездну морских волн. Но великолепнее всего была Святыня, которую сравнивали по форме с лежащим львом и которая своей мраморной белизной и своими золотыми крышами походила издали на снеговую гору с позолоченной солнцем вершиной. При этом Веньямин объяснил бен-Даниилу, что над постройкой храма трудились в продолжение сорока шести лет десять тысяч наёмных рабочих, тысячи упряжек лошадей, беспрерывно доставлявших строительный материал, и, сверх того, целая тысяча священников. Облачённые в белые ризы, они неусыпно работали, кладя своими руками на предназначенное место отёсанные камни.

Между тем город проснулся, зашумел, улицы оживились и через все девять блистающих ворот храма повалили густые массы народа, который столпился, голова в голову, перед величественным портиком Соломона с беломраморной колоннадой, украшенной гирляндами цветов и трофеями в честь Иуды Маккавея.

Священники и левиты собрались в предназначенных для них дворах, готовясь к жертвоприношению.

Теперь на площади верхнего рынка распахнулись настежь ворота палат первосвященника. Оттуда вышла торжественная процессия и направилась через Ксистос по виадуку в храм. Шествие открывал отряд храмовой стражи в белых талифах поверх кожаных лат с медным прибором и в белых тюрбанах с остроконечной железной тульёй Вслед за отрядом священники несли обвитый гирляндой из дубовых листьев щит Асмонея, за которым шёл, окружённый своими офицерами, храмовый военачальник, Элиазар бен-Ганан. Далее шли левиты в длинных белых одеждах и стройно пели торжественные гимны под звуки лютней, арф и флейт. За ними шествовал сам первосвященник Матфей бен-Феофил в сопровождении членов синедриона, саддукейской аристократии, фарисеев и старейшин народа.

Он шёл под пурпурным балдахином с золотой бахромой. Нубийские рабы несли вокруг него опахала из павлиньих хвостов и страусовых перьев. Торжественное облачение первосвященника состояло из белого с фиолетовой каймой хитомена с узкими рукавами, опоясанного пурпурным эмиамом с золотыми кистями. Подол его пурпурного шёлкового меира был расшит голубым и карминовым шёлком и золотом, а сверх того унизан круглыми кистями и золотыми бубенчиками в виде гранатовых яблок. Поверх меира был надет эфод из драгоценной материи, протканной тёмно-фиолетовыми, ярко-красными и золотыми нитями. Он застёгивался на плечах золотыми застёжками. На груди первосвященника блистал золотой щит с двенадцатью каменьями, на которых были вырезаны имена двенадцати колен израилевых. Щит этот заменил утерянный древний урим и тумим. На голове первосвященника поверх сетки масна-эмертес был надет головной убор кидар, род тюрбана, украшенный диадемой с пурпурными лентами и с надписью: «Свят для Иеговы». Блестящее шествие замыкали раввины, книжники и отряд воинов.