Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

Я представила себе, как я выгляжу рядом с красавицей Анхелитой. Рябое, припудренное лицо, впалые щеки, крашеная седина, скромная одежда… Я снова почувствовала боль. Но боль эта была уже не острой, а какой-то привычной, меланхолической. Да, я уже давно не прежняя победительная очаровательница, не королевская фаворитка. Но я все равно чувствовала себя женщиной, способной многое дать мужчине. Такие прямолинейные красавцы как Мигель не понимают этой моей новой прелести? Что ж, им же хуже. Я пожала плечами и стала спокойно есть.

Мигель обратился ко мне с несколькими вежливыми фразами, но я поняла, что Анхелита уже успела обо всем уведомить его.

После кофе Мигель вызвал слугу и тот проводил меня до кареты.

Глава сто тридцать первая

Дома, то есть в доме Николаоса и Чоки, мне сегодня было о чем рассказать.

– Значит, завтра вы увидите свою дочь? – Чоки явно старался ободрить меня. – Все будет чудесно! А сейчас какой вы представляете ее?

– В сущности, я уже видела ее. Но не запомнила. Гораздо больше внимания я обратила на другую девушку, Ану де Монтойя. Мне кажется, я уже где-то видела ее. И даже видела при каких-то странных обстоятельствах. Но где и когда, не могу вспомнить.

– Где-то, в парке, – предположил Николаос.

– Я тоже так думаю. Но есть кое-что поважнее. Я уладила поездку в деревню. Мы поедем все вместе. Вы сможете поехать с нами, Николаос?

Я чуть вздрогнула, подумав о его тайне. Но он успокоил меня.

– Да, – коротко ответил он, кивнув, – но не раньше, чем через месяц. Чоки должен еще окрепнуть.

– Кстати, я говорила кому-нибудь из вас, что я герцогиня?

Чоки с любопытством посмотрел на меня.

– Нет, не говорила.

– У вас такая сложная, запутанная жизнь, – с легкой дружелюбной иронией заметил Николаос. – Вы вполне способны забыть о такой мелочи.

Мы все трое рассмеялись.

– Но я и вправду герцогиня. В Англии остались мои поместья, мое имущество. Впрочем, я не знаю, что со всем этим сталось, ведь была революция. К власти пришел Вильгельм Оранский… Но зато я уверена, что мое имущество в Америке цело и приносит доход. Там, в Америке, Санчо Пико… Я хочу, чтобы мы, все трое побывали в Америке.

– Это было бы интересно! – Чоки понравилось мое предложение.

– Когда-нибудь непременно, – пообещал Николаос. Когда Чоки уже спал, а мы с Николаосом сидели в гостиной, я спросила, насколько свободно он может передвигаться, будет ли он сопровождать Чоки в горы.

– Все же я не пленник Теодоро-Мигеля, – сказал он. – В горы меня будут отпускать. А вот насчет Америки вряд ли. А жаль. Я вижу, Чоки хотел бы поехать.

– Все еще может измениться, – робко предположила я.

Он неопределенно пожал плечами.

Глава сто тридцать вторая

Наступил день, когда я после многих лет разлуки должна была увидеть свою дочь.

Сидя в карете, которая, как мне казалось, слишком быстро катила к дворцу Монтойя, я вспоминала.

Сьюзен была моим вторым ребенком. Пожалуй, именно с ней я по-настоящему почувствовала себя матерью. Я помнила, что сама купала ее, любила играть с малышкой. Сьюзен была прелестным ребенком. Кажется, она по-своему была привязана к братьям, особенно к старшему, Брюсу.

Я мучительно напрягала память, но никак не могла себе составить представление о ее тогдашнем детском характере. Мне виделось что-то веселое, прелестное, детски своевольное, шаловливое…

Такой была маленькая Сьюзен. Но какова теперь взрослая юная Селия? Ведь ей минуло уже шестнадцать…

Меня уже ждали во дворце. Камеристка тотчас проводила меня в комнату Анхелиты. Та встретила меня приветливо и сказала, что Селия уже подготовлена к беседе со мной. Сейчас она придет.

Я почувствовала, что готова вот-вот воскликнуть: «Нет-нет, погодите!» Я с трудом удержалась от этого отчаянного возгласа. Я только спросила, что именно Селия знает обо мне.

– Она знает, что вы – ее мать, о ее отце я и сама ничего не знаю. Я предположила, что вы скажете ей все, что найдете нужным.

– Благодарю вас! Но как будет лучше, чтобы она говорила со мной в вашем присутствии, или вы оставите нас вдвоем?

– Вам хотелось бы побеседовать с ней наедине?

– Да. Если у вас нет возражений. Анхелита кивнула в знак согласия. Мы сидели в креслах и молча ждали.

Наконец раздался легкий стук в дверь. Я распрямилась в своем кресле. Анхелита поднялась.

– Входи, – сказала она, подойдя к двери. Я чувствовала, что не могу подняться.

Дверь распахнулась и в комнату легко вошла девушка. Это ее я видела тогда у ворот вместе с Аной и дуэньей. Одета она была, как большинство знатных испанских девиц, по французской моде. Пышная юбка голубого атласного платья усеяна была россыпью светло-алых шелковых цветков. Тонкий стан чуть колебался, словно стебель кувшинки. Светло-коричневая бархотка с золотой пуговкой подчеркивала нежность девичьей шеи. Широкое декольте открывало чуть приподнятые маленькие груди. Золотистые волосы, убранные в очень высокую прическу, украшены были страусовым пером. У пояса приколота была большая душистая роза. Девушка и сама казалась такой светлой, розовой, душистой. Глаза у нее были янтарные. Но то, как она сжала нежные розовые губы, указывало на сильную волю.

Уже держась за ручку двери, Анхелита кивком указала мне на девушку. Но та задержала ее:

– Ты уходишь, мама?

Это было сказано нарочно, это «мама»? А как иначе? Но почему? Нет, Анхелита не могла настроить девушку против меня. Анхелита была безусловно порядочным человеком. Значит, у Селии действительно был своевольный резкий характер. И вероятно Анхелите она доставляла немало огорчений.

Ничего не ответив девушке, Анхелита вышла и прикрыла за собой дверь.

Мы остались одни.

Девушка легкой походкой приблизилась к креслу, на котором недавно сидела Анхелита, грациозно опустилась на подушку, взяла со столика черный кружевной веер в оправе из слоновой кости и принялась небрежно играть им. Она снова сжала губы упрямо и своевольно.

Мы обе молчали.

Мне было странно видеть ее. Я сразу поняла, что она очень похожа на меня. Эти янтарные глаза, золотистые волосы, это весеннее цветение. В сущности, ее упрямство и своеволие – это были упрямство и своеволие моей юности.

Она не смотрела на меня, не бросила ни одного взгляда, даже мельком, даже украдкой. Но я не могла поверить, что ей не хочется взглянуть на меня. Какая же у нее должна быть сильная воля! Я испытала что-то вроде гордости.

Селия, откинувшись в кресле, равнодушно обмахивалась веером. Она вела себя так, словно находилась в этой комнате одна. Только чуть постукивала каблучком изящной туфельки об пол. Это выдавало ее нетерпение. Она хочет скорее уйти. Она не хочет говорить со мной.

Наверное, то, в чем я сейчас признаюсь, докажет, какая я плохая мать. Но глядя на эту равнодушную ко мне девушку, я не испытывала ни обиды, ни досады, ни горечи, даже не чувствовала себя оскорбленной. Мне было даже приятно видеть ее такой здоровой, красивой и, вероятно, счастливой. И тут я вдруг осознала, что мое присутствие вносит в ее жизнь какую-то смуту, делает ее встревоженной и… возможно, и несчастной…