Падение к подножью пирамид

"Когда рак на горе свистнет", - ответил Полудин и ударил каблуками коня. Скилур взял с места в карьер. Александрина, рыдая от горя, вырвалась из рук Лукашевского и бросилась к воротам. Рудольф успел захлопнуть калитку и остановил ее.

"Черт с ним, - сказал он о Полудине.
– Разве ты не заметила, что он стал совсем диким?"

Лукашевский подошел к Александрине, обнял ее за плечи и повел в дом.

Яковлев позвонил в милицию и сообщил о ночном нападении на маяк. Разговаривал с начальником милиции, своим знакомым. Попросил его выслать к вечеру наряд на тот случай, если налет повторится. Долго слушал ответ, потом выругался и бросил трубку.

"Что там?" - спросил Лукашевский.

"Хуже нашего, - ответил Яковлев.
– Сожгли два дома и магазин. Я поеду. Мне надо!
– повысил он голос, словно Лукашевский удерживал его.
– Понимаешь? Надо!"

"Вольному воля, - сказал Лукашевский.
– Поезжай, если надо".

Яковлев уехал. Пообещал позвонить.

Петр Петрович залил в бак электростанции последнюю канистру горючего и запустил двигатель.

"На сколько же хватит одной подзарядки?" - спросил его ходивший по пятам Рудольф.

"На три ночи", - ответил Лукашевский.

"Значит, в субботу погружаемся, как говорится, в полную тьму?
– сделал вывод Рудольф.
– Веселенькая история".

"Есть немного керосина для ламп, - сказал Петр Петрович.
– Без света не останемся".

Перед обедом Петр Петрович наведался к Алек-сандрине.

Александрина увязывала в узлы одежду.

"Куда?" - спросил ее Петр Петрович.

"Куда-нибудь, - ответила Александрина.
– Съезжу в райцентр. Может быть, удастся снять комнату. А что дальше - не знаю".

"Он скоро вернется", - сказал о Полудине Петр Петрович.

"Нет, - вздохнула Александрина.
– Вы просто не знаете, как он переменился с той поры, когда увидел на курганах скифских баб".

Лукашевский сказал Александрине, что поможет ей подыскать в райцентре квартиру и перевезти вещи. Разговор о Полудине не поддержал, хотя и сам замечал в нем перемены, о которых говорила Александрина: и грубость, и внезапные вспышки озлобления, и резкие диковатые жесты, движения. А как он пошел с ружьем на Рудольфа... Рудольф сказал, что убьет коня, а кого собирался убить Полудин?

После обеда Рудольф оседлал одного из коней и повел к воротам. "Тоже в степь, к половцам?" - спросил Лукашевский.

"Потренируюсь в верховой езде, - ответил Рудольф, надевая автомат на шею.
– Не помешает". Петр Петрович не понял, что Рудольфу не помешает - тренировка или автомат на шее, - но переспрашивать не стал.

Двигатель электростанции заглох сам - громко чихнул, сделал паузу, затем снова послышались судорожные выхлопы и наступила тишина. Кончилось горючее. Лукашевский сбежал вниз, в аккумуляторную, и переключил рубильник. Подумал, что, может быть, в последний раз. Вздохнул: как-никак, но рукоятка рубильника была отшлифована до блеска прикосновением его ладоней. Услышал телефонные звонки в аппаратной. Звонил Яковлев.

"Сожгли мой дом, - сказал Яковлев.
– Разграбили и сожгли. Все сгорело".

"Возвращайся ко мне, - посоветовал ему Лукашевский.
– Что тебе там делать?"

"Я должен найти поджигателей и упечь их за решетку".

"Брось, - сказал Лукашевский.
– Все брось и приезжай".

"Ты так думаешь?" - помолчав, спросил Яковлев.

"Да. Я жду тебя".

"Может быть, завтра?
– ответил Яковлев.
– Сегодня я заночую у тети Сони. Надо же кое-что выяснить... И передать председательские дела".

"Уже есть новый председатель?"

"Есть".

"И кто же он?"

"Режиссёр, - ответил Яковлев.
– Сумасшедший Режиссер".

Рудольф возвратился без коня, таща на себе седло. Калитку открыл ногой, шибанул ее так, что она едва не сорвалась с петель. Сбросил на землю седло, утер рукавом пот и длинно выругался.

"Что случилось?" - спросил его Лукашевский.

"Убил я его, заразу, - ответил Рудольф.
– Пристрелил. Он дважды сбрасывал меня на камни, все ребра переломал. Ну, я его и шлепнул".

"Коня?"

"Кого же еще? Коня, конечно, чтоб ему на том свете ни хвоста, ни гривы! И не делайте, пожалуйста, печальных глаз! Не делайте!
– упредил он Петра Петровича, у которого уже готовы были сорваться с языка гневные слова осуждения.
– Не надо мне ваших нотаций! Сыт нотациями, во!
– провел он ребром ладони по горлу.
– У меня реакция такая: ты бьешь меня, я - тебя. Не задумываясь, мгновенно. А я еще сдержался, когда он сбросил меня первый раз, пожалел его. А потом уж..." - Рудольф пнул седло ногой, затем взял за подпругу и поволок по земле к коровнику, ставшему конюшней.

"А труп?
– спросил Петр Петрович.
– Бросил на съедение воронам?"

"Акулам, - засмеялся в ответ Рудольф.
– Труп я столкнул в море".

Бессмысленная жестокость Рудольфа покоробила Петра Петровича. Он не был сентиментальным, но убийство красавца-коня не только опечалило и раздосадовало его, но и заставило вдруг по-иному взглянуть на Рудольфа. Он смотрел ему вслед и думал, что Рудольф и прежде чем-то не нравился ему. Теперь же он испытывал к нему отвращение. К его плотной атлетической спине, кривоватым ногам, большой голове, к коротким и сильным рукам. Вся фигура Рудольфа, казалось, обличала в нем убийцу...

Несколько секунд они в упор смотрели друг на друга. Первым отвернулся Петр Петрович. Рудольф опустил автомат.

До вечера Лукашевский возился с машиной - устранял мелкие неполадки, до которых прежде не доходили руки, помыл ее, закрасил царапины на кузове, заменил на двух колесах старые шины, очистил от ненужного хлама багажник, собрал в коробку все инструменты, долил в аккумулятор электролита - словом, приготовил машину для передачи новому хозяину. А заодно и простился с ней, оказав ей последнее внимание, последнюю ласку. Не уходил из гаража до тех пор, пока Рудольф не поднялся на башню, - не хотел с ним встречаться в доме. Включил маяк позже обычного, когда совсем стемнело. С минуту стоял в дверях и смотрел, как пронзают черноту густой весенней ночи празднично яркие лучи.

Позвонил на заставу Квасову, справился о здоровье, спросил о новостях. На здоровье Квасов не жаловался. Сказал, что отвез семью в город и теперь спокоен, готов сразиться хоть с тысячью налетчиков. Похвастался тем, что командование пошло ему навстречу - усилило заставу людьми и оружием.

"Так что же вы теперь охраняете - границу или заставу?
– спросил Петр Петрович.
– Похоже, что заставу, так как со стороны моря на вас кажется, никто не покушается".

"Похоже, что так, - согласился Квасов.
– Похоже, что наше положение является абсурдным. Минутку, Петр Петрович, минутку, - попросил он вдруг. Тут ко мне с донесением", - и положил трубку.