Падение Рима

На другой день я пошёл ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя её Крека. Аттила имел от неё трёх, детей, из которых старший был владетелем акациров и других пародов, занимающих Припонтийскую Скифию. Внутри ограды было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединённых, с резною работою; другие из тёсаных и выровненных брёвен, вставленных в брусья, образующие круги; начинаясь с пола, они поднимались до некоторой высоты. Здесь жила супруга Аттилы; я впущен был стоявшими у дверей варварами и застал Креку, лежащую на мягкой постели. Пол был устлан шерстяными коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу, против неё, испещряли разными красками полотняные покрывала, носимые варварами поверх одежды, для красы. Подошед к Креке, я приветствовал её, подал ей подарки и вышел. Я пошёл к другим палатам, где имел пребывание Аттила; я ожидал, когда выйдет Онигисий, который уже находился внутри дворца. Я стоял среди множества людей; никто мне не мешал, потому что я был известен стражам Аттилы и окружающим его варварам. Я увидел, что идёт толпа; на том месте произошёл шум и тревога, в ожидании выхода Аттилы Он выступил из дому, шёл важно, озираясь в разные стороны. Когда, вышел вместе с Онигисием, он остановился перед домом, многие просители, имевшие между собою тяжбы, подходили к нему и слушали его решения. Он возвратился потом в свой дом, где принимал приехавших к нему варварских посланников.

Между тем, как я ожидал Онигисия, Ромул, Промут и Роман, приехавшие из Италии в звании посланников по делу о золотых фиалах, вместе с Рустицием, бывшим при Констанции и с Константиолом, жителем Пеонии, состоящей под властию Аттилы, начали говорить со мною и спрашивали меня, отпущены ли мы Аттилою или должны ещё оставаться здесь. Я отвечал, что для того и остаюсь в ограде, чтоб узнать это от Онигисия. И я с своей стороны спросил их, дал ли Аттила какой-нибудь снисходительный ответ по предмету их посольства. Они отвечали, что Аттила никак не переменяет своих мыслей и что объявляет войну, если не будут к нему присланы чаши или Сильван. Мы дивились безрассудной гордости варвара, и Ромул, человек, бывший при многих посольствах и приобретший великую опытность в делах, говорил, что великое счастие Аттилы, и происходящее от этого счастия могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифией, говорил Ромул, или над другими странами, не произвёл столько великих дел, как Аттила, и в такое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на океане, и не только всех скифов, но и римлян заставляет он платить себе дань. Не довольствуясь настоящим владением, он жаждет большого, хочет распространить свою державу и идти на персов. Когда кто-то из присутствующих спросил, по какой дороге Аттила может пройти в Персию, Ромул сказал, что Мидия не очень далека от Скифии; что гуннам небезызвестна ведущая к ней дорога и что они давно в неё вторглись, в то время, когда у них свирепствовал голод, а римляне, быв в войне с другими, не могли их остановить; что в Мидийскую область дошли Васих и Курсих, те самые, которые впоследствии приехали в Рим для заключения союза, мужи царского скифского рода и начальники многочисленного войска. По рассказам их, они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, которое Ромул полагал за Меотиду, и по прошествии пятнадцати дней, перешед какие-то горы, вступили в Мидию. Между тем, как они пробегали ту землю и производили грабежи, напало на них многочисленное войско персов, которые множеством стрел (как тучею) покрыли небо над скифами. Устрашённые опасностью, скифы отступили и перешли опять горы, унося с собою не много добычи, ибо большая часть её была у них отбита мидами. Боясь преследования неприятельского, скифы обратились к другой дороге, ехали ... дней по той, где пламя поднимается из скалы подводной, и воротились в свою страну. Таким образом узнали они, что скифская земля недалеко отстоит от мидийской. «Итак, — продолжал Ромул, — если Аттила захочет идти войною на Мидию, то это не будет для него трудно; ему не долог путь, покорить и мидов и парфов и заставить их платить себе дань. Военная сила у него такая, что ни один народ не устоит против неё». Когда мы молили Бога, чтоб Аттила пошёл против персов и обратил на них оружие, то Константиол заметил: «Я боюсь, что Аттила, по лёгком покорении Персии, не воротится оттуда приятелем римлян, а владыкою их. Ныне он получает от них золото по званию (которое от них имеет), но если он покорит и мидов, и парфов, и персов, то он не будет более терпеть, чтоб римляне уклонялись от его власти. Считая их своими рабами, он будет им давать самые тяжкие и нестерпимые повеления». Упомянутое Константиолом звание есть достоинство римского полководца, за которое Аттила согласился получать от царя положенное полководцам жалованье. Константиол продолжал: «Покорив мидов, парфов и персов, Аттила свергнет с себя имя и достоинство, которым римляне думали почтить его, и при нудит их, вместо полководца, называть себя царём; ибо он сказал уже, во гневе своём, что полководцы царя его рабы, а его полководцы равны царствующим над римлянами, что настоящее его могущество распространится в скором времени ещё более и что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у скифских царей почитается священным. Сей меч уважается ими как посвящённый Богу войны, и в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыт быком».

Между тем как каждый из нас хотел что-нибудь сказать о настоящих обстоятельствах, Онигисий вышел от Аттилы. Мы пошли к нему и желали узнать что-нибудь о предмете нашего ходатайства. Онигисий, поговорив наперёд с некоторыми варварами, велел мне спросить у Максимина: кто из консульских мужей отправлен будет римлянами к Аттиле в качестве посланника? Я пошёл в шатёр, передал Максимину то, что мне было сказано, и вместе с ним рассуждал об ответе, который надлежало дать на вопрос Онигисия. Я возвратился к нему с объявлением, что римляне желают, чтоб он сам приехал к царю для переговоров о недоумениях; но что если желание их не исполнится, то царь назначит к Аттиле посланником, кого сам захочет. Онигисий велел мне тотчас призвать к нему Максимина. Тот пришёл. Онигисий повёл его к Аттиле. Немного спустя Максимин вышел из дому Аттилы и говорил мне, что варвар требует, чтоб посланником к нему назначен был либо Ном, либо Анатолий, либо Сенатор; что кроме их, он никого другого не примет. На сделанное Максимином замечание, что не надлежало назначать в посольство этих мужей и чрез то делать их царю подозрительными, Аттила сказал, что, если римляне не сделают того, что он хочет, то несогласия будут решены оружием. Когда мы возвратились в свой шатёр, пришёл к нам отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество, которое будет около девяти часов дня. В назначенное время пришли мы и посланники западных римлян и стали на пороге комнаты, против Аттилы. Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам, на которые надлежало нам сесть и обедать.

Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади него было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пёстрыми занавесами, для красы, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих, скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидело двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю. Когда все расселись по порядку, виночерпий подошёл к Аттиле и поднёс ему чащу с вином. Аттила взял её и приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал; ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвратит виночерпцу чашу, выпив вино или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпцу, который должен был входить в очередь по выходе виночерпца Аттилы. По оказании такой же почти второму гостю и следующим за ним гостям Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпцы вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трёх, четырёх или более гостей, так, чтоб каждый мог брать из наложенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. Первый вошёл служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним, прислуживающие другим гостям, ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всём прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нём была также простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нём меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как водится у других скифов.

После того как наложенные на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришёл к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесённую ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с него, вставали по-прежнему; потом, выпив вино, садились.

С наступлением вечера зажжены были факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись, воспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слёзы.

После песней какой-то скиф, юродивый, выступив вперёд, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла и рассмешил всех.

За ним предстал собранию Зеркон Маврусий, которого Эдикон убедил приехать к Аттиле, обнадёжив, что ходатайством его получит жену, которую он взял в земле варварской, когда был любимцем Бледы. Зеркон оставил свою жену в Скифии, быв послан Аттилою в дар Аэцию. Но он обманулся в своей надежде, потому что Аттила прогневался на него, за то, что он возвратился в его землю. Пользуясь весельем пиршества, Зеркон предстал и видом своим, одеждою, голосом и смешанно-произносимыми словами, ибо он смешивал язык латинский с гуннским и готским, развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щёку младшего из сыновей своих Ирну, вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него весёлыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший авсонский язык, попросив меня наперёд никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падёт, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать.

На другой день, поутру, мы пришли к Онигисию и представляли ему, что надлежало отпустить нас, чтоб не терять нам тут напрасно времени. Он сказал, что Аттила также хочет отпустить нас. Несколько спустя он держал совет с другими сановниками о том, что было угодно Аттиле, и сочинял письма, которые надлежало отправить к царю. При Онигисии были писцы, и между прочим Рустиций, родом из Верхней Мисии, взятый в плен в одном сражении, но по отличному образованию употребляемый Аттилою для писем.

Когда Онигисий вышел из совета, то мы просили его об освобождении жены Сияла и её детей, попавших в неволю при взятии Рациарии. Он не отказа! в освобождении их, но спрашивал за них очень дорого. Мы просили его вспомнить прежнее благосостояние этого семейства и сжалиться над настоящими его бедствиями. Онигисий пошёл к Аттиле. Жена Сияла была им освобождена за пятьсот золотых, а дети отправлены в дар царю.

Между тем Рекан, супруга Аттилы, пригласила нас к обеду у Адамия, управлявшего её делами. Мы пришли к нему вместе с некоторыми знатными скифами, удостоены были благосклонного и приветливого приёма и угощены столом. Каждый из предстоящих, по скифской учтивости, привстав, подавал нам полную чашу, потом обнимал и целовал выпившего и принимал от него чашу. После обеда мы пошли в свой шатёр и легли спать. На другой день Аттила опять пригласил нас на пир. Мы пришли к нему и пировали по-прежнему. На ложе, подле Аттилы, сидел уже не старший сын его, а Оиварсий, дядя его по отцу. Во всё время пиршества Аттила обращал к нам ласковые слова и велел сказать царю, чтоб он выдал за Констанция, который был прислан к нему от Аэция в письмоводители, обещанную ему женщину. Отправленный некогда к царю Феодосию вместе с посланниками Аттилы, этот Констанций обещал царю устроить между римлянами и скифами мир надолго, если царь выдаст за него богатую женщину. Царь на то согласился и обещал выдать за него дочь Саторнила, человека известного по роду и по достатку. Но Саторнил был убит Афинаидою, которая называлась и Эвдокией, а Зинон не допустил, чтоб обещание царя было приведено в исполнение. Этот Зинон, возведённый в консульское достоинство, имел при себе множество исавров, с которыми было ему поручено во время войны охранять Константинополь. Быв в то время начальником военной силы на востоке, он выпустил из-под стражи эту девицу и обручил её Руфу, одному из своих приятелей. Констанций, обманутый в своей надежде, просил Аттилу не оставлять без внимания оказанной ему обиды, но выдать за него обещанную девушку или другую, которая бы принесла ему приданое. Итак Аттила, за столом, велел Максимину сказать римскому царю, что не следовало лишать Констанция данной ему надежды и что царю неприлично обманывать. Это поручение давал Аттила Максимину, потому что Констанций обещал ему денег, если женится на какой-нибудь из богатейших римлянок. Мы вышли из пиршества ночью.

По прошествии трёх дней мы были отпущены Аттилою, который почтил нас приличными подарками. Он отправил с нами посланником к царю Вериха, того самого, который в пиршестве сидел выше нас. Это был человек знатный, владел многими селениями в скифской стране и был прежде с посольством у римлян. Мы пустились в путь и остановились в одном селении. Тут был пойман скиф, пришедший из римской земли в варварскую лазутчиком. Аттила велел посадить его на кол. На другой день, когда мы ехали другими селениями, два человека, бывшие у скифов в неволе, были приведены со связанными назади руками за то, что убили своих господ, владевших ими по праву войны. Обоих распяли, положив голову на два бруса, с перекладинами.

Пока мы были в скифской земле, то Верих, ехавший вместе с нами, казался спокойным и благосклонным; но как скоро переправились через Истр, то он сделался нашим врагом по некоторым пустым причинам, к которым подали повод служители. Сперва отнял он у Максимина коня, которого сам ему подарил, потому что Аттилою дан был окружающим его знатным приказ оказать Максимину внимание подарками. Каждый из них, в числе их и Верих. послал к Максимину по лошади. Немного лошадей принял Максимин, а прочих отослал назад, желая тем показать умеренность своих желаний. Верих отнял у него эту лошадь и не хотел ни обедать, ни ехать вместе с нами. Итак, заключённые нами в варварской земле связи только Л продолжались.

Мы проехали Филиппополь и прибыли в Адрианополь. Здесь, отдохнув, вступили в сношение с Верихом. Мы жаловались на его молчание, доказывали ему, что он сердится напрасно на людей, не оказавших ему никакой обиды. Успокоив его, мы пригласили к обеду; потом продолжали путь далее.

На дороге встретили мы возвращающегося в Скифию Вигилу и, пересказав ему данный нам Аттилою ответ, продолжали обратный путь. По прибытии в Константинополь мы думали, что Верих перестал сердиться, однако он не переменил дикости свойств своих, но, напрашиваясь на ссору, обвинял Максимина, будто бы гот в скифской земле уверял, что полководцы Ареовинд и Аснар не пользовались при царе ни малейшим уважением, что он презирал их дела и обличал их варварское легкомыслие.