Падение Рима
Шрифт:
Король сразу же велел позвать к себе епископа Сальвиана.
— Ты, преподобный, не так давно просил за сына телохранителя своего... Этот галл обязан тебе... И мне... Говорят, что перед тем, как Давитиак был осуждён и продан в рабство, он пользовался огромным влиянием у местных племён как предсказатель... Я хочу послать его на берег океана, чтобы Давитиак привёл на помощь нам населяющих этот берег осимов, куриосолитов, эсубиев, аулерков, редонов, лексовиев. Справится Давитиак? Не убежит?..
— Справится, повелитель... А как ему убежать, если в заложниках у нас остаётся его сын, — усмехнулся епископ.
— Скоро случится маскаре. А за ним — отлив. Судно наварха Анцала, который доставил мою несчастную дочь, стоит наготове. Пусть Давитиак садится на это судно и
— С Богом, мой великий король! — с жаром воскликнул Сальвиан, зажигаясь энергией от своего повелителя.
— Фридерих, — снова обратился король к сыну. — Но Литорин не должен появиться под стенами Толосы до тех пор, пока не придёт помощь с берегов океана. Но, а если и появится, чтоб только за сутки до маскаре... Поэтому я посылаю конницу под командованием младшего Эйриха, который будет подчиняться тебе. Пусть он постоянно наносит удары по римлянам везде: в походе, на привалах, и тем самым будет сковывать их движение.
— Хорошо, отец. Всё исполним так, как велишь.
Обладающий от природы самонадеянностью — качеством, которое непомерно разбухло после взятия Нарбонны, да ещё поддержанный в своём решении взять столицу вестготов в Галлии императрицей и её евнухом Ульпианом, Литорий, выступая в лагере легионеров перед тем, как отправиться в поход, сказал:
— Мужественные сыны мои! Мы с ходу возьмём главный город галльской Аквитании... Несчастье, обрушившееся на дочь короля вестготов, парализовало его волю. У него мало войска, и мы, взломав стены Толосы, проникнем внутрь и захватим все её богатства... Вспомните выражение «Aurum tolosanum»... На территории города есть немало кладов, захороненных жрецами-друидами... Мы перероем всю землю, найдём и обогатимся... Вперёд, орлы!
— Вперёд! — взревели тысячи глоток. И этот рёв тут же заглушили сильные удары копий о щиты.
Литорий рассчитывал густым лесом достигнуть Толосы, с ходу занять два холма возле неё, господствовавших над местностью, и начать готовить штурм крепости. Для этого он и взял с собой большое количество осадных и таранных машин...
Поначалу у Литория всё шло неплохо. Легионы, предводимые опытными командирами, двигались почти без задержки: лес вблизи Нарбонны и чуть дальше был проходимым. Но как только миновали Каркасов, тут-то и пришлось заниматься рубкой деревьев, чтобы пробить в них полосу для дальнейшего хода. К тому же разведка доложила, что неподалёку появилась германская конница, правда, она пока не тревожила римлян, но Литорий, чтобы обезопасить себя от её нападений врасплох с флангов, приказал все срубленные деревья повёртывать верхушками к врагу и, накладывая их одно на другое, устраивать с обеих боков своего рода вал. Но скоро полили такие беспрерывные дожди, что солдаты уже не могли дольше жить в палатках, — пришлось отвести войска из леса на равнину и разместить их в селении.
А когда снова собрались в поход, то неожиданно и напала германская конница, которая порубала немалое количество римлян и отбила две подвижные башни и несколько баллист.
Но самонадеянность Литория и здесь нисколько не уменьшилась; наоборот, он верил в успех и в своих мужественных «орлов». Правда, незамеченным ему не удастся теперь, как видно, провести их к Толосе, но Литория это особенно не беспокоит, он знает, что у Теодориха не так много сил и, если король вестготов даже упредит его и займёт господствующие высоты, то Литорий всё равно вышибет его оттуда и, может быть, покончит всё разом и, не производя штурма города, войдёт в него как победитель...
После удачного нападения конницы младшего брата Фридерих отправил к отцу гонца с подробным отчётом. Король в позднее время находился на крыше дворца, любуясь вечерним пейзажем, что открывался сверху. Там он и принял гонца и ещё раз понял, как долго сам бездействовал, ибо теперь каждое незначительное сообщение оттуда приятно будоражило
кровь. Теодориху казалось, что также приятно будоражило бы кровь и сообщения не столь хорошие, так как и в этом случае они заставляли бы его не сидеть сложа руки, а действовать... Действовать! Вот то состояние, в котором он бывал всегда. А то вынужденное пребывание в трауре будто согнуло его и состарило.Король поблагодарил гонца, одарив его несколькими золотыми, велел накормить и отправить спать; и снова остался один...
Оливковая роща вдали, где располагался разгульный дом Теодориха Второго, подёрнулась мраком. Но сейчас король об этом доме думал уже не с ненавистью; второй от рождения сын умеет тоже, как и другие братья, неплохо воевать и, не задумываясь, отдаст жизнь во имя победы.
Думы о сыновьях согрели сердце короля-отца. Он встал, подошёл к самому краю крыши, огороженному мраморными перилами, опёрся о них, поглядел на медленно текущие воды Гарумны; они пока были ещё видны в темноте...
Стальной, чуть взблескивающей полосой река изгибалась за городом круто на юг, тянулась дальше.
По берегам Гарумны глаза короля ещё различали мукомольные мельницы, винодельческие заводы, то тут, то там растущие буковые и дубовые рощи. И как только высыпали над головой яркие звёзды, окрестности словно накрылись непроницаемым для света пологом; но зато из рощ и лесов раздались громкие голоса ночных птиц — хорошо различимые на слух, наглые вскрики хищников, а потом — слабые стоны их жертв... Сливаясь затем воедино, они составили своеобразный тревожный хор, звучащий на обоих берегах Гарумны.
Лишь безучастно мигали с великой небесной выси звёзды, только человеческое сердце не могло быть равнодушно, оно впитывало в себя эту тревожность, отвечая на её проникновение гулкими ударами, раздававшимися в груди чаще обычного...
Галльские племена, населявшие берег океана, до сих пор никем не завоёвывались: ни римлянами, ни вестготами, ни вандалами, — они оставались свободными. Дело в том, что свои города и поселения эти галльские племена обыкновенно ставили на конце косы или на мысу, и к ним нельзя было подойти ни с суши, потому что два раза в сутки, через каждые двенадцать часов, наступал морской прилив — маскаре, ни с моря, так как при возникновении отлива корабли противника терпели большие повреждения на мели. Таким образом, то и другое затрудняло осаду городов и поселений.
Бывало и так, что противник сооружал плотины, которые отбивали волны, или возводил огромную насыпь вровень с городской стеной. Тогда местные жители пригоняли суда, которые имелись у них в изобилии, увозили все пожитки и укрывались в ближайших селениях. Там они снова оборонялись, пользуясь теми же выгодами своего местоположения.
Надо сказать, что их собственные корабли строились и снаряжались так, что намного превосходили вражеские: они были лучше приспособлены к местным условиям. Их киль делается несколько плоским, чтобы легче справляться с мелями и отливами, носы, а, равно, как и кормы, целиком мастерились из дуба. — Они выносили какие угодно удары волн; ребра внизу связывались прочными балками и скреплялись гвоздями в палец толщиной; якоря укреплялись не канатами, но железными цепями; вместо парусов на кораблях натягивалась грубая или же тонкая дублёная кожа, может быть, из-за недостатка льна и неумения употреблять его в дело, а ещё вероятнее потому, что полотняные паруса представлялись непрочными для того, чтобы выдерживать сильные бури и порывистые ветры океана.
Галльские суда также строились высокими, и вследствие этого их нелегко было обстреливать, по той же причине их не очень удобно и захватывать баграми. Наносить повреждения острыми носами при столкновении вражеские корабли тоже не могли — до того прочная была у тех судов обшивка. Сверх того, когда начинал свирепеть ветер, последние легче переносили в море бурю, а если их захватывал отлив, то они безопасно держались на мели и не боялись скал и рифов. Наоборот, все подобные неожиданности трагически оборачивались для кораблей противника.