Падение Римской империи

Впоследствии Аттила направил своего старшего сына управлять покоренным племенем. Этот отрывок показывает, что, в то время как Аттила был способен на ловкие политические маневры, когда ситуация того требовала, основным инструментом имперской экспансии гуннов было завоевание. Безусловно, в первую очередь с целью избежать подчинения гуннам тервинги и грейтунги летом 376 г. оказались на берегах Дуная. Именно после того как бургунды в 430-е гг. претерпели жестокие страдания от гуннов, они также искали спасения в пределах Римской империи. Все это вполне согласуется с тем фактом, что, как мы видели, существовал лишь один — и только один — способ спастись от империи Аттилы: война ^{384} .

Мы не располагаем, как хотелось бы, всей полнотой информации, посвященной отношениям между гуннскими завоевателями и их подданными. Обычно почетное место предоставляют в рассказанной Приском истории, которая зачастую расценивается как иллюстрация этнической и социальной мобильности, существовавшей в гуннской империи. Прогуливаясь рядом со ставкой Аттилы, Приск встретил хорошо одетого гунна, который приветствовал его по-гречески. Когда ситуация разъяснилась, «гунн» оказался бывшим римским пленником, купцом, захваченным после падения Виминация в 441 г. В ходе последовавшего дележа добычи он достался Онегесию и участвовал в последующих военных кампаниях против римлян и акациров. Он храбро сражался и захватил богатую добычу, которую ему пришлось отдать Онегесию, а впоследствии получил свободу. Женившись на гуннской женщине, этот человек стал компаньоном и доверенным лицом своего бывшего господина, обычно разделяя с ним трапезу. Таким образом, раб, проявивший отвагу в бою, мог получить свободу и приобщиться к весьма высокопоставленным кругам гуннского общества. Другая история, о которой не столь часто вспоминают, раскрывает перед нами другую сторону отношений между господами и рабами в гуннском обществе. Также во время своего пребывания при дворе Аттилы Приск стал свидетелем повешения двух рабов, которые воспользовались возможностью, представившейся им в сумятице битвы, и убили своего господина. Суть заключается в том, что в большинстве своем зависимые люди в гуннском обществе подвергались разным видам эксплуатации, и за каждым прочно закреплялся его социальный статус ^{385} .

В обнаруженном фрагменте «Истории» Приска рассказывается об инциденте, происшедшем в 467–468 г. во время последнего нападения Денгизиха на Восточную Римскую империю, когда объединенное войско готов и гуннов было разбито римлянами порознь; последние напомнили воинам из готских отрядов о том, как именно гунны обычно поступали по отношению к ним: «Эти люди не заботятся о земледелии, но, подобно волкам, нападают и захватывают принадлежащие готам запасы продовольствия, в результате чего готы остаются на положении рабов и сами испытывают нехватку продуктов» (fr. 49). Захват продовольственных запасов зависимых племен был, разумеется, только эпизодом в этой истории. Означенным племенам, как мы уже видели, также приходилось принимать участие в войнах, которые велись гуннами. По-видимому, лишь немногие из гражданских военнопленных проявляли себя в бою с лучшей стороны, и размеры потерь в ходе гуннских военных кампаний, вероятно, были огромны. Превратившийся в гунна купец из «Истории» Приска, безусловно, достиг процветания, однако его случай, несомненно, был единственным в своем роде.

Далее, не подлежит никакому сомнению, что гуннская империя изначально являлась непрочным политическим образованием, которое раскалывали изнутри противоречия между правителями и подданными. Разного рода противоречия существовали также внутри самих покоренных племен, за плечами которых была долгая история нападений друг на друга, имевших место еще до прихода гуннов. Эта исключительная нестабильность обычно получает минимальное освещение в трудах историков, поскольку большая часть дошедшего до нас нарративного материала вышла из-под пера римлянина Приска и относится ко времени, когда держава Аттилы находилась на пике своего могущества. Впрочем, стоит изучить вопрос внимательнее, как в скором времени начинают обнаруживаться новые свидетельства. Величайшая сила Гуннской империи — способность укреплять свою мощь благодаря быстрому поглощению покоренных племен — была также и ее величайшей слабостью. Римляне, к примеру, когда только могли, с готовностью использовали то обстоятельство, что эти покоренные племена оказались там не по своей воле. В 420-е гг. превентивная акция войск Восточной Римской империи, направленная против растущей гуннской державы в Паннонии, привела к изъятию из-под контроля гуннов большого числа готов, которых римляне затем расселили во Фракии ^{386} . Наконец, ранний фрагмент Приска свидетельствует ^{387} : «Когда Руа был королем гуннов, амилдзуры, таунзауры, итимары, боиски и другие племена, которые жили по берегам Дуная, сходились для войны на стороне римлян». Эти события относятся к концу 430-х гг., когда Руа добился значительных успехов, и показывают, что даже побед было недостаточно, для того чтобы гарантировать лояльность зависимых племенных объединений. Начало нового правления было временем особенного напряжения. Первая военная кампания наследников Руа, Аттилы и Бледы, когда они пришли к власти в 440 г., вовсе не была направлена против римлян: «Когда [в начале своего правления] они заключили с римлянами мир, Аттила, Бледа и их войска двинулись через Скифию, покоряя тамошние племена, а также развязали войну с сорогсами». Подтвердить господство над зависимыми племенными объединениями сразу же после своего утверждения у власти — такова была, по-видимому, первостепенная по важности задача для каждого нового правителя Гуннской империи.

Конфликты, вспыхнувшие после смерти Аттилы, были не случайным явлением, а закономерным следствием отношений между гуннами и их подданными. Когда они могли, гуннские предводители пытались добиться гарантий, что римляне не станут причинять им беспокойство в этой сфере. В своем первом договоре с Восточной Римской империей, когда последняя стремилась к миру на Дунае, чтобы получить возможность реализовать свои планы в Северной Африке, Аттила и Бледа сумели оговорить, «что римляне не станут заключать союз с варварским племенем против гуннов, когда те будут готовиться к войне с этим племенем». В отличие от Римской империи, которая в течение столетий преодолевала негативные последствия своих завоеваний путем превращения подданных — или по крайней мере землевладельцев из их числа — в полноправных римских граждан, гуннам не хватало необходимой стабильности и бюрократического аппарата, чтобы непосредственно управлять своими подданными ^{388} . Вместо того чтобы перестраивать общественно-политические структуры покоренных племен или насаждать у них свои собственные, им приходилось полагаться на местную правящую верхушку, чтобы обеспечивать повседневное управление подвластными племенными объединениями. В результате гунны сумели выйти лишь на весьма средний уровень контроля и непосредственного участия в управлении, но даже этот уровень варьировался от одного зависимого племени к другому. Гепиды, как мы видели, ко времени смерти Аттилы имели своего единого правителя и поэтому оказались в состоянии довольно быстро добиться независимости. Другие объединения, подобно готам Амала, сперва должны были обрести собственного предводителя, прежде чем бросить вызов гуннскому владычеству. Некоторым, как, например, готам, находившимся под властью Денгизиха, когда он в 460-е гг. вторгся на территорию Восточной Римской империи, так никогда и не удалось этого сделать. Однако даже у готов, все еще подчинявшихся Денгизиху в 468 г., были свои племенные вожди.

Если бы наши источники были более многочисленными и более информативными, я полагаю, что эти тексты показали бы нам гуннскую империю после 453 г. облезающей, подобно луковице, когда разные зависимые «слои» добивались независимости в разные сроки, в обратной связи с тем уровнем подавления, которого гунны до этого придерживались в отношении их. Существовали две ключевые переменные: первая — степень, до которой политическая структура подвластных племен оставалась нетронутой; и вторая, — я сильно это подозреваю, однако до конца не уверен, — степень их удаления от центра империи, где располагалась ставка Аттилы. Некоторые общности, обосновавшиеся вблизи от собственно гуннских территорий, находились, что называется, на коротком поводке, когда любые поползновения в направлении единоначалия жестко пресекались. Объединения, находившиеся на значительном удалении, сохраняли больше своих собственных политических структур, и контролировать их было труднее. Во времена Аттилы франки и акациры обозначали географические пределы его власти на окраинах империи, в то время как общности, занимавшие пространство между ними, такие как тюринги, готы, гепиды, свевы, скиры, герулы, сарматы и аланы, столкнулись с разными уровнями более строгого контроля ^{389} .

Археологические свидетельства, относящиеся к империи Аттилы, еще больше раскрывают перед нами перспективу отношений между правителями и подданными. Как мы видели в VII главе, в основном эти свидетельства сводятся к германским или близким к германским захоронениям. Бросается в глаза такая характерная особенность раскопанных объектов, как контраст между большим количеством лишенных инвентаря погребений и гораздо меньшим числом богатых могил. Эти богатые захоронения не простобогатые, а баснословно богатые. Они содержат огромную массу золотых вещей и украшений; жемчужинами коллекции являются ювелирные изделия из золота с гранатами, выполненные в технике перегородчатой эмали, когда камни вмонтированы каждый в свою золотую оправу, так что возникает эффект сходства с мозаикой. Впоследствии этой ювелирной технике суждено было повсеместно стать своего рода визитной карточкой элиты как в позднеримский период, так и после падения Римской империи. К примеру, стиль украшений с перегородчатой эмалью, найденных в погребальной ладье из Саттон-Ху (начало VII в., Восточная Англия), изначально поразил воображение представителей элиты в гуннской Европе ^{390} . Одно захоронение в Апахиде (современная Трансильвания) дало свыше 60 золотых предметов, включая полновесного золотого орла, который был прикреплен к седлу хозяина погребения. Все остальные детали конской упряжи из этого захоронения также были сделаны из золота, и сам покойный был увешан с головы до ног золотыми украшениями. Известны и другие, похожие по богатству погребения, но содержащие меньшее количество золотых предметов ^{391} .

Наличие такого количества золота в некогда занятой германцами Центральной и Восточной Европе весьма показательно само по себе. Вплоть до начала новой эры социальная дифференциация в германском мире проявлялась в похоронном обряде (если вообще проявлялась) лишь благодаря присутствию в некоторых могилах большего, чем обычно, количества вылепленных от руки сосудов или более изысканных бронзовых и железных фибул. К III–IV вв. некоторые роды хоронили своих покойников вместе с серебряными фибулами, множеством бусин и, возможно, с несколькими сосудами, изготовленными при помощи гончарного круга; однако золото не использовалось — с целью как-то их выделить в этом отношении — даже в погребениях представителей элиты: самое большее, на что хватало родственников, — это немного серебра ^{392} . Гуннская империя изменила эту традицию, и, в сущности, довольно скоро. Наполненные золотом погребения «дунайского стиля» свидетельствуют о внезапном наплыве золотого погребального инвентаря в эту часть Европы. Нет никаких сомнений относительно того, откуда прибыло это золото: то, что мы видим в погребальном инвентаре V в., обнаруженном на территории Венгрии, является материальным свидетельством перемещения сокровищ из пределов римского мира на север, о чем мы читаем в труде Приска и в других письменных источниках. Гунны, как мы видели в последней главе, стремились к золоту и другому движимому имуществу, которое приносила империя, — в форме торговых пошлин, добычи или, особенно, ежегодной дани. Безусловно, значительное количество золота выпадало из обращения в виде ювелирных украшений и предметов прикладного искусства, найденных в гуннских погребениях. Тот факт, что многие из этих могил были богатыми захоронениями германцев, свидетельствует о том, что гунны не только сами стремились обладать золотом, но и распределяли его в известном количестве среди предводителей зависимых от них германских племенных объединений. Впоследствии эти предводители и в самом деле стали очень богатыми людьми.

Причина такой политики заключалась в следующем: если бы германских предводителей удалось сделать опорой гуннской империи в период ее военных побед, то недовольство подданных было бы сведено к минимуму и жизнь в империи протекала бы относительно спокойно. Раздаривание золота зависимым князьям должно было сделать имперскую политику более гибкой и исключить помыслы о мятеже. Поскольку захоронений, содержащих золотые вещи, довольно много, эти князья должны были передавать часть золота избранным из числа своих приближенных ^{393} . Таким образом, золото отражает пол итику двора Аттилы. (Можно предположить, что князь, погребенный в Апахиде, был одним из тех, о ком упоминает Приск.) Не менее важно и то, что роль подобных раздач золота в предотвращении внутренней нестабильности в державе наряду с тем, что мы знаем о происхождении этого золота, подчеркивает роль грабительских войн в поддержании на плаву давшего течь судна, которым являлся тогда государственный корабль гуннской империи.

Прежде всего победа в войне создавала правителю репутацию человека, обладающего необычайным могуществом. Свидетельство тому — история с Аттилой и Марсовым мечом. Однако есть все основания полагать, что военные победы были столь же важны и для его предшественников. Молва о могуществе правителя позволяла держать в страхе покоренные племена; кроме того, разумеется, победа в войне была источником золота и другой добычи, что обеспечивало лояльность предводителей этих племен. Впрочем, та стремительность, с которой зависимые племенные объединения выходили из состава империи после смерти Аттилы, показывает, что материальные поощрения не компенсировали бремени господства. В отличие от Римской империи, которая, как мы видели, стремилась ограничить численность населения на приграничных территориях, чтобы свести к минимуму опасность мятежа, гуннская империя поглощала попавшие от нее в зависимость племена в огромных количествах ^{394} . Концентрация столь значительного объема власти произвела на свет мощную военную машину, которую надлежало пустить в ход — в ней было заключено слишком много внутренних противоречий, чтобы позволить ей пребывать в бездействии. Численность покоренных гуннами племенных объединений превышала численность собственно гуннов примерно в несколько раз. Было необходимо держать подвластные племена под неусыпным контролем, в противном случае разного рода беспокойные элементы непрестанно искали бы выход для своей энергии, и тогда непрочное здание империи стало бы разрушаться.

Мы пришли к совершенно нестандартному взгляду на Аттилу Гунна. Как часто случается, тот самый фактор, который сделал его столь могущественным, в то же время стал его самой большой проблемой. Та военная сила, которая в 440-х гг. отбросила армии Восточной Римской империи, сама оказалась крайне неустойчивой. Победы, одержанные им благодаря этой силе, на короткий срок укрепили власть Аттилы, однако ее подрывало внутреннее противоречие: чтобы поддерживать господство, требовались все новые и новые победы. Если бы его репутация начала терять вес, его подданные стали бы перебегать в римскую армию, где их с радостью принимали. Аттила был величайшим в европейской истории варваром-завоевателем, однако он оседлал тигра беспримерной жестокости. Если бы его хватка ослабела, он бы неминуемо погиб.