Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
– Вилор, я выучила твои стихи,… хочешь, прочитаю…
Смерть, как неверная женаИли вдова ей все едино,Казалось бы, еще влажнаМогилы тягостная глина,Растерянность печаль и страхУ провожающих на лицах,Был человек остался прах….Голос звучит глухо и тихо, ему становится страшно.
– Лидия, почему
Но она не отвечает, она лишь улыбается… Ей все равно…
Ему хочется кричать, ему хочется прекратить эти безумные стихи!!!
Тарелка падает на пол, клубника разлетелась по доскам, молоко перемешано с грязью.
Как хочется все остановить!
А-а-а! – но, его крик почему-то беззвучен!
Звуки застревают где-то в гортани.
Повторить, еще повторить.
Толчок и удар!
– Эй! Эй! Ты что?!
Вилор открыл глаза. На него смотрел здоровенный мужик, он раздет по пояс, на груди словно ожили синие наколки, купола и кресты. Много куполов и крестов… так много, что становится страшно.
Церковь на теле, как будто живая, двигается…
Мужик испуганно смотрит и говорит:
– Эй, ты что? Ты все камеру тут перепугаешь! А ну вставай, хватит спать, моя очередь!
Вилор как в бреду спустил ноги с нар, огляделся. Камера живет своей жизнью. На нарах сидят и лежат люди. Места практически нет, в помещение которое рассчитано на двенадцать человек разместилось двадцать пять узников. По два человека на место, спать приходится по очереди, три часа и тебя будят.
Люди обреченно сидят на верхних нарах, кто-то курит, кто-то читает. На веревках, что протянуты вдоль стены у окна, сушится белье, майки, штаны.
Вилор смахнул с лица остатки сна-кошмара.
Она опять она… она рядом где-то рядом в сознание, она рядом.
– Слушай твою жену, что ли зовут Лидия? – спросил щупленький лысый мужик сбоку.
Щукин покосился на соседа, отвечать не охота. Но Вилор выдавил из себя:
– У меня нет жены…
– А ты во сне, все какую-то бабу все зовешь… Лидия…
– Это моя женщина была…
– Была? Бросила что ли? – Лысый оживился.
Он ухмыльнулся и оголил свои зубы. Во рту сияли золотые коронки. Вилор еще раз покосился на соседа:
– Она умерла, ее убили…
Худой вздохнул, похлопав Щукина по плечу, добродушно сказал:
– Ничего, ничего, терпи, в жизни все бывает. Я на тебя смотрю, что-то знакомое лицо у тебя…
Вилор пожал плечами, сосед вновь похлопал по плечу и тихо спросил, покосившись на дверь:
– На тебя мокруху вешают, так ведь?
– Ну да… – удивился проницательностью Вилор.
– А ты вроде как в несознанке?
– Да не признаюсь,… – Вилор понял, что уже привыкает к блатному жаргону. – А откуда вы знаете?
– Не надо вопросов. Тут не надо задавать вопросы. Так, знаю и все… в тюрьме своя почта свои источники информации, малявы никто не отменял.
Лысый вновь покосился на дверь камеры и достал папиросу.
Вилор посмотрел, как сосед ловко замял
гильзу и спросил:– Малявы?
– Эх, братан, ты все узнаешь… позже. Малява это письмо такое… его по тюрьме сидельцы запускают то по унитазу, а то за окном на нитке. В нем и информация полезная и прочее. Вот, например, я знаю, что тебя к себе кум дергал. Так ведь?
– Ну да…
– И что говорил?
– Да ничего так, ерунду всякую. Говорил, что мол, знаменитостей тут сидело в тюрьме много. Писатели и поэты актеры. Вот, и ты посидишь.
– А ты вроде писатель? – ухмыльнулся уголовник.
– Литератор, стихи пишу, пьесы…
– А фамилия,… а то я забыл, в маляве писали, но забыл?
– Щукин…
– Ах, да, Щукин! То-то я думаю,… вот, что у тебя лицо то знакомое, я твой фейс в журнале или газете, какой видел. Случайно. Ну, поэт ты даешь! А что шьют-то?
– В деле?
– Ну да! Чего вменяют?
– Да гадость… бред какой-то… у меня дома мою женщину убили, а думают на меня. Нашли меня рядом без сознания.
Лысый покачал головой:
– Как это? Напоили и подставили что ли?
– Выходит так, – грустно вздохнул Вилор.
Лысый почесал щеку и горделиво сказал:
– Ну, ты, это поэт, ты давай тут несознанка всяко разно! Чужую мокруху брать на себя не резон! Слушай поэт? Так сам-то, что думаешь, за что подставили?
Вилор посмотрел на соседа и пожал плечами:
– Как обычно, за женщину…
– Что, еще за одну?! – присвистнул лысый.
Вилор пожал плечами:
– Ну да…
– Ну, ты красавчик, в бабах запутался! Бабы зло! Они до добра не доведут, – бросил худой.
Вилор грустно улыбнулся. Ему нечего было ответить, он посмотрел на маленькое зарешеченное оконце под потолком и ему стало совсем тошно. Захотелось умереть, прямо сейчас. На глаза навернулись слезы…
Лидия!
Он не смог ее даже проводить в последний путь!
Лысый, как будто почувствовал настроение соседа и, хлопнув его по спине, подбодрил:
– Ты это… поэт,… ты клюв-то не опускай! Во-первых, надо выпутываться из этого дерьма! А во-вторых надо счета предъявить к тем, кто тебя подставил. Сам что, подозреваешь кого?
Вилор махнул рукой:
– Мне нет смысла выходить на волю, да и мстить не смогу,…
Худой покачал головой:
– Эй, братан, ты брось. Воля она воля! Да и тебе ломаться сейчас не резон. Спускать смерть, тем более, как ты говоришь любимой бабы, нельзя. У тебя на воле кто остался?
– Дед… и все…
Лысый ловко слюнявил уже потухшую папироску, передвигая ее языком из одного угла губ в другой.
– Да хреново! Братан, ты ж говоришь, еще какая-то баба была, ну из-за которой подставили?!
Вилор словно встрепенулся:
– Ах, да, Вика… да она совсем молодая девчонка, ее вмешивать не надо, жизнь ломать.
Щукин неожиданно представил лицо Вики. Ее черты улыбку и немного наивный взгляд. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул.
Но лысый не дал ему остаться один на один сов своими мыслями: