Падшие в небеса.1937
Шрифт:
– Молодец! Особенно мне понравилась твоя кода: «Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас, как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью, порадуемся, когда придет к ним ужас!» А! Как сказано! Сам придумал? – Смирнов сурово посмотрел на Клюфта.
Павел поежился. Рассказать о ночном постояльце? Нет! Зачем? Да и он вряд ли увидит теперь этого странного человека со странным именем. Нет! Славу нельзя делить ни с кем! Слава –
– Сам! Конечно сам! Кто ж мне, что ночью-то подскажет? – соврал Клюфт и слегка покраснел.
– Слушай, Павел! – Смирнов отложил листы со статьей. – А ведь ты талант. Мы тебя, наверное, на курсы повышения квалификации в Москву направим. Подучишься! Хочешь в столицу-то?
Павел пожал плечами. Почесав макушку, посмотрел на главного редактора и, улыбнувшись, довольно ответил:
– Кто ж в столицу-то не хочет? Хочу, конечно!
– Ну, вот и хорошо! Вот и поедешь. После нового года. А то пока работы навалом. Кстати, как ты уже там думаешь о второй статейке-то? Ну, о прокуроре в Таштыпском районе?
– Хм, да. Думаю. Завтра напишу, – с готовностью ответил Павел.
– Ну, вот и ладненько! Вот и хорошо! Эту мы сегодня в номер, а завтра, завтра уже будем планировать следующую! Я, понимаешь, не хочу, чтобы у тебя перерыв был! Чтобы ты у нас в каждом номере что-то такое! Ух! Делал! Чтобы все видели: в крае идет работа по выявлению этих право-троцкистских бухаринских оборотней! Да и в крайкоме будут видеть: наша газета держит пульс на ритме этой борьбы! – Смирнов говорил это с пафосом, будто на митинге.
Павел покрутил по сторонам головой. Ему вновь показалось, что главный редактор говорит эти слова вовсе не для него, а для кого-то третьего, невидимо присутствующего в кабинете.
– Ну и последнее. А как назовем то статью? А то вот названия-то нет! Не называть же ее просто и банально: «Суд в Минусинске»? – спросил Смирнов.
Клюфт задумался. Над названием он действительно не успел поработать. Да и когда? Он и так-то еле-еле успел. Нужно выкручиваться. Нужно именно сейчас доказать Смирнову, что он – подающий надежды журналист. Его мозг лихорадочно работал. Неожиданно для себя Клюфт выпалил фразу, которой поразился сам:
– «Мерзость, несущая опустошение»!
Смирнов от удивления приподнял пальцами очки на носу. Он сидел, открыв рот. Молчание длилось почти минуту:
– Как, как ты сказал?!
– «Мерзость, несущая опустошение», – повторил Клюфт робко и опустил глаза.
– Гениально! Гениально! Молодец! Как сказал! – рассыпался комплиментами Смирнов.
Клюфт совсем покраснел. Он не знал, куда деть руки и то и дело теребил обивку на стуле.
Петр Ильич вскочил со стула и, выбежав из-за стола, схватил трубку телефона.
– Алло! Наборщики! Набирайте: «Мерзость, несущая опустошение!» Да! Все! В номер! Все! Я подпишу! – Смирнов бросил трубку на аппарат и подошел к Павлу.
Тот в смущении встал. Главный редактор, смотря ему в глаза снизу вверх ввиду своего маленького роста, крепко пожал руку. Клюфт почувствовал, что ладонь у Петра Ильича горячая и липкая от пота.
– Ну
что ж, мой мальчик! Мы еще поработаем! Поработаем! – Смирнов похлопал Клюфта по плечу.Достал из кармана носовой платок и, сняв очки, протер их.
– Кстати, я вижу, настроение у тебя в корне поменялось. Вижу! А то ночью мне всякую чушь тут нес! И помни, ты мне поклялся! Никому больше ничего подобного не говори! Никому! Ладно! Что ты хотел у меня спросить?
Клюфт опустил глаза, словно был в чем-то виноват. Павел никогда не любил просить. Особенно за себя. Это было для него настоящей мукой. И, тем не менее, он выдавил:
– Петр Ильич, вы обещали меня отпустить. Я ведь вот как всю ночь работал…
– А! Да! Конечно! Вижу! Вижу! Надо! Но я, старый лис, знаю, спать не пойдешь! Тут другое! Шерше ля фам! Черт с тобой, иди! Но завтра! Завтра чтоб утром был как штык и с тебя статья о прокуроре в Таштыпском районе!
Павел выскочил из кабинета редактора и понесся по коридору, словно на спине у него выросли крылья! Ему хотелось взлететь! Шутка ли, у него все получается, и он становится настоящим «матерым мэтром» слова! Выскочив из-за угла, Клюфт налетел на Пончикову. Грузная тетка несла в руках кучу бумаг и книг. Они посыпались на дощатый пол. Пончикова взвизгнула как ужаленная и повалилась на бок. Ее плотная коричневая юбка нелепо задралась, оголив толстые ноги в шерстяных чулках.
– Ой! Ой! Мамочка моя! – причитала эта толстая женщина.
Клюфт ползал рядом с ней на коленях, пытаясь собрать рассыпавшиеся книги и бумаги.
– Простите, Вера Сергеевна! Простите ради Бога! Я не хотел!
– Ой! Ой! Что ж это такое?! – Пончикова встала на четвереньки и со злобой посмотрела на Павла.
Клюфт собрал в одну охапку ее бумаги и протянул женщине, словно большой торт. Та отмахнулась и, опираясь на стенку рукой, с трудом поднялась на ноги.
– Вот, возьмите, возьмите… – Павел давился со смеха.
Он представил, как эта толстая грымза рухнула на пол и что она при этом испытала. Павел вдруг ощутил невообразимое удовлетворение, перемешанное с чувством отмщения. Пытаясь скрыть улыбку, Клюфт хмыкал носом:
– Вера Сергеевна. Простите, простите!..
– Хам!.. Смотреть надо, куда бежишь! – Пончикова опустила глаза в пол.
Ее рот раскрылся от удивления. Глаза округлились. Руки затряслись. Клюфт не понял, чем вызвана такая реакция. Он, тоже непроизвольно опустив голову, вдруг увидел, что стоит на книге.
– Ты на чем стоишь?!! Ты на что встал?!! – завизжала Вера Сергеевна.
Павел нагнулся и поднял желтую тонкую брошюру, на которую наступил ногой.
– Вот, возьмите, – испуганно протянул женщине Клюфт книжечку.
– Ты на что наступил?! – визжала женщина.
– Простите, я не хотел, – оправдывался испуганным голосом Клюфт.
Но Пончикова его слов словно не слышала. Она уже не визжала, а лишь тихо бормотала:
– Ты наступил на сборник речей товарища Сталина!!! Ты на него наступил! На сборник речей товарища Сталина!!!
Клюфту стало страшно. Его ирония улетучилась в одну секунду. Он с ужасом смотрел на Веру Сергеевну.
– Ты, Клюфт, наступил на сборник речей товарища Сталина, – она говорила это уже тихо и каким-то обреченным тоном.