Падший враг

— Наши потребности меняются по мере того, как мы становимся старше. — Она вскидывает руки в воздух. — Это нормально - довольствоваться комфортом!

— Ужасно довольствоваться чем угодно, — выдавил я из себя. — Комфорт - это последнее, что должна чувствовать амбициозная, талантливая женщина двадцати с небольшим лет. Ты не должна быть даже в радиусе ста миль от комфорта.

Она смотрит на меня с глубоким разочарованием.

— Я не вернусь, — наконец говорит она.

— Конечно, вернешься. Ты закончишь свой пост; тогда ты уйдешь. Не волнуйся, я с радостью оплачу твой билет до Шитсвилля. — Я оглядываюсь, хмурясь.

Она сжимает губы, закрывая глаза.

— Может быть, ты никогда не поймешь, и это нормально. Путь каждого человека индивидуален. Но я должна была сделать это несколько месяцев назад. Приехать, разобраться в моих мыслях, разобраться во всем, что со мной произошло. Мне жаль, что я проигнорировала свою ответственность. Я знаю, что это несправедливо по отношению к Лукасу, актерам и тебе. Хотела бы я повернуть время вспять и не браться за эту роль.

Не могу поверить, что чувствую разочарование. Я никогда ничего не чувствую к действиям других людей. Вера в кого-то другого идет вразрез со всем, чему я учил себя на протяжении многих лет. Я хочу кричать ей в лицо. Сказать ей, что это несправедливо.

Она вздыхает, глядя на свои тапочки, покрытые пылью.

— Большая часть того, почему я взяла роль, заключалась в том, чтобы стать ближе к тебе. Но я не могу вернуться. Не сейчас. Может быть, никогда. Это мое время, чтобы поставить меня на первое место. Независимо от цены.

И вот, на обочине проселочной дороги, и впервые за всю мою жизнь меня бросает девушка.

Она разворачивается и уходит, оставив меня в облаке желтой пыли.

ГЛАВА 27

Винни

На следующее утро я иду к местному акушеру-гинекологу и делаю много анализов. Ма и Джорджи готовы держать меня за руку. Они также придут позже, чтобы затащить меня в Коттонтаун на поздний завтрак и небольшую розничную терапию, чтобы я не думала о результатах, которые должны появиться в ближайшие четыре недели.

Когда мы просматриваем платья, Джорджи раздвигает между нами вешалку с одеждой, словно это окно исповедальни, и смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Мне нужно кое что тебе сказать.

— Я знаю, что это ты украла и уничтожила мое любимое платье, которое мама сшила для меня в выпускном классе, — бесстрастно говорю я, дергая ценник милого желтого сарафана.

Джорджи качает головой.

— О, Винни, я отрицаю, что уничтожу это платье до последнего вздоха. Дело не в этом. Я должна сказать тебе то, на что у меня никогда не хватало смелости. Мама знает. Лиззи тоже знает.

— Хорошо . . . — Я поднимаю взгляд, чтобы посмотреть на нее. — Продолжай.

Горло Джорджи нервно сглатывает.

— Пол. — Она облизывает губы. — В ту ночь, когда вы поженились. . . он действительно был пьян. . . он пытался поцеловать меня. Прямо перед церемонией. Не прижимался ко мне или что-то в этом роде, но пытался. Я оттолкнула его и дала ему по ушам, а потом побежала к маме и все ей рассказала.

Я продолжаю смотреть на нее, но ничего не говорю. Что тут сказать? Я верю Джорджи. Поверила бы ей, если бы она мне тогда тоже рассказала. Вот почему, я думаю, Ма сказала ей не делать этого.

— Что она сказала? — Я спрашиваю. Меня больше волнует, как моя семья отреагировала на это, чем Пол. Я уже знаю, что он подонок.

Ма стоит возле магазина, приносит нам кофе со льдом со взбитыми сливками.

— Она сказала оставить это без внимания. Что это могут быть нервы с его стороны. Но если это случится снова, мы обязательно должны тебе сказать.

Вот почему моя семья не говорила о Поле после похорон. Они раскусили шараду хорошего парня. Они не любили его. Или, по крайней мере, у них были серьезные оговорки.

— Ты не сердишься, не так ли? — спрашивает Джорджи, глядя на меня своим щенячьим лицом.

Я улыбаюсь.

— Нет. Но в следующий раз всегда говори мне. Я хотела бы знать.

На следующий день Джорджи тащит меня на два занятия по пилатесу, а еще через день Лиззи настаивает, чтобы я помогла ей собрать ее новую детскую.

Я проскальзываю в свое существование до Пола, как в старое выпускное платье. Легко, и все же это странно носить мою прежнюю жизнь. Мои дни — это водоворот светских звонков, уютных обедов, вечеринок на заднем дворе и неторопливых прогулок у реки.

Через три недели после прибытия в Малберри-Крик я решаю, что у меня слишком много свободного времени. Я занимаю волонтерский пост в трех городах к северу от Ред-Спрингс, на границе с Кентукки, в качестве театрального режиссера в постановке «Ромео и Джульетты», поставленной группой малообеспеченной молодежи.

Во время автомобильных поездок я опускаю окна и включаю музыку кантри. Я делаю печенье, не чувствуя себя при этом тупицей, и раздаю его совершенно незнакомым людям. Я пишу Арье и Крисси и посещаю детские праздники. Я ем домашнюю еду и обнимаю людей, которых люблю, и всякий раз, когда Пол приходит мне на ум, я не отталкиваю эту мысль, как горячую картофелину в моей руке. Я позволила себе почувствовать боль. И двигаться дальше.

Только когда Арсен всплывает в моей голове, я начинаю сомневаться, зачем я здесь. Что глупо. Он снова и снова говорил мне, что мы друг другу никто. Это доказал и его неожиданный визит, когда он ругал меня, как будто он был учителем. И все же, если он собирается подать на меня в суд, то не торопится. Я проверяю свой почтовый ящик каждый день. Там не бывает ничего, кроме счетов и бумажной траты рекламы.

Я все еще не плачу, не в силах вызвать слезы, но я больше не беспокоюсь об этом.

Мои друзья и семья невероятно поддерживают меня. Рис, особенно, абсолютная звезда. Мы встречаемся за бильярдом раз в неделю и говорим о наших школьных годах, обо всем, о чем мы говорили раньше. Ничто в нашей тусовке не похоже на свидание. В первый раз, когда мы встретились за пивом и быстрой игрой, я прямо сказала ему, что не готова встречаться.

— Честно говоря, я так и думал. — Он улыбнулся и швырнул через стол мел для кия. — Не могу винить тебя после того, через что ты прошла. Но я готов подождать.