Падший

Мне всегда становилось легко с ней. Что бы ни происходило, где бы мы ни были, моя Ксю одним своим присутствием словно бы огораживала меня от всего негативного, как бы меняла режим моего восприятия, что ли... Любая хрень рядом с ней была не такой уж и хренью, и решалась в общем-то легко и просто. И так было всегда, с самых сопливых лет, с момента похорон выловленного в парковой речке калоша. Я никогда не разбрасывался этим словом - “друг”. Друзей у меня не было. Была только она - подруган. В высшей степени наивный и восторженный по жизни человечек, корнями вросший в мою душу.

Первый же глоток вина раскраснил кожу на шее Ксюхи. Обычное дело, такая вот у неё была реакция на вообще любой алкоголь. Она стеснялась этого, и потому я ничего не сказал, а сама Ксюха, снова тараторя о постановке в ВУЗе, и не вспомнила. Сегодня она была особенно болтлива. И первой осушила свой бокал, что дало мне понять - с отцом на этот раз она действительно поругалась серьёзно. И вряд ли из-за меня. Я-то так, чаще был просто красной тряпкой, триггером. Настоящих тем для войны у них после смерти Ксюхиной мамы более чем хватало…

— А давай хотя бы тут устриц пожрём?
– вдруг предложил я. И, не дожидаясь ответа, бесцеремонно попытался поймать прошмыгнувшую мимо официантку.
– Простите, у вас устрицы есть?

Но официантка сбежала от меня, видимо, не расслышав вопроса.

— О, или этих… мидий!
– легко загорелась идеей Ксю.
– Ты давай выясняй. А я сейчас. Быстренько.

Она встала из-за стола и, качая бёдрами под длиннющей светлой юбкой, направилась в уборную. Блин, когда она так научилась?..

Вот их-то, устриц, мы и пытались ловить на той рыбалке в парке. Насмотрелись программы о подводных обитателях азиатских морей и решили, что у нас тоже что-нибудь такое да водится. Дальше был калош и его похороны, после которых мы впервые с Ксюхой “забились”. Пообещали друг другу, что когда станем взрослыми, вдвоём поедем к морю и будем нырять с аквалангом, чтобы тех самых устриц ловить руками. И почему-то именно с одним на двоих аквалангом. В детстве мы не видели ничего бредового в этой затее.

Стоило бы снова попросить меню, и самому всё выяснить. Моего спасителя в ситуации с вином нигде не было видно, и пришлось даже встать из-за стола, чтобы привлечь к себе внимание персонала. И оказалось, что оно, это самое внимание, было всецело занято кое-кем другим.

Я сказал бы, что мужик этот был по-настоящему толстым. В соотношении с ростом его вес близился к критической отметке. В пошитом явно на заказ костюме в вертикальную полоску (она стройнит ведь, ага), делавшем его похожим на огромный арбуз, с обширной неопрятной плешиной и маленькими заплывшими глазками, он производил крайне неприятное впечатление. Щёки его, как у того хомяка, тряслись и сально блестели, а маленькие пухлые пальчики ловко управлялись с вилкой и ножом, разделывая сочный стейк. И, судя по вниманию официантов, уже далеко не первый по счёту.

В обычной жизни я бы не посмотрел на него так пристально. Ну мужик и мужик. Подумаешь, обжора. Но только вот обычная моя жизнь закончилась у подъезда пару дней назад, после звонка Кайрату. Я так и замер, не до конца выйдя из-за своего стола: оплывшая грудь мужика, обтянутая пиджаком в полоску, медленно раскрывалась, являя медленное белое горение. На этот раз никто к нему не спешил, чтобы сунуть внутрь руку. Я один видел это, и хорошо, сполна прочувствовал соблазн встать и повторить фокус Иосифовны. Отвернувшись, я сел обратно за стол. Вот же чёрт…

Что же это получается… Зависть, которая “с кислинкой” и имеет “чуть вяжущее послевкусие”. Похоть, которая уже совсем не та, что раньше. Гнев, которым захлёбывалась автоледи, оскорбляя ни в чём не виноватых мигрантов, просто выполнявших свою работу. И теперь вот чревоугодие…

Всё это были смертные грехи, и поддаваясь которым, люди становились уязвимыми, беззащитными даже, и как бы обнажали то, что у них внутри. Белый медленный огонь. Которым, чем питались… мы.

Меня замутило.

— Ты чего, без меня уже устрицу слопал?
– глядя на зеленоватый оттенок моего лица, наивно спросила Ксюха, плюхаясь обратно за стол. Я неопределённо покивал в ответ и сказал, что мне тоже нужно на минуточку отлучиться.

— Тебе туда, - указала путь Ксю.

Чёрт, идти нужно было как раз мимо толстяка. Возле него по-прежнему сновали официанты, и похоже, он был в “Кинзе” постоянным клиентом и чуть ли не звездой местного розлива, часто делавший неплохую кассу. Я шагал уверенно и держал спину прямо, но только до тех пор, пока не поравнялся с обжорой.

Его Пламень был всё ещё доступен. Вот он, горячий, нужно лишь вытянуть руку и взять. И его много! О да, у него его более чем предостаточно, и он наверняка с сотней, нет, тысячей отличных оттенков вкуса!..

— Вам помочь?
– между мной, зависшим на месте, и толстяком вдруг вырос тот самый официант. Я встрепенулся, приходя в себя.

— Всё хорошо, спасибо, - ответил я и поспешил добраться до туалета. Блин, за сегодняшний вечер этот парень выручает уже второй раз.

Ощущая одновременно и голод, и тошноту, я навис над раковиной, глубоко дыша. В отражении на меня растерянно таращился темноволосый, короткостриженый паренёк, в котором от славянина было столько же, сколько и от, например, татарина. Он повторял все мои движения, дышал моими лёгкими и носил мою одежду. Но это был не я. Уже нет. Этот пацан не питался душами людей, или чем там на самом деле являлся треклятый Пламень…

Кто я такой? Во что я превратился?!

Я заперся в одной из кабинок, сел на опущенную крышку унитаза и закрыл глаза. Факел встретил привычно - холодом. Но он изменился, стал тяжелее и от жаровни книзу теперь тянулся небольшой подтёк, как если бы горящий в ней Пламень чутка выплеснулся через край и застыл. Эдакая короткая белая полоска…

Но вернулся я не за этим. Меня интересовал символ на квадратном выступе стены, до которого так и не получилось добраться в прошлый раз. Он никуда не делся, едва виднеясь сквозь серую тёплую паутину. Поднеся факел к преграде, я продолжил освобождать пространство внутри себя и остановился только когда смог встать точно напротив того самого выступа.

На меня накатил смех. Надо же, а я ведь видел его, символ-то! И не где-то, а в грёбаном кино, хоть и сказала тогда Ксюха, что подобного эпизода там попросту не было. Этот символ красовался на скале, его собственной кровью вычертил жутко смеющийся мужик с косо срезанной белой бородой, после чего он, символ этот, или же руна, вдруг вспыхнул. А когда огонь спал, на камне остались глубокие борозды. Такие, словно бы кровь того мужика была напалмом…

Я провёл пальцем по оплавленным бороздам руны на квадратном выступе стены. Рисунок ничем, вообще ничем не отличался от того, что я видел тогда. Он был тёплым. И… шептал?..