Пагубная любовь

— Пора мне открыть вам сердце, кузина. В настроении ли вы слушать меня?

— Я всегда в настроении слушать вас, кузен Балтазар.

Скука и презрение, сквозившие в ответе, несколько поколебали уверенность фидалго в том, что его кузина так уж невинна, скромна и застенчива. Тем не менее он предпочел убедить себя, что благорасположение иным способом девице не выразить, и продолжал:

— Мне думается, сердца наши соединились; пришло время соединить и дома.

Тереза побледнела и опустила глаза.

— Уж не сказал ли я что-то для вас неприятное? — осведомился Балтазар, смутившись оттого, что Тереза изменилась в лице.

— То, о чем вы говорите, невозможно, — отвечала девушка не колеблясь. — Вы ошибаетесь, кузен: сердца наши не соединились. Я ваш преданный друг, но никогда не собиралась стать вам женою, и мне в голову не приходило, что у вас, кузен, могут быть такие намерения.

— Вы хотите сказать, я вам ненавистен, кузина Тереза? — с обидой проговорил владелец майората.

— Нет, сеньор: я уже сказала, что от всей души вас уважаю, вот почему и не должна быть супругою того, к кому питаю дружбу, а не любовь. Несчастливою в таком браке оказалась бы не только я...

— Превосходно... Могу ли узнать, — продолжал кузен с деланною улыбкой, — кто оспаривает у меня ваше сердце, кузина?

— Что вам пользы, коли узнаете?

— Польза хоть та, что буду знать: моя кузина любит другого... Так и есть?

— Да.

— И вы любите так страстно, что не повинуетесь отцу?

— Какое ж тут неповиновение: сердце сильнее, чем дочернее послушание. Неповиновением было бы выйти замуж против воли отца; но я не говорила, кузен Балтазар, что выхожу замуж; я сказала всего лишь, что люблю другого.

— Знаете, кузина, ваши слова приводят меня в изумление! Кто бы мог подумать, что в свои шестнадцать лет вы так речисты!

— Это не одни только слова, кузен, — возразила Тереза с достоинством, — это чувства, и они заслуживают уважения с вашей стороны, ибо отвечают истине. Если бы я вам солгала, разве относились бы вы ко мне лучше?

— Нет, кузина Тереза; вы хорошо поступили, сказав мне правду, и сказав ее до конца. Ну что ж, решитесь ли вы открыть, кто тот счастливый смертный, на коем вы остановили выбор?

— Какой вам от этого прок?

— Немалый, кузина; никто не чужд тщеславия, и я только радовался бы тому, что побежден соперником, достоинствами которого я, в ваших глазах, не обладаю. Соблаговолите же назвать его имя, ведь вы бы назвали его кузену Балтазару, когда бы полагали его своим добрым другом?

— Но я не могу более полагать вас добрым другом, кузен... — отвечала Тереза, улыбаясь и произнося каждое слово с той же подчеркнутой отчетливостью, что и Балтазар.

— Стало быть, вы и другом мне быть не хотите?

— Вы не простите мне моей искренности, кузен, и отныне станете мне врагом.

— Напротив... — возразил он с плохо скрытой иронией, — совсем напротив... Я докажу вам свою дружбу, если увижу, что вы вышли замуж за какого-нибудь негодяя, недостойного вашей руки.

— Вышла замуж!.. — прервала Тереза, но Балтазар не дал ей договорить:

— Да, замуж за какого-нибудь знаменитого пьянчугу, мастера пофехтовать дубинкой, храбреца, обращающего в бегство водоносов, достойного рыцаря, который проводит учебные годы в университетской тюрьме Коимбры...

Балтазар Коутиньо, разумеется, знал тайну Терезы. Дядюшка, естественно, поведал племяннику о детском увлечении дочери, возможно, даже ранее, чем предложил ее ему в жены.

Тереза уловила сарказм, прозвучавший в этих словах, и, встав с кресел, проговорила надменно:

— Вам нечего больше сказать мне, кузен Балтазар?

— Есть кое-что еще, кузина; соблаговолите присесть ненадолго. Не думайте, что сейчас вы говорите с влюбленным неудачником, вы говорите со своим самым близким родичем, самым искренним другом и самым решительным блюстителем вашей чести и вашего состояния. Мне было известно, кузина, что вопреки ясно выраженной воле своего отца вы, случалось, беседовали из окна с сыном коррежидора. Я не придал этому обстоятельству никакого значения и отнесся к нему как к пустой забаве, свойственной вашему возрасту. Поскольку два года назад я как раз учился в Коимбре на последнем курсе, я слишком хорошо знаю Симана Ботельо. Когда я вернулся и мне рассказали о вашем увлечении, я изумился простодушию моей бедной кузиночки, но потом подумал, что сама невинность ваша будет вам ангелом-хранителем. Ныне, как истинный друг ваш, я удручен, что вы все еще во власти порочных чар вашего соседа. Разве на вашей памяти Симан Ботельо не якшался с самым подлым простонародьем из этих краев?! Разве не видели вы ваших слуг после того, как им размозжил головы сей ярмарочный удалец? Разве не известно вам, что, напившись допьяна, он разгуливал по Коимбре, вооруженный, как разбойник с большой дороги, и призывал чернь к войне против дворян, и королей, и религии наших предков? Быть может, вы не знали об этом, кузина?

— Знала, но не все, и ничуть не опечалена тем, что узнала. С тех пор как я познакомилась с Симаном, я не слышала, чтобы он причинил хоть малейшее неудовольствие своим близким, и ни от кого не слышала о нем худого слова.

— А потому вы убеждены, что это любовь к вам так преобразила нрав Симана?

— Не знаю, да я об этом и не думаю, — с досадою отвечала Тереза.

— Не гневайтесь, кузина. Вот последние мои слова: покуда я жив, сделаю все, что могу, дабы спасти вас от когтей Симана Ботельо. Случись что-то с вашим батюшкой, я заменю его. Если законы не защитят вас от посягательств вашего злого гения, я докажу удальцу, что никакая победа над водоносами не помешает ему вылететь под градом пинков из дому моего дядюшки Тадеу де Албукерке.

— Так вы хотите распоряжаться моей волей?! — вскричала Тереза с гневным раздражением.

— Я хочу направлять вашу волю, покуда разум ваш нуждается в помощи. Будьте благоразумны, и я оставлю все попечения о вашей судьбе. Не буду докучать вам более, кузина Тереза.

Балтазар Коутиньо отправился к дядюшке и пересказал ему суть разговора. Тадеу, изумленный храбростью дочери и уязвленный в своих отцовских правах и привязанности, рванулся было к ней в комнату с намерением прибить девчонку. Балтазар удержал старика, напомнив, что применение силы только испортит дело и как бы Тереза в таком случае не сбежала из дому. Отец совладал с гневом и поразмыслил. Несколько часов спустя он позвал дочь к себе, посадил рядом и спокойным тоном, с кротким выражением лица сказал, что хочет выдать ее за кузена, но уже знает, что она тому противится. Он прибавил, что не прибегнет к силе; но и не даст согласия на то, чтобы дочь, поправ честь отца, отдала сердце сыну злейшего его недруга. Он сказал также, что стоит на краю могилы и если утратит дочернюю любовь, то такая утрата сведет его в гроб быстрее, чем свела бы смерть самой Терезы. Под конец он спросил Терезу, не подумывает ли она уйти в монастырь и там дождаться смерти отца, чтобы затем стать несчастною по собственной воле.

Тереза расплакалась и отвечала, что уйдет в монастырь, если такова отцовская воля; но стала молить, чтоб отец не лишался ее общества да и ее самое не лишал своей привязанности из боязни, что дочь совершит какой-то недостойный шаг либо окажет неповиновение в том случае, когда добродетель требует повиновения. Она пообещала, что не будет помышлять ни о ком, кроме отца.

Тадеу выслушал дочь и ничего не ответил.

IV

Сердце Терезы говорило неправду. Вот и требуйте искренности от сердца!

Для внимательного читателя из диалога в предыдущей главе вполне выявился характер Терезы де Албукерке. Это девушка с душой мужского склада, сильная духом, ее гордость поддерживается любовью, ей чужды пошлые опасения, если можно применить это слово в том случае, когда дочь должна отказаться от сердечной склонности во имя безрассудных прихотей отца. Добрые люди говорят, так положено, а я всегда держусь тех же мнений, что люди добрые. Мы не погрешим против истины, приписав Терезе толику хитрости, а то и притворства; впрочем, слово «проницательность» тут уместнее. Тереза догадывается, что на стезе реальной жизни прямодушие то и дело спотыкается и доступ к самым благородным целям открывают тропинки, где нет места искренности и чистосердечию. Такая умудренность — редкость в ее годы, столь бедные опытом; но героиня романа почти никогда не бывает заурядною женщиной, а та, о которой повествуют мои записи, обладала своеобразнейшей натурою. Мне же, чтобы уверовать в ее своеобразие, довольно известности, которую принесли моей героине ее несчастия.