Пах антилопы

– Садитесь, пожалуйста, сейчас приборы принесу, - пригласила жена.

Еда на столе и бутылка уже стали забирать над гостями власть, отчего в их облике и движениях появилась некоторая лунатичность. Уселись, руки оба положили на ширину тарелки, воцарили тишину. Словно голову жертвенной птице, я свернул винтовую пробку. Спины выпрямились. Бутылка, не желая расставаться с содержимым, выпускала ледяную струю гулкими сердечными толчками.

– Чего это вы половините?
– неприязненно осведомился Ваганетов, заметив, что я себя несколько обделил.

В таких случаях на что ни ссылайся, все равно есть большая вероятность остаться непонятым, но я все ж таки сделал попытку:

– Мне ночью работать.

– Так тут вроде все не бездельники.
– Ваганетов обвел рукой стол, словно за ним, кроме Кожамкулова, еще человек десять сидело.

– Ему и половинки много, - вмешалась жена, очень вовремя вернувшаяся с тарелками.
– Сейчас такой мужик пошел, от одной рюмки с копыт валится.

Ваганетов посветлел лицом.

– Нет, мы пока еще пару-тройку...
– он сделал ударную паузу и взялся за рюмку, - десятков...
– опять пауза, - таких малышек держим. Правда, Талгат Ниматович?

– Сергей, еще раз прошу, говори только за себя, - ответил казах, но уже без всякой злости.
– Предлагаю за хозяйку дома.

Выпили. Жена, хоть я и смотрел на нее умоляюще, отправилась якобы укладывать ребенка. Мы же налили по следующей.

И вот после нее Кожамкулов стал быстро терять резкость очертаний. Жесткости в скелете поубавилось, суровость, которая очень шла к его азиатскому лицу, расползлась в какую-то, наоборот, отчаянную улыбку - что вот он себя уронил и теперь все секрет узнают, какой он пьяница горький, будут смеяться над его беспамятной оболочкой. Я даже кивнул ему: мол, погружайся спокойно. Но уже приглашать не нужно было: Кожамкулов, словно ребенок, который прячется за ладошками, тихонечко налил одному себе полную рюмку и, выждав секунд десять, изобразил на лице удивление: как же так, все выпили, а он пропустил? Отставание было ликвидировано, и какое-то время, пока жидкость двигалась по пищеводу, переводчик ее внутренним взором сопровождал. Но, как только она достигла желудка, перевел фокус на меня:

– Думаете, казахский мой родной?

В тоне появились пузырьки агрессии.

– Думаю, да.
– Я ответил вполне искренне, но наползающую тучу это не остановило.

– Хочу заметить, что в моем вопросе ответ уже содержится, и вы напрасно делаете вид, что он вам неизвестен.

– А какой ответ?
– заинтересованно вставил Ваганетов. Его простодушие несколько смягчило Кожамкулова.

– До одиннадцати лет я в русском детдоме воспитывался. Сестра меня забрала, только когда работать пошла.

Воцарилось молчание. Физически чувствовалось, как оно заползает в зияющий провал между сиротством Кожамкулова и моим теплым, домашним детством.

– Александр, чего не наливаешь, прокиснет!
– Ваганетов шахматным манером двинул ко мне рюмку.
– Давай за вас, Талгат Ниматович. За вашу докторскую.
– И, отвернув голову в мою сторону, театральным шепотом объявил: - По моторам в стране первый человек.

– Был!
– отрезал Кожамкулов.
– Теперь все первые.

Выпили.

– Половинишь, Александр.

– Половиню, Сергей.

Полминуты ушло на закусывание, и тут Кожамкулов вдруг резко поднялся из-за стола. Я перепугался, что опять его на скандал повело, но, вглядевшись, обнаружил полное отсутствие в глазах злобы и вообще всего.

– Готов, - громко констатировал Ваганетов, как будто казах не мог его услышать.

Он и не услышал - постоял, покачался и вдруг, словно догоняя свой центр тяжести, кинулся вон из комнаты.

– Не суетись, Александр, - пресек мою попытку последовать за гостем Ваганетов, - очухается через полчасика.

Все же было интересно, как пойдет процесс очухивания. Выглянул в коридор. Кожамкулов стоял перед зеркалом, опершись рукой о раму, и давил взглядом на точку, помещавшуюся вне пределов материального мира. Надежды, что он быстрее чем за полчаса совместит ее с плоскостью зеркала, и впрямь не было. Успокоенный, я вернулся в комнату.

– Вглядывается?
– осведомился Ваганетов.

Я кивнул.

– Потом грустить будет и все раздавать. Мужик святой. Захотел бы, любые бабки мог сшибать: какой хошь двигатель - хоть с иномарки, хоть какой - послушает и сразу говорит, где что. Я, когда гараж покупал, расплачиваюсь, а дед, хозяин, мне вдруг лепит: "По-хорошему с вас надо бы лишнюю тысячу взять". "Счас, - говорю, - с какой радости?" "С такой, что у вас с автомобилем теперь никаких забот не будет. Соседний с вами бокс занимает, можно сказать, лучший в Москве механик". Точно, забот никаких, делаю-то я сам, но гайки вертеть ума не надо, главное - знать чего.

– Как-то он для такого мастера больно нище одет.

– А потому что дурак. Кандидат, а дурак. Денег не берет!
– Ваганетов ретроспективно рассердился на товарища, но не столько за непрактич ность, сколько за нарушение рыночных основ жизни.
– А что в институте получает, все сестре в Кокчетав шлет. Да еще пьет, как лошадь.

Телефонный звонок вклинился в разговор с обычной своей бесцеремонностью.

– Сережа, как ваши дела, привез Ваганетов материалы?

– Привез. Уже все перевели, спасибо Талгату Ниматовичу.

– Как перевели?!
– взревела Эльвира.
– Зачем?

Странное это удовольствие: притопить ближнего, - ведь сидело же внутри меня знание, что Ваганетову влетит за казаха, - а потом тянуть к нему спасительную руку.

– Затем, что на вашем "Крекекексе" проспекты имеются только на казахском. Без Сергея я бы вообще не знал, что делать.

– Ну да, а теперь узнали, когда он с этим алкашом к вам заявился. Гоните обоих в шею!

Приказ был явно невыполним, и я застыл с трубкой в руке, ожидая, пока течение времени отнесет его от меня подальше.

– Дайте-ка этого умника сюда!
– угли в голосе Эльвиры дышали жаром.

Тезка мой по бизнесу не сразу смирился с неизбежностью, заключенной в протянутой к нему трубке. Он целиком сосредоточился на тыканье вилкой в папиросный кусок ветчины, который без наматывания не подцепишь. Тыкал, тыкал, я стоял с телефоном - долго это продолжаться не могло.

Текст выволочки почти целиком поступал в ушное отверстие адресата, до меня долетали только те пассажи, которые женщина выделяла жирным шрифтом. Но звука и не требовалось, само действие Эльвириной речи на Ваганетова было достаточно красноречиво. При полном сохранении геометрических размеров на нем с каждой поступавшей по проводам фразой все больше и больше обвисала кожа. В какой-то момент я даже испугался, что она уже никогда до прежней упругости не натянется. Но короткие гудки, гневным многоточием завершившие Эльвирин монолог, немедленно вернули моему напарнику прежнюю наполненность.

– "Уволю!.." Шла бы она! Как машину чинить - Талгат Ниматович, Талгат Ниматович. Да я ее две штуки вонючих где хошь заработаю.

Какую боль причинила мне эта фраза, не могу и передать. То, что я всю жизнь списывал на фортуну, оказалось вовсе не фортуной, а строгим законом движения человеческих судеб, в котором записано, что таким, как Ваганетов, уж две-то тысячи в месяц обеспечены. И жена моя этот закон тоже откуда-то знает - почему и уверена, что мне нигде, никогда, ничего не заработать.