Пакт
Шрифт:
– Зачем так много? Мы отправляемся всего на месяц.
– Макс должен пройти специальный курс лечения, это дорого, – объяснил Карл.
Перед сном он зашел к Максу. По ковру были разбросаны игрушки, среди них детали «юнкерса», который когда-то подарил Максу на день рождения Вирте. Рядом с крыльями лежали крошечные фарфоровые фигурки летчика и пассажиров.
– Папа, я пытался починить самолет, но не получилось, – зевнув, сказал Макс.
– Ты же знаешь, это невозможно, мы с тобой много раз пытались.
Карл сложил детали «юнкерса» в коробку, вспомнил, как маленький Макс показывал пальчиком
Ночью Карл спал крепко, и ничего ему не снилось. Встали рано, завтракали в спешке, Вирте просил не опаздывать. Эльза нервничала, боялась забыть что-нибудь. Макс зевал и покашливал. У Карла мелькнула мысль, не оставить ли его дома, слишком он бледный, вялый, и горло опять красное, но он тут же подумал, что в альпийском санатории, на свежем воздухе, Макс поправится быстрее.
Когда вышли к машине, Отто попросился за руль. Он уже научился водить. Было тихое воскресное утро, пустые улицы, Карл разрешил, сел рядом. До аэропорта Темпельхоф доехали за сорок минут. Самолет Вирте стоял на летном поле. Сам Вирте возле самолета беседовал с какими-то людьми в комбинезонах. Подойдя ближе, доктор услышал:
– Я не понимаю, он вчера еще был здоров!
– Господин полковник, не волнуйтесь, самолет готов к полету, мы все тщательно проверили.
– Я не доверяю никому, кроме моего механика! – Вирте явно нервничал, почти кричал.
– Господин Вирте, мы можем садиться в самолет? – спросил Макс.
– Подожди, малыш, я должен разобраться, – ответил Вирте и взъерошил ему волосы.
– Что-нибудь случилось? – тревожно прошептала Эльза.
– Нет-нет, не волнуйтесь, все в порядке.
Карл увидел, как из ангара вышел высокий офицер люфтваффе и быстро направился к ним. После обязательного нацистского приветствия он пожал руку Вирте и с улыбкой произнес:
– Паоль, я думал, ты уже в небе. В чем дело?
– Дитрих, я не понимаю, куда исчез мой механик, этих я не знаю.
– Зато я их знаю, – офицер рассмеялся и похлопал Вирте по плечу. – Это мои механики, Паоль, поверь, они надежные ребята, профессионалы, не хуже твоего Шульца. А это провожающие?
Офицер обратил, наконец, внимание на Карла и его семью.
– Провожающий тут только один, доктор Штерн. Фрау Штерн и мальчики летят со мной, – объяснил Вирте.
– Ах, вот как? – полковник скользнул взглядом по лицам.
– Господин Вирте любезно согласился прихватить нас, – с вежливой улыбкой объяснила Эльза. – Мой муж вынужден задержаться в Берлине, он прилетит позже.
– Ну можно, наконец, в самолет? – Макс нетерпеливо топтался у трапа. – Пожалуйста, господин Вирте, вы обещали, что позволите мне сесть рядом с вами в кабину. Можно?
– Да, конечно, малыш, залезай, – кивнул Вирте.
– Макс, подожди! – Карл обнял его. – Я прилечу к вам совсем скоро, не забывай полоскать горло.
Механики подняли чемоданы, погрузили в салон. Карл поцеловал Эльзу, Отто, напомнил, чтобы сразу отправили ему телеграмму.
Заурчал мотор, самолет пошел на разгон. Карл увидел за стеклом кабины рядом с Вирте счастливое, улыбающееся лицо Макса. Самолет разогнался, оторвался от земли, стал набирать
высоту, удаляться, уменьшаться, превратился в крестик, потом в точку. Карл, задрав голову, глядел в чистое безоблачное небо, пока точка не исчезла.Впереди был свободный день. Он отпустил горничную, долго слонялся по пустой притихшей квартире, чувствуя себя уже не хозяином, а постояльцем. Из комнаты Отто орало радио. Транслировали речь министра по делам церкви доктора Керрля:
– Партия стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм. Национал-социализм есть волеизъявление Господа Бога. Воля Божья воплотилась в немецкой крови. Нам пытаются внушить, что христианство подразумевает веру в Христа как Сына Божьего. Это смешно. Истинным олицетворением христианства является партия, и в первую очередь фюрер, призывающий немецкий народ поддерживать истинное христианство. Фюрер – выразитель новой божественной воли.
– Все, хватит… – пробормотал доктор и выключил приемник.
Днем он обедал с Бруно в маленьком ресторанчике на острове Музеев.
– Тебе объяснили, почему ты должен задержаться? – спросил Бруно.
– Нет. В понедельник вечером меня ждет Геринг, думаю, обойдется одним сеансом, он сейчас в отличной форме. Жаль, конечно, так хотелось послать все к черту, улететь сегодня с Эльзой и мальчиками.
– Скажи, а что за человек этот Вирте?
– Летчик-ас, герой войны. Я лечил его от морфинизма. На общем нынешнем фоне кажется вполне приличным человеком.
– Да, ты рассказывал, – кивнул Бруно и заговорил о чем-то другом, но как только вышли из ресторана, опять вернулся к Вирте.
– Я слышал, среди ветеранов люфтваффе кое-кто разочаровался в Геринге, говорят, он захапал слишком много постов и денег, организовал тотальный контроль над армией, его поведение недостойно офицера, а история с поджогом рейхстага дурно пахнет. Как ты думаешь, твой Вирте входит в число недовольных?
– Кто угодно, только не Вирте. Он боготворит Геринга. Я не могу назвать его оголтелым нацистом, но к режиму он вполне лоялен.
Он ждал телеграмму, но ее не было. Понедельник пролетел незаметно, Карл весь день работал над статьей о навязчивых неврозах, хотел закончить ее перед отъездом. Только на двадцать минут вышел из дома, отправил телеграмму на адрес своего швейцарского коллеги. Он немного волновался, что до сих пор нет вестей. Вечером за ним приехали от Геринга. Сеанс длился полтора часа. Прощаясь, он спросил, когда ему можно уехать в отпуск.
– Придется задержаться дней на пять, – ответил Геринг.
– Вы уже отправили семью? – участливо спросила Эмма, новая жена Геринга.
– Да, они улетели вчера утром. Полковник Вирте любезно согласился взять их в свой самолет.
– Кто? – гаркнул Геринг так громко, что Карл вздрогнул.
– Паоль Вирте, ваш бывший однополчанин.
– О боже, – прошептала Эмма и закрыла рот ладонью.
– Штерн, повторите еще раз, когда, с кем, на каком самолете улетела ваша семья! – орал Геринг и тряс доктора за плечи.
Карл повторил и почувствовал, как все тело наполняется ледяными колючками. Он смотрел на трясущуюся физиономию Геринга и сквозь пульсацию в ушах слышал его крик: