Палм-бич

Но это было еще не все. Имелись еще неотесанные друзья с материка и совсем уж темные места, куда он водил се в поздние часы, когда степенный Палм-Бич давно спал. В сумрачных барах Старого Окичоби и «веселых» кварталов Ривьеры Кристи широко раскрытыми глазами впервые смотрела на бьющую ключом жизнь другой части города. Кристи вдруг оказывалась в самой середине Дантова ада, но рядом с ней находился Скотт, и она чувствовала себя там в такой же безопасности, как на гладкой скамье Храма Милосердия у Моря. Он знал всех и вовсе не являлся для них неким богатым чужаком, которого с трудом, но терпят. Он был одним из них, легко смеялся их шуткам, веселился их жестам, без труда понимал их жаргон и их предрассудки. А когда в ночной темноте характеры сталкивались, рассудки мутились, и к ней тянулись жадные руки, он так сжимал кулаки и зубы, что до обитателей сумрачного мира быстро доходила неразумность их поведения. Она чувствовала себя средневековой принцессой, опирающейся на руку своего рыцаря, полностью защищенной в самой гуще опасностей. Это было все равно что смотреть из окна на падающий снег, удобно устроившись у пылающего камина.

Несколько дней назад она узнала, кто он, но к этому времени она уже крепко сидела на крючке. Скотт Блэсс. Сын Лайзы Блэсс. Сын врага ее матери. Какое-то время ее мучил вопрос этики. Хорошо ли это по отношению к матери – встречаться с ним? Не обязана ли она принимать участие в вендетте своей матери против старой пассии отца? Светло-голубые глаза, так похожие на ее собственные, предопределили решение. Грехи отцов и матерей не должны касаться детей. Во всяком случае, было видно, что Скотт вовсе не унаследовал ненависти. Он знал, что ее фамилия Стэнсфилд, но это особо не. впечатляло и не отпугивало его. Она, однако, пошла на хитрость. Она не сказала матери, кто ее постоянный поклонник. Во всяком случае, Джо Энн, занятая, как всегда, собой и абсолютно не проявлявшая интереса к другим, и не потрудилась спросить об этом.

Когда они вышли из «Парамаунта» и двинулись по дорожке, Скотт снова взял ее за руку. Он молчал. Ему и не надо было говорить. В теплой, наполненной ароматами ночной тишине они пошли по Семинол-авеню к морю. На песке они разулись и посмотрели на луну, которая вошла в свою третью четверть. Твердый подбородок Кристи подчинился повелению пальца Скотта, в лунном свете глаза ее смотрели прямо в его глаза, а ее теплое, прерывистое дыхание свежим дуновением касалось его лица. Она почувствовала, как губы ее приоткрылись, сухие, словно шумевшие над головой пальмовые листья. Скоро он начнет целовать ее и передаст ей свою влагу, оросит пустыню ее тоски и заставит ее расцвести. Что же там, в глазах этого юноши, которого она так полюбила? Печаль и вызванная одиночеством тоска, смешавшиеся со страстным желанием? Если так, то она готова пойти навстречу всем его желаниям. Она хотела собрать его в единое целое, заполнить брешь в его душе, о которой так красноречиво говорили его глаза, изгнать прочь его одиночество, утолить его голод, щедро подарив ему свое собственное юное тело.

Кристи обняла его за тонкую талию и притянула к себе, ощущая его ошеломляющую твердость и бесстыдно прижимаясь к нему. Но он все еще не целовал ее. Он наблюдал за ней, и непонятные эмоции бушевали, как дикие волны прибоя, за двойной завесой его глаз. Почему же он колеблется?

Потом он придвинулся к ней, нежно, медленно, неотвратимо. Кристи прикрыла глаза и услышала свой собственный стон. Она была готова принять его. Все внимание она сконцентрировала на своих губах. Они первыми соприкоснутся с ним, первыми ощутят его.

Его губы приблизились к ее губам, словно нерешительные незнакомцы, ищущие, вежливые, внимательные, пробующие. Казалось, сначала они остановились рядом, как трепещущая крыльями птичка зависает над раскрывшимся цветком. Потом, сухие и теплые, они прильнули к ее устам. От переполнившего Кристи необычайно тонкого и в то же время мощного чувства по коже ее вверх и вниз побежали мурашки. Кристи чувствовала их своими быстро твердеющими сосками, ощущала упругой кожей тугих бедер, теплой и влажной мягкостью между ног. А потом язык Скотта сделал ее уста своими. Умело и уверенно он проник внутрь, и вырвавшийся у Кристи от этого прикосновения трепетный вздох был красноречивым свидетельством его мастерства. Кристи открыла глаза, и в них устремился водопад звезд, а Скотт уже больше не был нежным. Им двигало нетерпение юношеской страсти, его уста впивались в ее уста, пробовали их вкус, пожирали их, стремились втянуть ее губы, зубы, язык в самое сердце урагана страсти.

Кристи билась в его руках. Ему нужен был ее рот. Она тоже страстно желала, чтобы он принадлежал ему. Он хотел испробовать ее вкус. Ее вкус уже был его вкусом.

Руки Скотта нетерпеливо двигались сзади, пока не коснулись обнаженной кожи. Скотт вытянул белую футболку из джинсов и мягко пробежал пальцами по ее теплой спине. Пальцы искали застежку бюстгальтера, но не нашли ее. Медленно Скотт опустился на песок и встал перед ней на колени, как в церкви. Потом он и ее уверенно потянул вниз. Его руки благоговейно подняли мягкую ткань, раскрывая Кристи, обнажая, втягивая в запретное царство наготы, туда, откуда уже не будет возврата.

Скотт смотрел на доставшийся ему дар. Гордо, чуть ли не с вызовом. Кристи тоже смотрела на него и пыталась сказать глазами, что она уже принадлежит ему, что она не будет сопротивляться, что ее воля уже стала его волей, еще когда за несколько секунд до этого были слиты вместе их губы. Захлестнувшее ее чувство уже было слишком сильным, чтобы можно было бояться, однако неуверенность продолжала витать в неподвижном ночном воздухе. Груди у нее маленькие. Идеальные по форме, упругие, – но совсем небольшие. «Что скажет Скотт? Господи, неужели он не видит, как они трепещут?»

Словно отвечая на этот безмолвный вопрос, Скотт склонился вперед. Он взял эти пылающие, напрягшиеся груди в свои ладони и, как показалось, целую вечность воспринимал их напряженную полноту, словно бьющееся в них желание было осязаемой, тугой и живой энергией страсти.

Потом он прильнул к ним, язык его жадно тянулся к обоим розовым соскам, к их мягкой невинности, и когда его губы сомкнулись, сердце Кристи остановилось. Ее пальцы нащупали его затылок, и она прижала его к себе, словно грудного ребенка, питая силой собственной страсти. Она провела пальцами по светлым волосам, вершине ее мечтаний, великолепной короной венчающей ее возлюбленного, и внизу, внутри нее, ревущим и вспенивающимся водоворотом закипело желание. Кристи слышала голос своего тела, пронзительный и чудесный, говоривший о том, что должно случиться. Она не была к этому готова. Она с трудом могла поверить в это. Но это было на самом деле. Меж бедер слышался резкий гудок стремительно приближавшегося скорого поезда, а внизу живота раздался грохот, предупреждающий о сходе лавины. Сознание оставалось сторонним свидетелем надвигающегося восхитительного события, готовящегося подобного землетрясению слияния. Времени предупредить Скотта не было. Едва ли было время и самой подготовиться. Оставалось лишь время криком известить звезды, небо, песок пустынного пляжа о таинственной силе того, что она испытывает.

Скотт уловил сигналы ее тела, когда маленький сосок у него во рту дернулся и встал на дыбы, как испуганный жеребенок, наполнив его уста сладким привкусом согласной на все невинности. Он знал, что случится, и хотел этого. Его руки сомкнулись вокруг нее, он прижал к себе ее, несущуюся через тропическую бурю оргазма, трепещущую от удовлетворения. Бурный и влажный вибрирующий под воздействием своей безудержной энергии, оргазм накатывал на Кристи волну за волной, и в захлестнувших ее хаотических и стремительных потоках чувств Только одно было понятно Кристи. Внутри у нее возникла пустота, и она хотела, чтобы пустота эта была наполнена.

За оргазмом последовала первая нестерпимая паническая дрожь. Не отпугнула ли она его? Не исчезло ли его желание от ее неопытности и потери контроля над собой? Ей необходимо было это знать. Необходимо было спасти то, к чему страстно стремился каждый атом ее тела. Смелыми руками она потянулась к нему, в них уже не было невинности. Негнущимися пальцами она нащупала твердость, сумела высвободить ее, и перед ней предстало то, о чем она мечтала. Она прикоснулась к нему с восхищением, и, как она того и желала, пальцы поведали о ее необузданном желании.

Она легла на песок, расстегнула пояс своих синих джинсов, спустила их с полных бедер вместе с потянувшимися за плотной тканью трусиками, обнажив светловолосую тайну, сияющую в бледном лунном свете. В этой полной отрешенности от всего яркой молнией вспыхнула мысль. Маленькая Кристи Стэнсфилд. Милая и пухленькая. Чистая и пригожая. Всеобщая американская мечта. Валяется на песке, погубленная похотью. Требует, криком кричит, чтобы в нее вошло, заполнило ее страстное желание какого-то парня.

Тело Скотта возникло над ней, закрывая собой небо. И тут, совершенно неожиданно, Кристи увидела то, чего не должно было быть. В глазах, в уголках рта Скотта читались совсем не те чувства. Она видела это какую-то секунду – триумф? жестокость победителя? огонек жгучей ненависти? – потом все пропало. Колокола внутри сознания забили тревогу, все силы разума напряглись в попытке объяснить проблеск интуиции. И пришло оно. Осознание. Это все не правильно. Глубоко, изначально не правильно. Нечто, о чем они всегда будут сожалеть. Будут жалеть. Преступление против океана, против свежего морского воздуха, против усеянного звездами неба.