Пальмы на асфальте

Рина так и не позвонила Игорю, хотя больше всего на свете хотела этого. Она не позвонила не потому, что ей было стыдно перед мужем, и не потому, что решила обо всём забыть, и не потому даже, что с отъездом в Израиль жизнь всё равно перевернётся, и что от неё останется? Она не позвонила сама, потому что боялась услышать в его голосе безразличие или показную вежливость, а то и вовсе пренебрежение; нет, хуже всего безразличие, безразличие и скуку.

Рина не позвонила, но при этом отчаянно ждала его звонка. Она каждый раз спускалась в кабинет Александры Васильевны, методиста садика, где стоял телефон, чтобы взять то какую-то книгу, то ноты, то карандаши. Рина нарочно медленно перебирала книги на полках, вела долгие профессиональные беседы с Александрой Васильевной, и ей каждую минуту казалось, что вот сейчаc за её спиной зазвонит телефон. Иногда она даже специально становилась боком, чтобы видеть аппарат, пока Александра Васильевна не заметила ей осторожным голосом: «Если бы, Рина Аркадьевна, вы не были женщиной, и к тому же такой молодой, я бы наверняка поверила, что вы ко мне неравнодушны, так часто вы посещаете мой кабинет…» А иногда Рине казалось, что вот Игорь возьмёт и приедет, и будет ждать её около работы или на ближайшей автобусной остановке. Трудно поверить, но каждый раз, когда она выходила из садика, то присаживалась поправить Гошику шарф и незаметно осматривалась. Потом они с Гошиком неторопливо возвращались домой пешком, дышали морозным воздухом, и она выглядывала Игоря в толпе людей, вываливающих из дверей Центрального универмага: и каждое такси, выпускавшее пассажира, привлекало её внимание. Она понимала, что похожа на сумасшедшую, но чувствовала, что может встретить Игоря каждую минуту и в любом месте. Однако меньше всего она ожидала встретить его у себя дома.

Игорь отказался от предложения Володи остановиться у него — предпочёл гостиницу в аэропорту, так как ни в одной из центральных мест, конечно же, не было. Лучше пару раз смотаться на такси в аэропорт и обратно, чем смотреть, как Рина расхаживает по дому в домашнем халате, а Володя где-то в коридорчике между гостиной и кухней прижимает её к стенке и тискает ей грудь, пока ребёнок сидит на ковре и играет в кубики. Почему-то именно так представлял себе Игорь правильную семейную жизнь, такую, какой не было у его родителей, и такую, какую ему необычайно остро захотелось сейчас иметь с Риной.

После длинного рабочего дня в Володином НИИ⁷, где Игорь с огромным удовольствием возился с новым компьютером, а все завидовали его знаниям, Володя затащил-таки его к себе домой. «С женой познакомлю, — соблазнял он Игоря, — пацана моего посмотришь. А какой борщ Рина варит, закачаешься…»

Рина сегодня борщ как раз не сварила, и с работы они с Гошиком пришли поздно: стояли в очереди за майонезом. Увидев Игоря, Рина оцепенела, подумала, что он приехал за ней. «Сейчас всё решится», — мелькнуло в голове.

И поэтому, когда Володя, закончив рассказывать смешной анекдот, начал знакомить её с Игорем, Рина даже не сразу сообразила, что речь идёт о каком-то совместном проекте. А назавтра Игорь уезжал прямо с работы в аэропорт, и Володя должен был его провожать; ни о какой встрече наедине, даже на секунду, не было и речи. Но они успели посмотреть друг другу в глаза, и это была и любовь, и прощание. Перед самым уходом, в том самом коридорчике между гостиной и кухней, пока Гошик играл на ковре в кубики, а Володя присел ему помочь, Рина всунула Игорю в карман куртки несколько листков, исписанных мелким почерком. «И когда только успела написать, — поразился Игорь, — ведь никуда не выходила…» Но каково было его удивление, когда в гостинице, не снимая куртки и не отряхнув от снега ботинки, он вытащил из кармана Ринино письмо и увидел, что это были стихи. С ботинок уже натекла лужа, с куртки валил пар, а он читал, перечитывал и не мог остановиться, столько чувства и боли было в этих не совсем складных, но таких дорогих ему строчках…

В аэропорту Володя передал Игорю две пачки денег, аккуратно перетянутые резинкой. На одной был записан телефон. Эту пачку Володя попросил передать его приятельнице в Москве — той, у которой они были в гостях.

— У неё больной ребёнок в специнтернате, — извиняющимся голосом добавил Володя, — а я в Москве больше не буду — в Тель-Авив мы летим из Ленинграда.

Аллочка уже дошла до повторения неправильных глаголов, когда вошёл Игорь. Он извинился, вытащил из ящика серванта свою тетрадь и присел на диван около Людмилы Михайловны; но уже по раздражённому жесту, с которым он кинул на колени свой дипломат, чтобы удобнее было писать, Аллочка поняла, что он не в духе. Игорь стоял первым в её списке претендентов на фиктивный (или не фиктивный) брак, и поэтому она внимательно следила за его настроениями. По правде говоря, он был ей очень симпатичен, но Аллочка боялась форсировать события, чтобы не навредить. Однако сейчас она с сожалением поняла, что упустила время, визы уже готовы — хотя это ещё можно было бы исправить: ещё раз съездить в израильское посольство и вписать молодую жену, то есть её, Аллочку. Но после того, как Игорь вернулся из Москвы, он переменился к ней совершенно. Её безошибочная интуиция подсказывала ей, что в этом замешана женщина. Вот и сейчас он скользнул по Аллочкиной груди равнодушным взглядом, а она вчера на толкучке⁸ специально для него купила «анжелику»⁹. Деньги за три урока ушли, а съём квартиры в этом месяце не оплачен, и Юлечке надо шубку справить — зима на дворе…

Как нарочно, у Аллочки в этот вечер было ещё два урока, и домой она вернулась поздно. Наташа, её сестра, оставшись, как была, после тренировки, в спортивном костюме, сидела на диване, напротив телевизора. Она вытянула свои длинные ноги в шерстяных носках маминой вязки (по полу всегда тянуло холодом) на журнальный столик, а Юлечка спала у неё на коленях, неудобно завернув руку, и прядь белокурых волос прилипла к губке. Аллочке хотелось её поцеловать, но её щёки были холодные с мороза: полчаса пришлось стоять на остановке, ждать автобуса.

— Почему ты не уложила её в кроватку? — Аллочка, не снимая дублёнку, грела руки над батареей.

— Она хотела со мной смотреть телевизор, да и холодно там, — Наташа махнула рукой в сторону спальни, — батарея не греет.

Аллочка только вздохнула… Она снимала эти полдома у старой бабки в частном секторе¹⁰. Дети старухи пребывали на Камчатке¹¹, и, даже если в комнате завтра обвалится потолок, Аллочка сможет рассчитывать только на себя… Конечно, родители ей помогают, продукты возят: всё своё; за Наташу тоже деньги дают. Отец — председатель колхоза, старшую дочку выучил, а Наташа живёт с ней, потому что учится в спортивной школе. Ну, и алименты капают. Аллочка посмотрела на Юлечку. Она не даст девочке почувствовать, что та растёт без отца. Для гимнастики она купила ей импортный купальник, и коньки с белыми ботинками на каток, и шубку она ей вчера на рынке присмотрела из настоящего кролика, тоже беленькую… Аллочка, согревшись, скинула на спинку кресла дублёнку и подошла к двери в так называемую гостиную, где на гвоздике висел список претендентов… Она взяла ручку и вычеркнула первого в списке — Дубровского Игоря. Наташа проследила за ней взглядом. «И фамилия красивая», — вздохнула она.

Чтобы отвлечь старшую сестру от мысли об очередном провале, она протянула ей детскую книжечку-раскраску, полученную на уроке иврита: «Смотри, учили сегодня с Юлькой иврит. Видишь — это первая буква алфавита, „Алеф“, как наше „А“. Нужно нарисовать ей смешную рожицу. Юлька уже её выучила, способная, вся в тебя». Аллочка только покачала головой. Как длинен путь от знакомства с первой буквой алфавита чужого языка до умения на нём общаться, знала в своей семье только она — дипломированная выпускница факультета иностранных языков. «И вот же несправедливость, — с горечью сказала сама себе Аллочка, — она, которая в совершенстве знает английский и немецкий, и вполне сносно объясняется на французском и на испанском, должна сидеть в этой догнивающей дыре, Совке¹², и ждать, пока всё окончательно развалится, а всякие там Дубровские… — Аллочка глянула на плохо зачёркнутую строчку и начала снова с досадой черкать по фамилии, пока не порвала в этом месте бумагу, — а всякие там Дубровские и многие другие уезжают за границу только потому, что они Мойшевичи и Абрамовичи, как будто бы они не такие, как остальные, как мы, которые пострадали в этой стране не меньше…»

Первую еврейскую семью, желающую подтянуть свой английский перед отъездом в Израиль, Аллочка «получила» от своего одногруппника, который уехал по договору в Германию работать переводчиком в фирме по продаже компьютеров… И пусть это была всего лишь бывшая социалистическая страна, всё равно Аллочка понимала, что такая работа — это прерогатива мужчин. А что остаётся ей, слабой женщине? И тут у неё возникла гениальная идея — фиктивный брак! Выгодная сделка для обеих сторон. Она, Аллочка, понятно, получает возможность выехать в Израиль, а что она может предложить другой стороне? Во-первых, деньги: Аллочка неплохо зарабатывала и скопила приличную сумму на счету в сберкассе. Да и родители, если надо будет, помогут. Во-вторых, первая помощь по приезде в страну с языком. Видела она этот «избранный народ», три слова на английском связать не могут. А у неё, у Аллочки, английский в совершенстве, и иврит она вовсю осваивает в новой синагоге, уже с женой раввина говорила об еврейских праздниках, правда, всё время на английский сбивалась. Ну, и в-третьих, — она снова растроенно взглянула на зачёркнутую строчку в списке претендентов — в-третьих, такому, как Игорь Дубровский, можно оказывать и другие, конкретно супружеские услуги. А что он себе думает, там на него бросятся тамошние аборигенки? Да они же только на деньги клюют, это любому школьнику известно, — капитализм.

ГЛАВА 9

Татьяна Романовна Полонская давала прощальный концерт. Это её отец затеял, Роман Соломонович. Он приготовил несколько произведений, где соло отдавалось фортепиано, потеснив на время первую скрипку, и пригласил весь город.

В этом был весь Роман Соломонович: из любого небольшого события он мог сделать фестиваль. Тане было заказано новое концертное платье у лучшего портного — за счёт отца. «На зависть первой скрипке», — не преминула упомянуть Софья Александровна. На афишах слово «последний» или «прощальный» не прозвучало, но на концерт пришли все известные люди города и все те, кто хотел проявить своё внимание к Роману Соломоновичу. После концерта был «коктейль», на котором Софья Александровна присутствовала наравне с «первой скрипкой». К Тане подходили с комплиментами, пожеланиями, напутствиями: пророчили ей большое будущее на западных сценах. Софья Александровна никак не могла наглядеться на свою дочь, которая в этом платье, копирующем последнюю модель солистки

«Ла Скала», действительно выглядела звездой. Тем не менее, она не забывала предостерегать Таню каждые пять минут:

«Не зацепи платье, не пролей на платье шампанское! Кто знает, когда сможешь сшить новое?» Таня уже отправила все свои концертные наряды с багажом, а это, последнее, собиралась положить в чемодан. Действительно, в чём она будет играть в оркестре, пока не придёт багаж?

Свою опустевшую квартиру Таня сдала в ЖЭК¹³, контейнер был отослан. Софья Александровна багаж не отправляла, мебель не продавала: квартира была оставлена в её первозданном виде в распоряжении Романа Соломоновича, если он вдруг захочет вернуться или отдохнуть от бурной жизни с «первой скрипкой». Это был его мир, и Софья Александровна не была готова сдвинуть с места ни одну вещь, ни одну безделушку.