Паломничество Ланселота

— Вы чем—то больны? — спросил доктор.

— У меня полно обычных старческих недугов, но даже если бы я мог лечиться, я бы не стал тратить на это время. У меня уже угасла воля к жизни, я не испытываю никаких желаний, кроме двух. Первое из них совершенно несбыточное: мне бы хотелось выпить рюмочку хорошей водки. А вот второе мое желание еще вполне может исполниться: я бы хотел своими глазами увидеть, чем все это кончится. Я, знаете ли, историк. Бывший, конечно. Не сразу, совсем не сразу, но я сообразил, что мне выпала великая честь жить при конце человеческой истории. Теперь я испытываю к происходящему исключительно профессиональный интерес. Любопытство — единственное чувство, на которое я еще способен. Между прочим, на вашем месте я не стал бы здесь засиживаться, слушая разглагольствования выжившего из ума профессора истории: скоро сюда придут за готовой продукцией другие поморники.

— Вы думаете, они будут к нам враждебны? Поморники ненавидят других планетян?

— Все планетяне ненавидят всех планетян, и поморники не исключение. Знаете, для чего наши старшины используют последние оставшиеся у них лодки? Конечно, они ловят с них рыбу для себя и для своих приближенных, но когда ветер дует с юга на север, они набирают полные мешки живой саранчи, отплывают подальше и выпускают ее на ветер. Вы догадываетесь, зачем они это делают?

— Нет…

— Они хотят помочь саранче перелететь море и напасть на Скандинавию. Ходит слух, что скандинавы благоденствуют, что между Европой и Скандинавией в море установлен специальный кордон, чтобы не пропустить голодных европейцев в сытые северные области. "У нас все пожрала саранча, так пусть и у скандинавов будет то же самое!" — говорят наши люди, и радуются, когда видят летящую на север саранчу.

Якоб с доктором переглянулись: хорошо, что они не успели сказать старику, откуда плывет катамаран "Мерлин" — кто знает, насколько хватило бы его бесстрастия, если бы он узнал, что перед ним скандинавы.

— Пожалуй, нам пора. Спасибо за рассказ, — сказал Якоб, поднимаясь. — Так выходит, отсюда нам в Гамбург не попасть?

— Нет. Всем берегом по окружности острова владеем мы, поморники. В город можно попасть только вертолетом, а вертолеты теперь не летают, и вряд ли когда—нибудь еще хоть один вертолет сумеет подняться в воздух. Ну, прощайте, и доброго вам пути.

— Погодите, профессор, — сказал доктор, — вы были с нами очень любезны, и мне не хотелось бы оставаться в долгу. Конец света я вам показать не могу, но зато я могу исполнить ваше первое желание, а именно — предложить рюмочку водки. Вот моя фляжка, в ней еще осталась половина спирта: разбавьте его водой — и будет вам водка.

Старик бережно принял фляжку, отвинтил пробку, понюхал и вернул ее доктору со словами:

— Да, чистый спирт. Но ведь я про водку для красного словца. Вы, я вижу, и вправду путешественники, так что спирт вам самим пригодится в дороге.

— Примите, не отказывайтесь, я очень прошу вас, — настаивал доктор. — Спиртом вы можете продезинфицировать раны, он и при простуде поможет, а у меня на судне есть еще фляжка.

— В таком случае принимаю с благодарностью, но тоже хочу сделать вам ответный подарок. — Старик достал из кармана небольшую черную пластиковую коробочку и раскрыл ее. — Вы знаете, что это такое?

— Боже мой, — шахматы! — воскликнул доктор.

— Умеете играть?

— Еще бы! У меня остались дома шахматы, я не смог захватить их в наше путешествие. Но неужели вы сможете с ними рас статься?

— А—а! Здесь никто в них не играет и не хочет учиться. Берите, и пусть шахматы скрасят вам долгую дорогу. Кто бы вы ни были и куда бы ни шли — Бог вам в помощь! А теперь уходите, сюда идут сборщики с мешками.

Доктор и Якоб простились со стариком и поспешили назад, к старому причалу. Как только они взошли на катамаран и рассказали об увиденном, Ланселот сразу же скомандовал отдать концы, и пилигримы отчалили от печального острова Гамбург.

ГЛАВА 15

Выбрав ветреный день, Дженни развела стирку возле камбуза. Веревку для белья она протянула от мачты к бамбуковой стойке палатки братьев, и вывешенное на веревке разноцветное белье придавало катамарану "Мерлин" уютный домашний вид. Якоб стоял у штурвала, Хольгер играл на гитаре для Дженни — помогал. Патти очень внимательно слушал игру Хольгера и, кажется, считал, что тот играет исключительно для него.

Свободный от вахты Ланселот подъехал к Дженни и тоже вызвался ей помочь. Она попросила его натянуть еще одну веревку от мачты к другой стойке палатки. Ланселот еще не успел как следует закрепить веревку, а Дженни уже повесила на нее мокрый и тяжелый спальный мешок. Веревка вырвалась из рук Ланселота, мокрый мешок плюхнулся на палубу, а Дженни рассердилась.

— Ты не паломник, а пОломник, сэр Ланселот Озерный, — чуть палатку не развалил! — сказала она и пошла сама привязывать веревку.

Изгнанный Ланселот, смущенно посмеиваясь, подъехал к доктору, сидевшему в складном кресле с книгой.

— Монарший произвол, — пояснил Ланселот сочувственно улыбающемуся доктору. — Можно изгнаннику посидеть рядом с вами, доктор?

— Конечно, Ланс.

— Как вам читается между небом и морем?

— Больше думается, чем читается. Прочту пару страниц, а потом гляжу на небо, на воду и размышляю.

— Созерцательность — вторая морская болезнь, — заметил Ланселот. — Две вечные стихии, встречаясь и сливаясь, заставляют размышлять о вечности. Навеял вам какие—нибудь вечные вопросы наш Известный Писатель?

— Представьте, да, навеял. Знаете, Ланселот, я давным—давно читал эту трилогию про Маленького Лорда, и все никак не мог понять, а чего, собственно, мается этот юноша, и почему он все время помышляет о самоубийстве? Ну да, автор объяснил, что героя окружало лицемерное буржуазное общество, а сам он был заперт в своем эгоизме, как в стеклянном яйце с искусственным снегопадом внутри. Но почему так случилось — это оставалось для меня тайной. Теперь я, кажется, разгадал эту загадку, и все оказалось очень просто. Причина страданий Маленького Лорда заключается в том, что он не верил в Бога и не был крещен!

— Разве? Ах, ну да, что—то там такое, действительно, было: Вилфред спорил с матерью о том, надо ли ему креститься, — вспомнил Ланселот. — Но я никогда не придавал значения этой сцене.

— Не только вы. Я уверен, что и автор — тоже. А в этом ключ ко всему.

— Как это может быть, доктор, чтобы сам автор не заметил ключевого момента собственной книги?

— Тайна творчества. Я и прежде сталкивался с этим в литературе. Писатель создает произведение по своему плану, порой пишет откровенно в угоду какой—то тенденции или господствующему в литературе направлению, но вдруг побеждает не тенденция, а правда и логика жизни. Магическая сила творчества берет над ним власть, и он говорит читателю то, что и не думал сказать. Так и наш Известный Писатель: я абсолютно уверен, что он вовсе не собирался писать о трагедии человеческой души, лишенной веры.

— Он и не писал ничего подобного, доктор! Уж чье—чье, а творчество нашего корифея я хорошо изучил: в музее—усадьбе есть не только все его книги, но и почти все написанное о нем исследователями его творчества. Поверьте, если бы кто—нибудь когда—нибудь затронул эту тему, я бы не пропустил.

— Ничего удивительного. Атеизм не вчера начал господствовать в мировой литературе. Я уже не помню теперь, с какими мыслями я читал светские книги в то время, когда всей душой верил в Бога. Скорее всего, я их вовсе и не читал тогда: я разрывался между двумя своими призваниями и едва успевал читать медицинские и религиозные книги. Интересно было бы рассмотреть всю мировую художественную литературу сквозь призму христианской веры!