Память (Книга вторая)

– Сам же говорил, что из славянских языков сербскохорватский ближе всех древнерусскому!

– Это не я говорил. Это академик Корш говорил, когда разбирал ритмику и строй «Слова о полку Игореве».

– Тем более.

– А Пушкин насчет частицы «ли» в «Слове» писал, что доныне в сербском языке сохраняет она те же знамепования.

– Вот видишь!

В нашем небольшом семействе царит ничем не ограниченный культ «Слова» и его автора.

– И «Святославлич», «Гориславлич» – архаичные славянские лексические формы, имеющие соответствия в сербскохорватском.

И она, конечно, знала, что ее дальняя родственница историк Мария Михайловна Богданова на Бестужевских курсах изучала языки, литературу и историю западнославянских народов.

– Кроме того, я разберусь в истории западных и южных славян, а то тебе все некогда! И родина сербскохорватского языка удивительно интересна, и наш предок принял когда-то в общество Соединенных славян единственного серба, и…

– Ну, это Иван Горбачевский считал Викентия Шеколлу сербом, а я не перепроверял.

– Хорошо, я найду время и проверю!

Что ж, у нее пятерочный аттестат и языки вроде бы идут; к концу нашего месячного пребывания в Польше она уже начала немного почитывать и поговаривать на польском, найдя этот язык мелодичным и красивым, несмотря на обилие шипящих и трудные в произношении группировки согласных.

– И еще наш предок со своими товарищами мечтал соединить всех славян в дружную семью…

Короче, аргументов в пользу выбора специальности набралось предостаточно, и-в добрый бы час!.. А пока едем по московским улицам к центру-они просторны еще, но вот поток встречных и попутных машин погустел, улицы словно сузились.

– Удивительное совпадение! – услышал я голос дочери. – Па! Катя, оказывается, тоже играет и у нее тоже есть собака.

Плохое совпадение – хорошо вроде бы живем, пианино и собак держим, но стандартно, даже в мелочах одинаково.

– Катя тоже на филфак мечтает? – спросил я, ожидая очередного удивительного совпадения.

– Нет, я на исторический.

– А что думаешь изучать?

– Конечно, русскую историю!

– Почему именно русскую?

Серый глаз в зеркальце исчез, ответа я не дождался. Пересекли Садовое кольцо. Как всегда в таких случаях, мне хотелось мимоходом порассказывать Иринке, чего сам знал о памятных строениях по сторонам, на которых отложилась родная история – имена, даты, события, но за спиной слышался неостановимый девчоночий щебет об учителях, подружках, кино, гребле, лыжах н прочем, что мнг было неинтересно, и я перестал слушать – пусть пощебечут, однако, отдохнут от событий и дат, скоро им станет на до щебета…

А я для себя решил объехать Кремль-это на досуге всегда прекрасный десятиминутный праздник.

С моста вырастают башни Антонпо Солярио, потом на мгновение околдовывает бессмертное творение Бармы Постника… Смотрю вперед, на дорогу, но уголком глаза вчжу недавно раскрытые и уже неотъемлемые от Москвы архитектурные сокровища Зарядья-Варвара с классическими портиками на обе стороны, английское подворье-XVI век! Эго Петр Дмитриевич Барановский, когда его привели сюда, на руины старых кирпичных стен, пощупал их руками, погорбился, пощурился и первым сказал: «Шестнадцатый, можете не проверять», а вскоре нашли нож английской работы и пломбы… Максим Блажен– ный, колокольня и собор Знаменского монастыря возвысились следом, братские кельи, палаты бояр Романовых, Георгий, Китайгородская стена, а за чужеродной гостиницей, загородившей полнеба, считай, почти не видно маленького белоснежного чуда со сложным именем – церкви Зачатия святой Анны, что в углу Зарядья…

Девчонки щебетали, не замечая ничего, кроме себя, и я, сделав большой круг, вернулся опять к Кремлю по Большому Каменному мосту. Вот за его выгибом возник, как старая умная сказка, непревзойденный Баженов, потом Бове, Казаков с Жилярди, Жолтовский, опять Казаков, снова Бове, Шервуд, Мюр и Мерилиз, Валькот с мозаикой Врубеля, Монигетти, Померанцев… Площадь Дзержинского, Кузнецкий мосг, улица Жданова.

– Ира, – не выдержал я под конец. – Вон за тем домом стоит, между прочим, Никола-в-Звонарях. Там интересный декор поверху, а в куполе круглые люкарны, как в первом, никоновском, шатре Воскресенского собора. Проектировал и строил русский архитектор Карл Иванович Бланк.

– Сейчас посмотрим.

– А его дочь Екатерина Карловна была матерью декабриста Николая Басаргина…

– Удивительное совпадение, – задумчиво проговорила Ирина. – Матерью нашего предка-декабриста, тоже Николая, была тоже Карловна, только Виктория. Француженка.

– Этого не может быть! – воскликнула вдруг Катя.

– Почему же?
– удивилась дочь.

– Просто этого не может быть,-решительно встряхнула волосами Катя, но Иринка пообещала:

– Сейчас я тебе все объясню!

Оставив их объясняться, я зашел в магазин, чтоб взглянуть на книги, но так как интересных новинок не было, то быстро вернулся к машине.

– Ты сейчас узнаешь самое удивительное! – взволнованно сказала дочь.Катя, оказывается, тоже четырежды правнучка одного из декабристов, погибших в Сибири!

– Н-но! Кого же?

– Василия Петровича Ивашева.

– Ивашева, – поправила Катя.

– Не может этого быть! – вскричал в свою очередь я.

– Может, – засмеялась девушка. – И он до самой смерти дружил с Николаем Басаргиным, который был крестным отцом всех его детей.

– Верно, – подтвердил я, трогая машину, в которой вдруг оказались два потомка декабристов, и все еще не веря в столь исключительный, редчайший случай. – По какой же линии?

– Старшая дочь декабриста Мария Васильевна Ивашева-Трубникова – моя прапрапрабабушка.

Прапрапрабабушкой Иринки была тоже старшая дочь декабриста – Варвара Николаевна Юшкова, урожденная Мозгалевская, и это, кажется, еще не все совпадения! Виктория де-Розет, мать «нашего предка», была из Франции, Камилла Ледантю, жена Василия Ивашева, тоже француженка… А Катя Зайцева продолжала говорить о Марии Васильевне Ивашевой-Трубниковой:

– Она была зачинательницей женского движения в России, открыла в Петербурге первый воспитательный дом для девушек, потом много сделала для создания Бестужевских курсов. Принимала у себя Веру Засулич и других революционеров.

– Знаешь, Катя, ты молодец!
– сказал я.

– У меня целая папка о своих предках.

– Умница… Продолжай, пожалуйста.

– У нее было четыре дочери. Мария – в замужестве Вырубова, Екатерина – Решко, Ольга – Буланова и Елена – Никонова. Я иду от первой из них. Мужья этих внучек декабриста были «чернопередельцами», сидели в царских тюрьмах, а Ольга Буланова была сама политкаторжанкой и, кроме того, писательницей, издала «Роман декабриста» и «Три поколения»… А в Женеве есть могила – на плите написано:

«Мария Клавдиевна Решко, русская революционерка».

Ее племянница Елена Константиновна Решко, дочь Екатерины Ивашевой-Решко, правнучка декабриста, живет в Москве…

– Спасибо, Катя. Разыщу.

– А я скоро еду в Ленинград. Там живет внучка декабриста Василия Ивашева.

– Внучка? Но это, Катя, ведь невозможно! Сколько же ей можеть быть лет?

– Сто.

– Ровно?

– Да. Скоро сто один, поэтому я еду. Она была врачом-педиатром. В начале войны, уже старушкой, она была назначена сопровождать эвакуированных школьников на Валдай, там тяжело заболела, а сообщение уже было прервано, и ее дочь Екатерина Семеновна – в нашем роду много Екатерин – с трудом доставила больную в Ленинград, откуда семья осенью сорок первого эвакуировалась в тыл… Екатерина Петровна еще сама на пятый этаж поднимается.