Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и исследования

Информант: Сейчас?

Интервьюер: Ну да.

Информант: Мне кажется, это стало фактом в истории все же. То есть… фактом истории, поскольку… для… и вообще, переживших блокаду осталось очень мало, вот и этот факт он по масштабу, допустим, ничуть не перевешивает какие-то другие факты. Вот. Которые были до и после. Например, смерть Сталина — факт примечательный. Все помнят, когда он… (нрзб.) Многие помнят 37-й год там. Ну и так далее, и так далее. Блокада. Сталинград. Так? Еще что-нибудь там. Встреча на Эльбе. Фактов много всяких примечательных. Вот.

Интервьюер: А о чем говорили дома, то, что нельзя было услышать в школе? То, что ты знал, но о чем…

Информант: Ну, во-первых, понятно, что в советское время все факты были очень причесаны. То есть речь шла о героизме и мужестве советского народа или ленинградцев, да? Вот. И какие-то негативные явления, которые сопутствуют всегда катастрофическим, таким ситуациям, конечно, они, естественно, никак не подавались, да?

Интервьюер: Ты имеешь в виду каннибализм, мародерство, воровство?

Информант: Каннибализм, мародерство, воровство, да, спекуляция, произвол человека с ружьем, человека с пистолетом, да.

Интервьюер: А об этом тебе как-то специально рассказывала бабушка, или ты просто…

Информант: Об этом мне рассказывала тетя, которая… Она… она служила на аэродроме, служила ефрейтором или что-то подобное в обслуге аэродрома. С 42-го года, кажется, она пошла служить. Это давало ей, естественно, какое-то провиантское довольствие улучшенное. Вот. Тогда много служило женщин. Была просто гражданская обслуга, а была… она была в погонах. То есть она была военнообязанная. Точнее… она даже ветеран войны в связи с этим, что она погоны носила во время войны. И со своим аэродромом в дальнейшем, прошла там до Прибалтики и куда-то там дальше. Аэродром бомбардировщиков, кажется, он перемещался. Вот. И она рассказывала факт, который меня в свое время так немножко потряс. Вот, допустим, столовая летчиков-бомбардировщиков. Столовая. Самообслуживания в то время не было. Самообслуживание придумали при Хрущеве. Вот. А всегда в столовых подавали, накрывали официантки. Вот. Столовая летчиков, там в блокаду были официантки и подавали более-менее какую-то жрачку такую калорийную, потребную для летчиков, чтобы им поддерживать свои силы. Вот. Летчики эти летали бомбить Хельсинки, помимо военных объектов, там каких-то немецких, они регулярно… (нрзб.) Хельсинки, чтоб неповадно было. Вот. Это во-первых, а потом были аэродромы в блокадном городе, которые самые близкие были… до Хельсинки близко было лететь. Естественно, их сбивали в большом количестве. Вот и больше нескольких месяцев там ни один летчик не задерживался, он просто погибал. Пригоняли новых летчиков, так? Новые погибали. Еще новых. Самолеты, летчиков. Вот. Поэтому эти летчики… была страшная вольница. Они знали, что они рано или поздно погибнут — скорее рано, чем поздно. И вот например летчик в столовой. Подходит к нему официантка, накрывает. Он заявляет: «Сегодня ты будешь спать со мной». Она начинает что-то возмущенно там… говорит: «Что ты? Как же так?» — Достает ТТ и тут же ее пристреливает. Тут же при всех в столовой. Его не забирают никуда, этого летчика. Его не забирают в штрафбат, его не забирают никуда. К нему подходят: «Эй, ты что, совсем уже? Нервы шалят, что ли?» — то есть несколько строгих слов. Просто несколько строгих слов, и эту официантку уносят, а он доедает свое и идет дальше, завтра он улетает. Такая жизнь интересная. Вот он в силу того, что он летчик, он… хуже ничего не придумаешь. Вот. У этих летчиков была такая традиция. Так как наверху холодно там, в стратосфере, где они летят в своих бомбардировщиках, да? На высоте восемь там или десять тысяч километров, не досягаемо для зениток, да, при подлете к Хельсинки? Вот. Их одевали в унты, в овечьи перчатки, в тулупы, в кожаные… В кожаные на овчине шлемофоны. Вот. Это довольно дорого стоило, видимо, но необходимо было людей обеспечить. У них была такая традиция. Значит, когда экипаж не возвращается из полета, то все, что осталось от экипажа, делят товарищи по общежитию. Поэтому эти унты, перчатки и прочее приходилось завозить помногу. И в один прекрасный день решили наладить учет и пресечь эту традицию. Вот. И так моя мама оказалась там. Начала девятнадцатого, или сколько ей там было лет, пошла туда работать учетчицей на этот аэродром и учитывать эти унты, давать их под расписку. И требовать отчетности. Но она была как бы гражданская обслуга, называли. Ну вот. Вот такие факты, конечно, они… их было не узнать из официальных там каких-то фильмов, нет.

Интервьюер: А еще что-то, что ты знал, но чем ты не мог поделиться в классе, или знал, что об этом не расскажут на уроке в контексте рассказа о блокаде?

Информант: Ну я не думаю, что я… Нет, такого не было, но я, вообще, ни с кем не стремился чем-то делиться. Обязательно с кем-то делиться? Не знаю…

Интервьюер: А как ты думаешь, В., знаешь ли ты о блокаде достаточно или там мало, или много?

Информант: Я думаю, что я знаю мало, на самом деле. Ну достаточно, может быть. Вот интересный факт уже во время перестройки. Оказывается, немецких офицеров, которые были задержаны, которые отдавали приказы о бомбарди… об обстреле мирного города, по сути, да, они были задержаны, некоторые из них. Их судили, приговорили к повешению. Это повешение состоялось на площади у… около этого, кино «Гигант», «Гигантхолл» [155] . И вот в 90-е годы показали кадры хроники. Площадь выглядела очень скромно, деревянные дома, то есть этих сталинских, которые сейчас там стоят, ампирных, еще не было. И как вешают. Показали эту виселицу. Четверо, по-моему, их было. Поставили на борт грузовика открытого. Вот. Толпа народу огромная. Грузовик отъехал, они повисли. Вот такие кадры… такого не показывали в советское время. Вот. Ну это так, немножко. Предполагалось, что вешают только нехорошие люди, оккупанты там ну это уже 46-й год там, или что.

155

Письменных источников о казни в Ленинграде немецких офицеров нам, к сожалению, найти не удалось. Однако об этом событии неоднократно вспоминали опрошенные нами блокадники.

Интервьюер: А как ты считаешь, стал ли ты знать больше о блокаде в последние годы, когда об этом стали, ну, больше говорить? То есть узнаешь ли ты что-то новое?

Информант: Что-то узнается, может быть… новое. Ну как всегда бывает. Сейчас так устроено телевидение, что стараются рассказать о чем-то таком, что не знали раньше. Вот. Ну вот тебе факты, вот недавно в передачах, что город был заминирован, я этого не знал, что он был заминирован. Ну…

Интервьюер: А вообще, ты смотришь вот специально? Включаешь телевизор или берешь программу и видишь, что там что-то вот о блокаде?

Информант: Ну, если тема интересная, скажем, о минировании города или… и вот этот фильм был очень, довольно интересный о… об НКВД был фильм. Вот. Фильм был посвящен НКВД во время блокады. И отмечалось, что НКВД питерское работало очень достойно, ни одна диверсионная группа немецкая, в общем, не достигла ни одного результата. Все они были… или обезврежены, или просто в таком положении находились, что ничто не могли сделать. Все усилия немцев… заслуга НКВД, оказывается. С чем это НКВД сталкивалось. В частности, каннибализмом и так далее, и так далее. Ну думаю, что очень многие бумаги в архивах… Ведь архивы, насколько я знаю, многие архивные бумаги, они ведь под грифом «секретно» были. Связаны, казалось бы, с чем? Вот, допустим, я работал в архиве, такой есть архив, сейчас он называется… раньше он назывался архив Октябрьской революции и социалистического строительства.

Интервьюер: На Варфоломеевской, да?

Информант: Да, а сейчас он называется архив…

Интервьюер: ЦГА СПб — Центральный государственный архив Санкт-Петербурга.

Информант: Вот. И там есть… был очень большой фонд, который там хранился, фонд партизанского движения. По Ленобласти. Что в этом может быть такого? Он был засекречен. Потому что там были факты, которые отнюдь… отнюдь не стоило их выносить как мусор из избы. Такие факты. Там были, видимо, заседания судов там и протоколы расстрелов, и показания там всякие разные, которые уже… волосы могут зашевелиться на голове. То есть партизанское движение — это вещь такая темная. И его всегда приглаживают, всегда приглаживали, причесывали вот и… Но сейчас вот рассекретили архивы тогда, когда это стало не шибко интересно. Если бы это было тридцать лет назад… пожалуйста, сейчас можно там работать, узнавать что-то, но кто это будет читать? Так?

Интервьюер: Сложно сказать. Блокадой-то сейчас многие интересуются.

Информант: Да не очень-то. Многие интересуются блокадой? Нет, не думаю, что многие интересуются блокадой. Если блокада, например… Блокада, в отличие от партизанского движения она даже более известна.

Интервьюер: А благодаря чему?

Информант: Ну благодаря чему? Ну а что благодаря чему? Благодаря всему. Потому что в блокаде было меньше темных сторон, все-таки, которых нужно было скрывать. Они были вот, но было меньше. Вот.

Интервьюер: Володя, а как ты считаешь, а кого… кого можно называть блокадником, а кого нельзя называть блокадником? Такой провокационный вопрос.

Информант: Ну я думаю, что всех, кто здесь жил, называть блокадниками можно. Кому повезло больше, кому меньше. Вот. Все, кто выжил, они и есть блокадники. Вот. Говорят, что верхушка города питалась очень неплохо в эти годы. Даже выбрасывали булку недоеденную в мусор. Булку, да, не хлеб, а булку.

Интервьюер: Это свидетельство от каких-то твоих…

Информант: Это академик Лихачев покойный рассказывал, когда его послали в Смольный по какому-то делу, а он работал в институте литературы, да? И он поплелся в Смольный. Дело было какое-то серьезное там, что-то связанное там… ну то есть рукописи, ну какое-то такое, можно сказать, государственное дело там. Какие-то документы он понес туда в блокаду. Поплелся туда зимой голодный и холодный. Когда он проделал эти… все эти допуски и вошел в то здание, и стал по зданию искать то, что ему нужно, он почувствовал носом голодного человека запах пищи, которую… Он туда пошел и увидел, там столовая, и там едят макароны по-флотски. И он обезумел просто, когда это увидел, когда вошел, он, естественно, что он мог сделать? И когда он вошел в кабинет, там его встретили вот так, только что пообедав, посмотрели на этого доходягу, ему никто не предложил даже столовую ложку этих макарон. Отправили обратно на улицу. И он вышел с такой обидой… такого (нрзб.), такого, он сказал, гадкого чувство по отношению к этим, власть предержащим, никогда не испытывал. То есть… на всю жизнь запомнил это дело, запах этих макарон по-флотски.

Интервьюер: Володя, а как ты думаешь, а каково вообще значение блокады для Ленинграда?

Информант: Для Ленинграда значение блокады? Ну… двоякое значение. Во-первых, конечно, город стал после войны другим, потому что он пополнился из приезжих, тех коренных, так называемых, хотя это выражение не очень корректное, «коренные ленинградцы», кто коренные? Кто приехал сюда в восемнадцать лет? В пять лет? Или родители его приехали? Что такое «коренные»? Или несколько поколений? Или с XVIII века живут? Что такое «коренные»? Вот. Но… традиции столичного города, эта традиция — вещь такая, интересная. Например, бабушка рассказывала, что в Москве до революции, допустим, в нормальные годы, мирные, дореволюционные, простые люди, допустим, идут по Тверской, и никто не ест ни пирожок, ни яблоко. Есть на людях, что-то грызть, есть на людях, считалось неприличным. Сейчас это абсолютно привычно и прилично считается. Сменяются нравы. Нравы другие были. Да? Так вот носители этих нравов столичного города, высококультурного города, конечно, их осталось меньше. Так? Город был заселен, может быть, людьми, можно сказать, менее культурными в массе, в целом. Вот. Ну это общеизвестно. Вот. Интеллигенция понесла урон большой. Вот. То есть это негативное такое влияние. Ну как еще, если миллионы человек погибли, да? А позитивное влияние — то что все таки вот это… смерть, которая окружала, она, в общем, подействовала на людей, наверное, благотворно в целом.