Память сердца
Шрифт:
Через день он позвонил мне:
— Я благополучно перешел Дарьяльское ущелье. А ты?
— Я тоже.
Мне он написал во время этого спектакля:
Н. А. Розенель
На зло врагам и некоторой прессе Вы смело мчались в голубом экспрессе И в образе, доселе незнакомом, Сумели нас пленить «Банкирским домом».Экспромты Борисова отличались от многих других тем, что действительно импровизировались тут же, на лету.
Бывало, в очередной поездке сидишь с ним в вагон-ресторане, и под мерный стук колес он, покусывая карандаш, что-то пишет на страничках блокнота или на бумажных салфетках и бросает листки возле моего прибора. Это были рифмованные путевые заметки, эпиграммы, пародии. Как я жалею, что не сохранила этих листков!
Я не перестаю себя упрекать, что не сберегла также шуточных стихов Прова Садовского, А. И. Зражевского, А. В. Васенина.
Много курьезного, подчас трогательного было в наших поездках; неприятности легко забывались, а встречи с новым зрителем, знакомство с большими и малыми городами, душевность и теплота остались в памяти.
Припоминаю такой эпизод: мы с Борисовым едем в любимый Харьков играть «За океаном». Наши товарищи уехали из Москвы на несколько часов раньше. Борисов и я отправились вечерним поездом.
Вхожу в вагон и останавливаюсь на пороге своего купе, там на «моем» диване лежит двухлетний ребенок, синий от натуги, с заведенными глазами, не кашляющий, а буквально лающий; рядом с ним заплаканная мать и няня. В коридоре меня хватает за руку взволнованный отец:
— Ради бога, вы видите в каком состоянии ребенок; у него тяжелая форма коклюша, вся надежда на перемену воздуха, его везут в Крым. Позвольте няне остаться в купе, ему все время нужны теплые припарки и клизмочки.
— А у няни есть билет?
— Да, я купил ей жесткий бесплацкартный. Вы можете пойти на ее место.
Мне жаль ребенка и родителей, но меня возмущает мелочность и развязность отца; я знаю, что он человек со средствами. Ну взял бы для няни второй билет в международном, мне бы экспедитор достал другой. Как быть? Идти в бесплацкартный, накуренный переполненный вагон? Важно приехать свежей, бодрой, чтобы не ударить в грязь лицом перед требовательной харьковской публикой, а тут бессонная ночь обеспечена! Иду советоваться с Борисовым.
Он сидит в своем купе, окруженный солидными дядями итээровского типа. На столике бутылка вина, конфеты, тасуется колода карт. Рассказываю ему о моей беде.
— Ай-ай-ай, доченька, как же это получилось? Выпей вина, попробуй эти конфеты. Как же получилось нескладно! Вам сдавать, — обращается он к своему vis-`a-vis. Я ухожу, чувствуя, что начинаю злиться на Борисова. «Буржуй противный! Легко ему, играет в карты, беседует, а я без места! Еще пристает с вином и конфетами».
Меня выручает проводник, уступивший мне свое купе. Утром, когда я выхожу в коридор, Борисов бежит мне навстречу, видно, ему немного совестно, он приглашает в купе, ухаживает, угощает:
— Знаешь, дочка, а ведь мне ночью было не лучше, чем тебе. У моего соседа оказалась не то бронхиальная астма, не то тоже коклюш. Я глаз не мог сомкнуть всю ночь. Вот смотри.
Он протягивает мне листок из блокнота:
Ты, не думая о плате, Чтоб не быть ночь начеку, От коклюшного дитяти Перешла к проводнику. Ты избавилась от бедствий… Мне же спать было невмочь: Мой сосед со зла впал в детство И прокашлял мне всю ночь.— Он проиграл мне восемьдесят рублей и так обозлился, что кашлял всю ночь напролет. Я мечтал устроить его к коклюшному ребенку, а тебя перевести в это купе. Я совсем не выспался.
Говорят, характер человека лучше всего узнается в дороге. Если верить этому, нельзя себе представить более приятного характера, чем у Борисова. Борис Самойлович был замечательным попутчиком, общительным, покладистым, легко знакомившимся с людьми и умевшим находить интересную тему для всякого, с кем его сталкивал случай.
Вспоминается Кисловодск. В Нижнем парке у источника прохаживается Борисов с собачкой на поводке, окруженный созвездием московских и ленинградских театральных знаменитостей. С соседней скамейки раздается повелительный голос Марии Павловны Борисовой:
— Боря, зачем ты топчешься с Джимми на одном месте? Разве это прогулка для Джимми? Ступайте на Сосновую горку.
И Борис Самойлович покорно отправляется на Сосновую горку.
Незадолго до приезда в Кисловодск Борисов перенес тяжелую болезнь, он еще не совсем оправился, но его неугомонная натура не дает ему мирно отдыхать. Время от времени он зовет меня участвовать в концерте, читать с ним «Русских женщин» или стихи Беранже. «Добрые» знакомые пожимают плечами: «Ну да, известно, что Борисов любит деньги», — и никто не хочет знать, что половина этих выступлений была бесплатной, в порядке любезности отдыхающим и администрации разных санаториев.
Из кисловодских концертов мне особенно запомнились два: в санатории Дома ученых и у просвещенцев в санатории имени А. В. Луначарского. В санатории Дома ученых в это время отдыхала Александра Александровна Яблочкина, которая пользовалась всеобщей любовью — и отдыхающих и врачей. Александра Александровна пригласила Борисова и меня выступить в концерте, в котором она сама читала Пушкина и армянских поэтов. Борисов сыграл со мной сцену из «Русских женщин» в первом отделении, а во втором — исполнял Беранже.
Во время второго отделения я сидела рядом с Яблочкиной у открытой двери в артистической комнате и в этих импровизированных кулисах наблюдала, как она реагирует на выступление Борисова. Моментами у Яблочкиной навертывались слезы на глаза, и она повторяла шепотом: «Как талантлив, как талантлив!» Пел он веселые, даже игривые песенки, и эти слезы большой артистки были вызваны волнением от встречи с самобытным дарованием Борисова.
— Подлинно — искра божья, — повторяла Александра Александровна.
После вечера был устроен банкет. Отдыхавшие в санатории ученые, многие из них с мировыми именами, были благодарными слушателями и радушными хозяевами. Во время ужина Борисов сидел между Александрой Александровной и мной. Стол был украшен чудесными цветами, были даже голубые розы, гордость кисловодских садоводов, которые мне кажутся неприятными своей искусственностью — вроде бумажных, но требуют больше труда и забот, чем чайные или дижонские розы.
Борисов прямо-таки по-детски восхищался убранством стола и по собственному почину спел несколько своих кавказских песенок, потребовав, чтобы при этом исполнении присутствовал шеф-повар.