Память совести или совесть памяти

Что касается того света, когда-то освещавшего ему уголки его души, и бывшим для него огоньком в ночи – то он решив, что жить в потёмках тоже вполне можно (но что здесь было правдой, сложно сказать: то ли он испугался растревожить свою душу, то ли опять же испугался расстроить её), не решился навестить Светлану. Хотя ему казалось, что шторы на окнах их дома неестественно ведут себя, уж больно часто они меняют своё положение, но откуда он мог об этом знать, если на них не смотреть. И всё же мне что-то подсказывает, что он всё-таки не смог удержаться, и не только посматривал в ту сторону, но и часто не сводил с её дома взгляда, ожидая увидеть её. А ведь он многое знал о её жизни. Первый неудачный брак, затем второй, закончившийся для неё также разводом, из которого, правда, был вынесен ребенок. И как окончание – жизнь со своей престарелой мамой у неё в доме.

Пройдя же в дом, Лу на каждом углу натыкался на какое-нибудь своё памятливое воспоминание, не дающее успокоиться его душе, ведь вещественность, когда-то впитав в себя частику вас, теперь, на протяжении лет не перестает истощать их из себя, и вы, сталкиваясь со своей казалось бы утраченной частичкой себя, натыкаетесь на неё, и в результате чего ощущаете боль связанную с этой утратой.

Побродив немного по дому, Лу решил, что приём пищи сегодня всецело зависит от него самого, так что для этого необходимо наведаться в магазин, дабы наполнить холодильник, в котором осталась только одна память о продуктах. Выйдя во двор, Лу вдохнул полной грудью местного воздуха, и решив, что он довольно не плох, да и к тому же погода настроена нынче, как нельзя лучше, и что, пожалуй, было бы неплохо прогуляться пешком до магазина, и заодно насладиться местными достопримечательностями. Ну а эти достопримечательности, не носили в себе монументальности, они скорее носились на своих двоих, иначе говоря, местный городишко не мог похвастаться своими достижениями в области архитектуры, но зато колоритность местных жителей, архииндивидуальность отдельных её представителей, смело можно было занести в книгу местных достопримечательностей.

А ведь это закон жизни: там где живёт столь видный живой народ – редко встретишь какую-то застывшую мысль в виде отдельных архитектурных изысков. Живость и кипучая деятельность не дает застояться, как человеку, так и строительному бетону. А ведь, как, оказывается, хорошо вот так беззаботно пройтись по улочкам своего детства. Правда, многое хоть и изменилось, и многих уже и не знаешь, да и ты для многих уже совсем незнакомый человек, но всё равно, там-то или там попадаются тебе на пути осколки твоего прошлого, так живо цепляя тебя. И ведь те, малозначимые когда-то для тебя вещи, вдруг стали как-то особенно важны для тебя, неся в себе частички жизненных случаев, когда-то происходивших с тобой, и они, дополняя твои памятливые просветы, потихоньку восстанавливают твои картины из прошлого.

Городок, как и ты, тоже не стоял на месте, он тоже где-то рос, а где-то, наоборот, редел, то расцветая в жирные благополучные годы, то ветшая в годы невзгод. Веяние времени не могли пройти мимо него, и он, следуя моде, преображался согласно действующему в данный момент тренду. Так на место ларьков и магазинчиков, пришли маркеты и супермаркеты, ну, как пришли… – просто сменили вывеску. Так на место пивных-баров пришли различные спорт-бары и пивные рестораны, а ведь ещё недавно в них так любили потолковать о насущном местные любители справедливости (а также и профессионалы этого дела), так не любящие публичности. Но их расплющенные носы, зияющие бланши и другая синеватая роспись по телу, сразу же выдавали в них деловой профессионализм, что, собственно, не умеряло их профессиональный пыл, и они после первой же выпитой кружки преображались и заявляли о себе во весь голос, что часто добавляло к их отличительным тельным меткам дополнительные украшения. Но несмотря на такие удары по человеческому сознанию, его не так-то просто провести, и человек, ко всему привычный, не изменяя себе, всё также рвётся в эти спорт бары, ответственно заявляя своему нерешительному спорящему с ним приятелю: «Только „bar“ нас рассудит!».

Лу же по дороге набрёл на один из таких маркетов, в детстве носящего, по простолюдинке, название: «Продукты», но сейчас обретшее, и всё благодаря работе местных маркетологов, звучное магнитологическое имя. Зайдя внутрь, Лу обнаружил существенные изменения во внутренней жизни магазина. Так, впитав в себя дух самообслуживания, магазин подвергся значительной реконструкции для подходящего удобства покупателя в его стремлении само обслуживаться.

Лу, посмотрев по сторонам, с некоторой ностальгией вспомнил ту огромную зловредную тётку, как тогда говорили, «сидящую на сладостях». Видимо, это её сидение, да и повышенное содержание дрожжей в её сдобном теле, и дало ход её росту, раз её так, в конечном счёте, разнесло (или расперло, кому как удобно говорить). Но не это больше всего задевало детвору. С этим её «достатком» ещё можно было как-нибудь ужиться, тем более что с ним уживался тот унылый «сухостой», который встречал по вечерам её с работы, взваливая на себя огромные сумки. Но дело в том, что эта тётка полностью опровергала сложившееся мнение: большой человек – это добрый человек. И дети, прежде чем подойти к её прилавку, долго и со страхом думали о том, как же к нему подойти. И только завораживающий вид разных пирожных и всяких ужасно сладких вещей, взяв над ними верх, подталкивал их к прилавку. Где дети на её звучный вопрос: «Чё надо?!», – с трудом выговаривая название: «Корзиночку с крем-брюле!», – получали свой заказ.

А ведь может эта тётка, сама по себе очень добрый человек, так любящий сладости, что и сказалось на её решении пойти работать в этот сладкий отдел. Но вот только сладкое и сдобное не всегда сопутствует стройности, и она, заметив те свои изменения, которым она подверглась благодаря этим факторам сладкой жизни, попыталась ограничить себя от сладкого. Но что поделать, когда маховик привычки уже запущен и наша тётка (сколько не пыталась отказаться от сладкого) всё никак не может перебороть себя. И она, видя как детвора беспечно откусывает очередное пирожное, со слезами на глазах забегает в подсобку и, зачерпнув своими жирными руками горсть конфет, с трудом пытается ими заткнуть свой рот от извергающегося вопля своей души. Затем, слегка остыв, она возвращается за прилавок, где новый покупатель просит принести «вон тот большой торт», и она сама того не понимая, ненавидит его бессильная в своих действиях. И так раз за разом продолжается её ежедневная пытка ничего не подозревающими любителями сладкого.

Ну а детям, подсознательно чувствующим эту её ненависть, так ничего другого не оставалось делать, как перебарывать себя и, превозмогая страх, покупать сладкое. А что вам, детям! Вам ещё повезло по сравнению с тем унылым мужчиной, который когда-то из-за своего весёлого характера слыл душой многих компаний. И разве могла перед ним устоять всеобщая любимица Ласточка-сладкоежка? Да ни в жизнь или, по крайней мере, не в этой её ипостаси! Но где же сейчас та стройная весёлая Ласточка, вносящая в его жизнь радость и счастье? Неужели? Да не может быть? Увы, всё это так, и с каждым лишним килограммом, она всё меньше улыбалась, а он всё чаще отворачивал от неё свой взгляд. Она же, замечая это, с расстройства ещё больше прибавляла в весе, а он всё меньше от этого радовался и, как потом говорили всезнающие бабульки, то в один из вечеров её никто не пришёл встречать, и она, не понимая, что случилось, ошарашено стоя на пороге магазина, глядела по сторонам в ожидании его, и как рассказывали очень дальнозоркие люди, то её глаза при этом приобрели неестественную слезливость. Но он так и не появился, а она, с опустившимися плечами (и не только благодаря тяжести сумок), побрела по узкой тропинке домой.

Сейчас уже нет того отдела, нет, конечно же, сладости никуда не пропали, и даже ассортимент их значительно вырос, но сейчас они уже соседствуют с другими не столь сладкими вещами, что не говорит о пониженном содержании в них сахара, но слегка портит ощущение праздника. Наш же Лу, прикинув, что ему необходимо для ужина, прикупил этого себе и отправился в обратный путь. Занеся продукты в дом, он решил, что надобно занести также привезённую одежду, для чего и пошёл к своему автомобилю. Когда же он вытаскивал сумки из багажника, то неожиданно услышал обращающийся к нему голос.

– Ты, я смотрю, богатый, раз на такой машине ездишь.

Лу же, повернувшись, увидел перед собой весьма отвратительного типа, со всеми своими регалиями не симпатичности, как-то: зловонный запах, неопрятность (если, конечно, это слово можно употребить по отношению к нему), жизненный багаж знаний, заключённый в мешках под глазами, ну, и в придачу, палочка, на которую он опирался, как говорил он и даже зуб за это давал: «Я – инвалид труда, и получил своё увечье, когда работал шахтёром в забое».

– Ну и что, – не дипломатично отрезал Лу.

– Так может, с хорошей жизни добавишь мне пять рублей? – слегка заискивающе спросил инвалид труда.

– Нет, не добавлю, – не меняя тона, ответил Лу.

– Ну, ладно, – процедил сквозь зубы сей тип и, развернувшись, поковылял по дороге дальше.

Лу же повернулся и стал смотреть ему вслед, вспоминая, где же он его видел.

– Что, денег просил? – вдруг услышал женский голос Лу, заставив его тем самым вновь проделать вращательные движения головой и телом.

Повернувшись же обратно, он на этот раз увидел вовсе ни кого-то неприятного, а скорее даже наоборот. Перед ним стояла та, которую он жаждал и боялся увидеть. Светлана стояла рядом с его машиной и, слегка наклонив голову, прищурив глаза, изучала его. Для Лу же, кроме её глаз ничего больше не существовало. Так они и стояли, не смея нарушить тишину.

– Надо всё-таки было дать ему какую-то мелочь, а то он у нас злопамятливый и может гвоздём царапнуть машину, – нарушив тишину, сказала она.