Памятное. Новые горизонты. Книга 1

Мы часто встречались с Масариком в течение трех послевоенных лет. Первая такая встреча состоялась в 1945 году на конференции в Сан-Франциско по созданию ООН. Вспоминаю то радушие, которое было проявлено чехословацкой делегацией в отношении делегатов Советского Союза. Мы отвечали тем же.

Масарик был высокого роста, полноватый, он походил на былинного богатыря, которому только знай подавай железные прутья, и он из них будет завязывать узлы.

Однако такое впечатление оказалось обманчивым. В действительности он был скорее физически рыхлым человеком. В движениях медлительным. Никогда не спешил, даже на заседание шел не торопясь. На протокольные мероприятия – тем более. Разговор вел в медленном темпе. И как будто получал удовольствие от того, что делал большие паузы, изучая, вероятно, свои собственные мысли.

Но кто принял бы эту медлительность и за свойство его мышления, тот допустил бы ошибку. Суть обсуждаемой проблемы он схватывал быстро, не спешил первым выдвигать какие-либо острые или сложные вопросы. Вначале присматривался и прислушивался к другим.

Когда в 1945 году Масарик прибыл в Сан-Франциско, то, естественно, окунулся в деловую и напряженную атмосферу. Положение, конечно, обязывало высказывать позиции по главным вопросам, обсуждавшимся по повестке дня.

То был период, когда Чехословакию представлял созданный эмигрантами в Лондоне Национальный совет, признанный державами антигитлеровской коалиции, в том числе Советским Союзом, в качестве правительства этой страны в Центральной Европе. Возглавлявший это правительство Бенеш весьма сдержанно относился к СССР, в то время как Масарик в качестве министра иностранных дел стремился поддерживать тесный контакт с советской делегацией. Встречались мы почти ежедневно. Не только на заседаниях конференции, ее комитетов, подкомитетов, но и осуществляли неформальные контакты, как правило, в узком составе. Он, как и другие делегаты Чехословакии, явно имел установку Праги, которую наши войска освободили уже после начала Сан-Францисской конференции, на сотрудничество с Советским Союзом.

Однако по всему ощущалось, что и сам Масарик, как глава делегации, и другие представители Чехословакии избегали делать какие-либо заявления с критикой США, Англии, да и других западных держав. Такой, вероятно, тоже была установка, данная из Праги.

Тем не менее мы, советские представители, были довольны позицией Праги в целом, так как даже по тем вопросам, по которым у нас имелись расхождения с западными союзниками, с Чехословакией, как и с другими странами Восточной Европы, в принципе наши действия совпадали. Во время наиболее острых споров на пленарных заседаниях конференции, в руководящем комитете и в рабочих комитетах чехословацкая делегация вела себя принципиально. Она отстаивала общие с нами позиции по главным вопросам.

Не составляло особого труда договориться с Масариком и по тактическим шагам, которые предпринимались в интересах успеха конференции.

На протяжении всей конференции между делегациями Советского Союза и Чехословакии имело место самое тесное сотрудничество. С Масариком глава советской делегации (в начале конференции В.М. Молотов, а потом я) встречался чуть ли не ежедневно. Все беседы проходили в дружественной атмосфере. Точка зрения советской делегации по тому или иному вопросу, в частности о так называемом праве «вето», всегда находила понимание и поддержку со стороны чехословацких партнеров.

Все это, вместе взятое, конечно, отражало те процессы, которые происходили в самой Праге. Рост влияния Коммунистической партии Чехословакии, личный авторитет Готвальда, банкротство буржуазных политиканов должны были находить и находили выражение во внешнеполитических позициях. Страна шла к победе народного социалистического строя. Крушение Третьего рейха – гитлеровского палаческого режима – открыло новый путь для чехословацкого народа. Он с каждым днем убеждался, что его судьба тесно связана с будущим Советского Союза и тех стран Восточной Европы, которые, как и его родина, вступили в историческую эпоху крутых социальных перемен.

Как и в каком направлении станет развиваться Европа, да и весь мир, во многом зависело и от исхода Сан-Францисской конференции, призванной заложить основы новой всемирной организации по поддержанию мира.

До самого окончания конференции мы шли с чехословацкой делегацией, как и с польской, и с югославской, в общем строю, хотя в самих этих странах еще не все встало на свое место. Еще требовались усилия народов для закрепления результатов победы.

В качестве министра иностранных дел Чехословакии Ян Масарик возглавлял в последующем делегации своей страны на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Вместе с другими чехословацкими друзьями он бывал в Гленкове, на даче нашего представительства при ООН. И мы не раз ездили к нему в гости.

Масарик был интересным собеседником. Но вот сказать твердое слово и дать отпор нашим общим недругам для него всегда представлялось делом нелегким. Не обязательно потому, что он не хотел этого. Просто из-за склада характера у него такие выступления не получались. И все это хорошо знали.

Помню, в беседе с Масариком 28 сентября 1947 года по важному вопросу – об избрании Чехословакии в Экономический и социальный совет ООН – пришлось обратить его внимание на следующее:

– Конечно, и вам, чехословацким делегатам, полезно было бы проводить работу с другими делегациями с целью защиты интересов вашей страны. Это отвечает также интересам Советского Союза и других стран народной демократии.

Кое-что Масарик сделал, но сделал это без огонька.

Можно было при внимательном наблюдении заметить, что он постоянно о чем-то раздумывает. Это следовало не из того, что им говорилось, а скорее из того, что недоговаривалось, особенно когда речь шла об острых вопросах политики и отношении государств Запада к Советскому Союзу, странам народной демократии.

Закончил Масарик свою политическую карьеру не на стороне народа. За политической смертью вскоре последовала и физическая: в 1948 году он неожиданно покончил с собой. Очевидно, прошлое, от груза которого Ян Масарик так и не смог избавиться, не позволило ему до конца отдать свои незаурядные способности и силы служению социалистической Чехословакии.

Волнующий и непонятный мир

О Соединенных Штатах Америки писали Горький, Маяковский, Есенин и многие другие наши талантливые литераторы. Однако каждый человек индивидуален и по-своему воспринимает все то, что его окружает. В чем-то впечатления разных людей об одном и том же схожи, но в чем-то они окрашены в неповторимые оттенки, и это естественно. Так что вопрос о моих впечатлениях об Америке и американцах – не праздный.

В США мне пришлось работать с небольшим перерывом в течение почти восьми лет и сталкиваться не только с политическими проблемами, но и с жизнью американцев. Она всегда была перед глазами. Сначала наша семья сняла небольшой дом на одной из тихих улиц Вашингтона. Затем, когда меня назначили послом, то, естественно, мы переехали в основное здание посольства на 16-й стрит, в пяти минутах ходьбы от Белого дома.

Америка конца тридцатых – начала сороковых годов произвела на меня, конечно, сильное впечатление. Скажу прямо, я почувствовал себя в каком-то новом мире, во многом волнующем, но одновременно и непонятном. Уж очень разительно американские города на первый взгляд отличались не только от наших, но и вообще от европейских – Бухареста, Белграда, Генуи, Неаполя, которые мы уже успели увидеть.

Европейские города были намного спокойнее в повседневной жизни. Там лучше чувствовалось дыхание истории. Американские выглядели гораздо динамичнее, но вместе с тем – как-то менее уютными, больше приспособленными для деловой жизни. Здесь сильнее ощущалось дыхание техники, чаще попадались новшества. Казалось, сами дома в городах кричали нам вдогонку: «А вот мы не такие, как вы, европейцы. Мы шумим, гудим, орем во все горло, и нам это нравится. Доллар, доллар и только он – вот, что нам нравится. Он для нас – все».

Ни у одного американского города нет своей древней истории, глубоких корней, которые прорастали бы в стойкие традиции. В этом смысле Лондон, где многое держится именно на традициях, совершенно не похож на Нью-Йорк и, кажется, никогда не будет похож. Когда сравниваешь с этим крупнейшим американским городом, например, Флоренцию или Венецию, то кажется, что они расположены на разных планетах.

Однако, как это ни странно, мне американские города в чем-то едва уловимо напоминали наши. Я долго не мог понять существо этой странной схожести. Но потом ее, кажется, обнаружил. С одной стороны, наблюдаешь разительные внешние различия в архитектуре, скажем, Москвы и Нью-Йорка. Одновременно видишь, как они одинаково воспринимают новое и отбрасывают, хотя часто напрасно, старое. Все это осознаешь, только окунувшись в повседневную жизнь.