Панцирь

Эхо крайнего раздражения прошлось бурей.

Нет ничего более омерзительного чем существо, что частичкой воли и взмахом руки, может смять твой череп.

Для воинов, привыкших сталкивать умения, силу и реакцию — существование чего-то подобного как оскорбление, оставленное в наследие от Заключенных Богов.

Заключенные Боги? Не помню — случайная мысль.

— Как эта грязь вообще работает? — злобно проскрипел я.

И откуда эти эмоции?

— Цепляет да, бестолочь? Память пробивается?

— Похоже.

— Это не технология Империи. Я не могу знать.

— То есть среди наших этих не было?

— Нет. Кровь и шаблоны дхалов талант не предполагали. Ты не можешь быть оракулом и не сможешь им стать.

И хорошо.

— Как думаешь, справлюсь с ним?

— Вероятность высока. Вряд ли его модули сильны. Что он мог здесь найти такого? С другой стороны, у тебя то, вообще нет ничего кроме меня, а я, как ты понимаешь, сейчас в бою могу только речевкой тебя взбодрить. Но ты не подумай, я буду за старика болеть, и речевки все направятся его седой башке. Он меня очаровал.

— Очень смешно, Желчь. Ты молодец. Продолжай совершенствоваться в шуточном ремесле.

— А ерничать не нужно, Громила, — обиженно прохрипела. — Довольствуйся малым, я облегчаю груз твоего одиночества. Ты бы без меня ссохся, не найдя мотивации поднимать зад из Саркофага, а так вон: бегаешь, собираешь всякое по крысиным помойкам — ну чем не праздник жизни?

Я убрал топор за спину, продемонстрировав мутанту мирные намерения; подошел к арке.

Старик промычал:

— Sat. Bahi.

Голос его в отличие от голосов молодых: ровный и мягкий — казался даже слабым.

Сел.

— Fuda, abillity Borg, — сказал нетерпеливо, поморщился и указал на чай.

Никакой агрессии. Оскал его вытянутой пасти становился все шире и шире. Жесты открытые, сидел спокойно, был уверен или хотел казаться таким.

Я не верил в добродушность мутанта.

Пить не собирался. Даже без злого умысла, их дрянь: пища и напитки — отрава. Когда смотрел на продукты или нюхал их, то кишки в узел скручивало. А тут еще и эта живая колдовская жердь доверия не внушала: выглядел облезлой дрянью, пах дрянью и уверен являлся ею.

Глянул ему в бусины глаз.

— Что ты там бурчишь, старик? — прорычал.

Нужно было чтобы он сразу понял, я не в лучшем расположении духа.

Монета в опухоли оракула пропищала, затем расщелкалась.

Невероятным усилием воли я задавил желание выхватить оружие. Желчь сказала опасаться чипов кислотных цветов, а это другой. Не стоило нападать без повода. Чужая удача может и раздробить кости.

Через семь секунд индикатор на бровной дуге, до тех пор невидимый, загорелся синим, тогда оракул заговорил на моем языке, хоть и с небольшим акцентом, протягивая гласные.

— Теперь поговорим, да, Борг? Верный код языка, верно?

— Верно, старик.

— Я Рутур, Борг.

— Я…

— Не произноси имени, Шершень Древности, ухо деда– Рутура может не выдержать напора величия gohibi.

Дед развел руками и отпил жижу из чашки. Все его движения были нарочито медленными, не хотел случайно спровоцировать.

Похоже модуль не мог перевести некоторые понятия, так как на кхунском не находилось аналогов. Впрочем, смысл и так очевиден. Лесть, напускное добродушие. И оно меня, конечно, ни в чем не убеждало.

Стоило отметить, в убежище не было взрослых мужских особей. По крайней мере рыбаки, выжившие копейщики и тот белошкурый стрелок отсутствовали, значит они в засаде, выжидают момента для нападения.

— Ты, Рутур, тут вождь?

— Нет, Шершень. Вождя ты загнал в хладную тоску, когда проснулся.

— А кто ты тогда, Рутур? Выглядишь не больно-то обычным. Отличаешься.

— Я хранитель, Шершень Древности, dibo sef, свидетель поколений.

— Что хранишь?

— Народ, — он пожал плечами.

— От того, чтобы они все не померли?

— Ihon. Если так случится gohibi хранителю и предкам станет немножечко неловко. Что делать хранителю, когда не осталось объектов, которые нужно хранить?

Он отпил вновь, я спросил:

— Ты знаешь мой язык?

— Малышка-кхари знает, — Рутур указал когтем на раздутую опухоль.

— У него языковой модуль, — пояснила Желчь.

А то я не понял. Спросил, чтобы молча не сидеть.

Услышать комментарий из наруча, Рутур не ожидал. Лицо его вытянулось, он широко раскрыл пасть, во всех деталях показывая клыки. Сморщился весь как-то и аккуратно хлопнул в ладоши.

— А ты, Шершень, не один вырвался из хладной тоски и добрался до rahshim opaly. Какой находчивый Borg. Мое дивление тебе kin.

Мне естественно на его “дивление” плевать.

— От чего ты, Рутур, так отличаешься?

— Что интересует, Шершень?

— Хочу знать каким образом так получилось. Почему так? По какому закону так скрутилась реальность?

— Борг, а почему дитя отличается от взрослого?

— Это не ответ.

— Почему рыбак не воин?

— Ты все еще не отвечаешь.

Он высунул почерневший кончик языка:

— Я знаю Borg, что я не делаю. Тебе пересказать hantim? Расхвалить гены rahshim? Или сказать где и когда деда-Рутур первый раз вкусил мёд, полюбив звезды раз и навсегда? — пасть растянулась широко-широко.

— Мёд?

О чем он вообще?

— О, Gdoin, Borg, — рассмеявшись, он покачал головой. — Ты настолько не помнишь себя, Шершень-воитель? Такая жалость. Мое нутро sef горести от твоей непросвещённости.

Не больно-то эта тварь горевала. В словах насмешка. Меня это не зацепило: был на взводе.

Рутур достал костяную трубку из чехла, вшитого в ковер с его стороны. Один тычок когтем и забивка в чаше разгорелась. Раскурив, он выпустил сиреневые комья дыма.