Пандемониум

— Мне тоже.

И снова меня охватывает сочувствие к Джулиану.

— Протяни мне руку.

Сама не знаю, почему это сказала… Может, потому, что я его не вижу. В темноте мне с ним гораздо легче общаться.

— Зачем?

— Просто протяни.

Я слышу, как он зашевелился, он уже протягивает ко мне руку, я нахожу ее в воздухе между нашими койками.

Ладонь у него большая, прохладная и сухая. Мы касаемся друг друга, и Джулиан чуть вздрагивает.

— Ты думаешь, нам ничего не грозит? — хриплым голосом спрашивает он.

Не знаю, спрашивает Джулиан об амор делириа нервоза или о том, что нас держат в камере, но, когда наши пальцы сплетаются, он не убирает ладонь. Он только немного мешкает, чтобы понять, как это делается. Я точно могу сказать, что он никогда никого не держал вот так за руку.

— С нами все будет хорошо, — говорю я и сама не знаю, верю я этому или нет.

Джулиан тихонько сжимает мои пальцы. Это удивительно, хотя я догадываюсь, что есть вещи, которые ты делаешь естественно, даже если никогда не делал прежде. Мы держимся за руки в темноте, и через некоторое время я слышу, как дыхание Джулиана становится ровным и глубоким. Я закрываю глаза и представляю, как океанские волны медленно накатывают на берег. Вскоре я тоже засыпаю. Мне снится, что я катаюсь на карусели с Грейс, деревянные лошадки постепенно одна за другой спрыгивают со своих мест и галопом скачут в небо. А мы смотрим на них и смеемся.

Тогда

Три дня погода не меняется. Лес полон треска и щелканья — это деревья и река сбрасывают лед. Мы бродим по лесу в поисках ягод и нор зверей, а нам на головы капают похожие на крупные сверкающие бриллианты капли. У всех радостное возбужденное настроение, мы свободны, и кажется, что пришла настоящая весна. Хотя все понимают, что это всего лишь короткая передышка. Одна только Рейвэн не разделяет общего веселья.

Теперь мы вынуждены постоянно искать себе пропитание. На третье утро Рейвэн берет меня с собой проверять капканы. Каждый раз, когда мы находим пустой капкан, она тихо чертыхается себе под нос. Большинство зверей попрятались по норам.

Мы еще не видим последний капкан, а уже слышим, что в него кто-то попал, какой-то зверек скребет лапами по сухим и ломким от холода листьям и верещит от паники. Рейвэн убыстряет шаг. Это крупный заяц, его задняя лапа попала в металлические челюсти капкана, а шерсть вся в темных кровавых пятнах. Заяц в панике делает рывок вперед, но падает на бок и тяжело дышит.

Рейвэн садится на корточки и достает из рюкзака нож с длинной рукояткой. Лезвие ножа острое, но в пятнах ржавчины, а я представляю, что это старая кровь. Если мы оставим зайца здесь, я уверена, он будет дергаться, изворачиваться и рваться из капкана, пока не истечет кровью, или, скорее всего, перестанет бороться и умрет от голода. Рейвэн сделает ему большое одолжение, если убьет быстро. И все равно я не могу на это смотреть. Я еще ни разу не ходила проверять капканы. На такое у меня духу не хватит.

Рейвэн колеблется. А потом вдруг сует нож мне в руку.

— Вот, — говорит она, — ты сделаешь это.

Это не брезгливость, у Рейвэн крепкий желудок, она привыкла охотиться. Это очередная проверка.

Нож на удивление тяжелый. Я смотрю, как заяц бьется в капкане.

— Я… я не могу. Я никогда никого не убивала.

Взгляд Рейвэн становится жестким.

— Что ж, пришла пора учиться.

Она прижимает зайца к земле, одной рукой держит голову, второй — живот. Заяц, наверное, думает, что Рейвэн хочет ему помочь, и замирает. Но я все равно вижу, как он учащенно дышит и трясется от ужаса.

— Не заставляй меня.

Мне стыдно за то, что я вынуждена просить Рейвэн об этом, и одновременно я злюсь на нее — за то, что она вынуждает меня это делать.

Рейвэн встает на ноги.

— Ты все еще не понимаешь, да, Лина? — говорит она, — Это не игра. Это здесь не кончается, Лина, и, когда мы пойдем на юг, — тоже, и вообще никогда. То, что произошло в хоумстиде… — Она умолкает на секунду и трясет головой, — У нас нет дома. И не будет, пока все не изменится. За нами всегда будут охотиться. Наши хоумстиды будут бомбить и сжигать. Границы городов будут расширяться, и уже не останется никакой Дикой местности, некому будет бороться и не за что. Ты это понимаешь?

Я молчу. Тепло поднимается от шеи к затылку, у меня начинают путаться мысли.

— Я не всегда буду рядом, чтобы помочь тебе, — говорит Рейвэн и опускается на землю на одно колено.

На этот раз она раздвигает пальцами мех на заячьей шее — так, что становится видна розовая кожа и пульсирующая артерия.

— Вот, — говорит она. — Сделай это.

Меня, как молния, поражает мысль: этот заяц в руках Рейвэн совсем как мы. Он в ловушке, у него больше нет дома, он отчаянно борется за жизнь, за кусочек свободного пространства. У меня вдруг темнеет в глазах от злости на Рейвэн. Я ненавижу Рейвэн за ее нравоучения, за ее упрямство, за то, что она думает, что человеку можно помочь, если загнать его в тупик и бить до тех пор, пока он не начнет бить в ответ.

— Я не думаю, что это игра, — говорю я, но не могу скрыть злость.

— Что?

— Ты думаешь, что одна все понимаешь? — Я сжимаю кулаки, в одном — нож, — Думаешь, ты одна знаешь, что такое потеря или гнев? Думаешь, ты одна знаешь, что такое бежать?

Я вспоминаю Алекса и за это тоже ненавижу Рейвэн, ненавижу за то, что она напомнила мне о прошлом. Горе и злость нарастают во мне, как огромная черная волна.

— Я не думаю, что одна знаю, что это такое, — говорит Рейвэн. — Каждый из нас что-то потерял. Это закон, согласна? Даже в Зомбиленде. Возможно, они потеряли больше, чем мы.

Рейвэн поднимает на меня глаза, а я почему-то никак не могу унять дрожь.

— И сейчас ты можешь усвоить еще один урок, — тихо, но настойчиво продолжает Рейвэн, — Если хочешь что-то получить, сделать своим, ты всегда забираешь это у кого-то еще. И это тоже закон. Кто-то должен умереть, чтобы другие остались жить.

Я перестаю дышать. В этот момент земля перестает вращаться, все замирает, остаются только глаза Рейвэн.

— Ведь тебе известно об этом, так, Лина?

Она ни разу не повысила голос, но я физически чувствую каждое ее слово. У меня стучит в голове, дикая боль разрывает грудь.

«Не говори этого, не говори, не говори» — это все, что я могу думать.

Я падаю в черные туннели ее глаз, назад в тот ужасный рассвет на границе, когда солнечный свет медленно просачивался в бухту из-за горизонта.

— Разве ты в одиночку пыталась перейти границу? До нас доходили слухи. С тобой был кто-то…

А потом Рейвэн — как будто только сейчас вспомнила, хотя теперь я понимаю, что она знала, знала всегда, — спрашивает:

— Его, кажется, звали Алекс?

Меня накрывает волна ненависти. Даже не успев осознать, что происходит, я отрываюсь от земли и лечу на Рейвэн. У меня в руке нож, я собираюсь перерезать ей горло, вспороть живот и оставить здесь, чтобы ее разорвали на куски дикие звери.

В ту секунду, когда я приземляюсь на Рейвэн, она бьет меня кулаком под ребра и одновременно хватает левой рукой за правое запястье. Она сильно тянет мою руку вниз, прямо к шее зайца, как раз в то место, где артерия. Я вскрикиваю, у меня в руке нож, а Рейвэн крепко сжимает мой кулак, чтобы я не смогла его выбросить. Заяц дергается один раз под моей рукой и замирает. На секунду мне кажется, что я чувствую кончиками пальцев удары его сердца. Я чувствую его тепло. Из-под острия ножа начинает сочиться кровь.