Пандурочка
Шрифт:
Особенно ли как произнес гость это слово, но капитан, мысленно повторив его, вспомнил другое слово, наименование: «узрешительница».
«Есть такая святая, – подумал он и тотчас же рассердился сам на себя. – Тьфу! Во всяких пустяках стал выискивать разные кивания на себя и жену».
Капитан прошел к жене и нашел ее по-прежнему на кровати; она дремала, но открыла глаза при его появлении. Он объяснил, что вернулся вдруг домой, беспокоясь тем, что она хворает.
– Я здоровехонька, – отозвалась Аннушка.
– Да? Ну, вот и наш купчик здоровехонек! Стало, пора ему и со двора долой.
Аннушка не ответила, смотрела равнодушно и рассеянно.
Но
– Ведь я призрел у себя умирающего! – горячился капитан. – А если умиравший теперь вовсе не собирается умирать, то почему же его у себя удерживать и за ним ухаживать. Усадьба дворянская – не больница и не перевязочный пункт. Бог с ним совсем. Доедет теперь до Тамбова отлично и один. Так ли?
Но жена, ни единым словом не отозвавшись на все речи мужа, молчала и теперь.
– Что же ты молчишь? – воскликнул капитан.
– Что же я буду говорить, – ответила она. – Стоит того из-за всякого лавочника себя утруждать.
«Лавочник да лавочник! – сердито подумал про себя пандур. – Не опасно якобы и не сумнительно. А чем черт не шутит. Лучше спровадить…»
И он прибавил:
– Так я его спроважу… И сейчас… Ну его…
Аннушка не ответила.
И воин, побывавший во многих битвах со шведами, немцами и турками, распорядился по-военному.
Через два часа кибитка стояла у подъезда, а купецкий сын, нисколько не смущенный, благодарил чувствительно хозяина за гостеприимство и просил не поминать его лихом.
– Все это по воле Божией… Узрешиха! – говорил он, ехидно ухмыляясь и вместе с тем, как показалось капитану, будто облизываясь, точно кот, мышей наевшийся по горло.
– Против узрешихи не пойдешь, господин капитан! – было опять его последнее слово уже из кибитки.
«Типун тебе на язык!» – думал капитан, провожая глазами выезжавшую со двора кибитку. Не нравилось ему это диковинное слово.
Была барыня-капитанша весела и довольна, пока хворал в доме молодой гость, а Макарьевна о нем ей расписывала – и ждал пандур, что теперь жена, снова оставшись без забавы среди тишины и глуши леса, опять затоскует. Однако он ошибся.
Аннушка после отъезда гостя была еще веселее, прыгала, напевала и на все была согласна, кроме одного – целоваться с мужем.
Но через двое суток ввечеру в усадьбе произошло невероятное и поразительное событие, даже два события.
В полуверсте от усадьбы, среди полумрака леса, появилась и ждала тройка. В больших санях сидел тот же молодой купчик, но уже обритый, без бороды и усов, и хотя был он в простом полушубке и в бараньей шапке, но удивительно походил теперь на красавца князя Девлет-Ильдишева, любимца светлейшего вельможи. Вскоре в этом же месте появились две женские фигуры, одна очень маленькая и быстрая в движениях, а другая полная и грузная, едва ползущая по снегу.
– Слава Богу! – воскликнул поджидавший. Женщины сели в сани.
Молодец уселся на облучке около ямщика и… все исчезло!
И так исчезло, как только в сказках бывает!
Через час после исчезновения тройки лихих коней в усадьбе началось вдруг сильное движение, беготня, оханье и сущий Вавилон. [7] Барыни не было нигде… Капитанша пропала, как иголка. Оно, при ее маленьком росте, было бы, пожалуй, и немудрено, но здоровенная Макарьевна тоже пропала.
Старик пандур волновался, ничего не понимая, не зная, как объяснить шутку жены или прихоть… Хорошо ли в поздний час ночи отлучиться
погулять на деревне! А здесь, в лесу, оно было и опасно… Вокруг и близко видали волков зачастую…7
…Вавилон (Вабилон) – крупнейший город древней Месопотамии, столица Вавилонского царства (XIX–VI вв. до н. э.); символ шумного, беспорядочного, многоязычного мегаполиса.
Обождав, обшарив все мышиные норки в доме, во дворе и в саду и вокруг усадьбы, капитан стал терять рассудок и вдруг побежал к речке, на прорубь, где брали воду для хозяйства.
«Ведь она все грозилась прорубью этой?!»
Пандур не соображал, что найти кого-либо, ухнувшего в прорубь, можно только весной, да и то не на самом месте, а ниже по течению. Он тоже забыл, что если его Аннушка и утопилась, то зачем же пригласила с собой под лед и Макарьевну.
Однако сама «правда» потихоньку стала приближаться к разуму старого ревнивца и стала выступать все ближе и яснее.
«Может ли это быть?! Купецкого сына на капитана?! Кукушку на ястреба?!»
«Да и был ли он болен?»
«А хворость смертельная, что именуется узрешихой… Уз решихой, уз решительницей. Их уз! Брачных уз!»
Пандур, дрожа всем телом, вернулся в дом, прошел в спальню вероломной супруги и опустился грузно в кресло.
«Это самое, где сидела часто старая бестия!»
«Да! Это все она, старая. Все она…»
Все в спальне, будто подшучивая над барином-помещиком, начало вдруг подпрыгивать, плясать и вертеться. Все пошло ходуном. Кровать, стол, шкаф, стулья…
Старик закричал…
Прибежавшие на крик буфетчик и горничная увидели старого барина на полу и посинелого лицом. Горничная в перепуге бросилась звать людей, а буфетчик присел около барина на полу. Барин бормотал что-то и страшно глядел, а там задергал правой рукой без толку, но наконец толку добился… Рука дернулась сильнее, к самой груди, и он перекрестился.
Буфетчик перекрестился тоже и заплакал.
VIII
Был уже конец ноября.
В новом городе Екатеринославле, на постоялом дворе, уже месяц целый пребывала парочка проезжих: молодой красавец-офицер из армии князя Потемкина, а с ним его сестра, провожающая его чуть не до самой границы Турции, но едущая собственно к родственникам.
Это обстоятельство нисколько не удивляло хозяина двора и других лиц. Удивительно же было только то, что приехала парочка и остановилась отдохнуть от дальнего пути, а живет почему-то уже две недели. А главное, все едут они, все собираются чуть не ежедневно, вещи укладываются и опять раскладываются. Будто малоумные или им не хочется ехать, а надо…
И так прошел, шутка сказать, почти целый месяц.
Действительно, князь Девлет-Ильдишев и похищенная им Анна Семеновна Карсанова приехали сюда и остановились, намереваясь пробыть двое суток. Но здесь в тот же вечер беседа их между собой, хотя и была последствием многих бесед в долгом пути, приняла совершенно неожиданный оборот. Как это случилось вдруг, они и сами не знали.
Во время всего пути иносказательно, всякими намеками радовали они друг друга и печалили. Все было ясно и в то же время не совсем ясно. А тут вдруг в Екатеринославле совсем невзначай, или уж время пришло, – объяснились они напрямик. И оказалось, конечно, что они, не зная, знали все и только боялись ошибиться. Оказалось, что в пути они полюбили друг друга, неведомо кто кого больше.