Пансион Беттины

В общем, как говорят римляне: мы были, нас нет…

Оскорблённые Александром Сергеевичем, русскими борзыми и хозяином “Голубой лагуны” (“The blue lagoon”), не “Голубого огонька – Дуная”, мы с Сальери, наконец-то, через тридцать лет, взяли реванш.

В 1983 году англичанин Франсис Карэ, в Брайтоне, устроил суд-разборку (расправу?), пригласив всех кого можно: врачей, психологов, токсикологов, стоматологов и хирургов, литераторов, журналистов, начальников кладбищ, профессоров и даже специалистов по “сплетням и слухам”, чтобы разрешить один принципиальный вопрос: “Кто же травил Иоганна Хризостома Вольфганга Амадея Моцарта (полное имя)?” Коллоквиум по Хризанстому длился две недели и как результат дебатов всплыли четыре имени. Странно, Сальери среди них не было. Но это так… любительские поделки. Хотя уже столетие австрийцы и немцы пытались размотать этот чёртов ядовитый клубок. Отдельные личности из разных слоёв и ведомств пришли к выводу, что Сальери – подставная фигура. Кто-то уж очень хотел, в восемнадцатом… (веке) ему насолить. Но пока опять ничего конкретного…

В декабре 1970-го, в Марбурге, немолодая женщина, вся в брабантских (кружевах), через анти- и просто кваров продала личное письмо Вольфганга, так по мелочи… за двадцать восемь тысяч немецких марок. В нём 2-го апреля 1789 года Вольфганг и Хризостом просили выдать им сто гульденов, чтобы смотаться в Берлин. Кому же отправил? Королевскому судье и начальнику масонов Францу Ховдамелю. Тот, с удовольствием отвалил эту сумму брату-масону Моцарту. К сожалению, того уже не держали ноги… пропали масон-гульдены.

И вот тут-то и начинается самое интересное. То там, то сям, появляются новые письма и письмена. К семидесятым годам двадцатого видимо поистощились денежные запасы у различных герцегов и герцеговинь, пришлось распродавать фамильные ценности – письма. Так причём тут дремучий судья и масон за сто гульденов? Правы французы – ищите женщину! И нашли. Жена этого судьи-зануды была прекрасной пианисткой, ей было 26 лет, она была влюблена в Моцарта, и он целый год давал ей частные уроки музыки… Ты ж понимаешь… Что же ему давала взамен эта красивая и элегантная венская потаскушка, жена угрюмого юриста, Магдалена Хофдемель, остаётся только догадываться. И Амадей написал для неё концерт для “Stainway”-я с оркестром. Теперь они могли музицировать вовсю, как у Милоша Формана, в фильме. Но не случайно на улице Грюненгерграссе, 10 всё время лились музыка и вино… И так каждый день, с утра до вечера и в течение года. "Королевский" Франц редко бывал в суде, а всё больше дома и, похоже, всё подливал и подливал… не три "777-ки"?

Как позже оказалось (немцы установили в 1962, видимо, по истории болезни), Вольфганг был отравлен “Аквой Тофаной”, вся Европа травилась ею: давай по трети: мышьяк, сурьма, окись свинца и так по малой… долгое время, чайными, два раза в день…)

А что бы вы на его месте делали, а Александр Сергеевич?

Так что же произошло на самом деле 6 декабря 1791 года. Пятого гениальный любовник скончался от отравления. Шестого Магдалена заказала совсем скромную службу в соборе Святого Стефана по своему преподавателю. Ну и пришла домой, а куда же ещё… Судья-сухарь – муж ждал у дверей… с “опасной” бритвой в руке, а ведь он не был парикмахером:

– Ах, сука, бл…! Зарежу!

Ничего себе нравы у королевских судей!

Хлопнула входная дверь, и угрюмый муж прошёлся лезвием по своей красивой пианистке. Та дико закричала, и этот крик разбудил ребёнка. Теперь уже кричали во все горла – втроём. А в дверь квартиры уже ломились австрийские соседи по площадке. Ховдемель – “ховдембель”, хлопнул второй дверью и скрылся в своей комнате. Когда благодушные соседи ворвались в квартиру, недорезанная солистка-пианистка истекала кровью: руки, ноги, лицо всё искромсал ревнивый судья, не любивший классической (музыки). Взломали дверь его кабинета, “королевский ратник” лежал на спине (и на диване) с перерезанным горлом, в правой руке блестело лезвие действительно на сегодня нужной “опасной” бритвы…

Что тут началось… Император был в ярости. По некоторым данным он приказал не упоминать при нём “всуе” имя его масона, судьи, само— и просто убийцы… Там, за кордоном, тоже умели затыкать рты и в первую очередь королевской милостью: Магдалену (или “и”, как хотите) в Брно – на лечение, на воды, ведь “парикмахер” пару раз успел “погулять” бритвой по её хорошенькому личику, судью-самоубийцу, не в коровью шкуру (для само…), а в – дубовый. Моцарту тоже повезло: император позволил после “молниеносных” похорон, “вякнуть” о них в газете, правда, он не разрешил Зюйсмаеру, лучшему ученику Моцарта закончить “Реквием”…

Вообще, ребята, повеселились, ну, а причём тут Сальери?..

Vive la “Тырнет”!

Владимир Загреба

Константин К. Кузьминский Пансион Беттины

Часть /узелъ/ 1-ая

Печальна повесть эмигранта. Миграция населения напоминает летнюю миграцию оленей (таковую описал Фарли Моуэт), гонимую оводами доводов, доведённых до отчаяния китайским чаем, рисовыми церемониями и мухой цеце – целенаправленную, но неуправляемую, миграцию управдомов и парикмахеров, живущих под хером, рехнувшихся или решившихся, обреченных равно общественному невниманию, разобщению, разочарованию, развращению идеалов – розовый куст иллюзий цветущий пустоцветом на радиаторе мерседеса-бенц. “Бенчик, подай мне розовую кофточку”, – кричала еврейская мама, запершись в туалете на втором этаже отеля цум Тюркен – индюк нерегулярно мигрирует, точно так же, как нерегулярно собирается в стаи. Когда случается, что корм в одной части страны урождается более, нежели в другой, индюки собираются и постепенно движутся по направлению к тому месту, пока одна часть страны не становится заброшенной, в то время, как другая, так сказать, совершенно переполненной индюками… Цум байшпиль бушевала глаукома – кажется, Бродский. (Иосифа Бродского спросили…) Черепичные крыши, облепленные ленточными червями – кажется, Кафка, пинии и глицинии, цирроз печени от поедания хайст вурстов, запиваемих чешским пивом “Старопрамен“, трофейным, полученным по культурному обмену СССР – Австрия, город фюр хунде унд русише эмигрантен, грант унд гратис, чаша святого Грааля во городе Граце, хранимая милым доктором Эгоном Капеллари, к которому у меня рекомендация, национальный вопрос и традиции немецкого языка – “Бенчик”, – кричала мама уже на идиш.

идущий по пути, Господом указанному, казни и мытарства претерпевающий, претворяющий кровь в вино, по Европе, по Европе, до Швеции и дальше, в Канаду – что он ищет от жизни сей, не жня и не сея, серпом и молотом и красным полумесяцем – до отеля цум Тюркен – только ли турки собрались здесь, под тремя флагами (четвёртый потерян), в зелени и черепе, зашив золотую цепочку в резинку трусов – армяне из Бердичева, венгры из Балаклавы, ленинградцы с баночкой баклажанной икры – к мадам Беттине, по дорогам Треблинок и Коми, третий коммунистический интернационал всех наций, национальная гордость, освободительное движение, горстка людей горбоносых, курносых и просто с нормальным носом оставленных – остальное не в счёт, остальное в подвалах женевского банка, в жёлтых досье конференций женевских, конфирмация над нонконформистом – на конфорку его, на конфорку! – рёв ликующих толп трупами вдоль трибун – ибо свершается треба.

Надобно сказать, что у мадам Беттины, где остановился герой данного повествования, тараканов не было. По утрам в окно кричали птицы, то же самое они делали днём, к вечеру же замолкали. Но зато под абажуром вились тихие мотыльки, моя собака ловила их и ела, тем и питалась. В парке Гуго Вольфа водились ежи, опасно было садиться. Философ и журналист, директор отеля Коля, посоветовал купить керогаз – на кухне водились жильцы, жарили коллективную яичницу, люди скучают по коллективу – будь то турки, венцы или евреи. Моя жена изучает иврит, говорят, это нужно. В воскресенье приехал Володя Марамзин.

…был уличён в том, что жарил свиную колбасу в еврейском отеле на арабской сковородке однажды его поймали… на помойку была выброшена енотовая шуба с рукавами до колен

“бардзо добже”, – сказал пан Рогойскiй и посмотрел в окно за окном свисала линялая борода Льва Николаевича Толстого и стоял австрийский полицейский в каске с петушиными перьями он хотел к утконосам. Эллочка Бриккер, в девичестве Вайнштейн, дочь Иосифа Вайнштейна джаз-оркестр, ругалась матерными словами по-фински и на иврит въехав в Краков на чистокровной русской борзой герой возгордился окраска её была муруго-пегая пежил девочку-австралийку в машине марки “Пежо” /ситроен, додж, рено, ЗИС-110, мерседес-бенц/ шведских граждан уговаривали выпить вино цинандали они же стойко держались за самогон

“а может быть я еврей?” – думал он. чело, изборождённое морщинами, выдавало человека умственного процесса. он способствовал прогрессу, объединению наций, быстрой ассимиляции. его звали коля. выйдя на улицу, он обнаружил на стоянке автомашин привязанную таксу. “данке шён”, – сказала девушка. поцелуй был глубок. кроны дерев делились на шиллинги, пенсы и грошики. узенький лоб (лобик, лобок – см. у Шестинского) шерстью поросший, вымя неандертальца, на пальцах – пять брильянтовых колец (одно из них – украденное у Элизабет Тэйлор, с камнем на пять каратов), ловким приемом карате она вывернула ему руку; в стиле икэбана росли кусты на обочине. китайские бодигары стояли стойкими рядами у входа в посольство. “ищут израильских террористов”, – шепнула мне соседка-студентка, проделывая несложную физиотерапию на моей незащищённой спине, иглоукалывание, татуирование портрета Мао-Цзе-дуна, выполненнное светящимися красками (акриловыми, 80 шиллингов тюбик в табачном киоске, по рисункам журнала “Плэйбой”).