Папа, куклу звали Джульеттой

Хотя скорее всего он родился и умудрялся как-то жить без сердца. Бывают ведь такие люди – бессердечные, у которых вместо сердца какой-нибудь другой орган, например, желчный пузырь… Так думала я с детства. А в зрелые годы только укрепилась в подобном мнении.

– Послушайте, а зачем вы мне всё это рассказываете? – спрашиваю я у звонившего, не выдерживая всю ту грязь, которую вылил он на меня.

Ведь в конце концов не мог же незнакомец делать подобный шаг просто так – в любом поступке человека всегда присутствует хотя бы доля смысла и своя корысть.

– Деньги он у меня украл, когда на стоянке работал, – резко заявил звонивший. – В полицию я не пойду, а вот вам рассказываю, знайте об этом.

– Почему же не пойдёте? – встрепенувшись, недоумеваю я. – Идите!

Но человек, не прощаясь, бросает трубку.

Рассказываю обо всём маме, папа слушает тоже. Он вообще всегда всё слушает, привычка у него такая. Хотя делает вид, что до всего ему нет никакого дела. У мамы куча вопросов. Он злится оттого, что так настойчиво вторгаются в его жизнь. Просто уже давным-давно в нашей квартире у него именно – своя жизнь, а мы – просто подселение.

– Это звонил хозяин стоянки, – нехотя говорит он. – Никаких денег я у него не крал.

– Зачем же ему врать? – боязливо спрашивает мама.

– К жене своей ревнует, ха-ха…

Мама пятится.

Она у меня такая вот боязливая – всю жизнь боялась его гнева и его ненависти. Он смотрит на нас взглядом лютого зверя и уходит в свою комнату. Потому что это именно и есть – его комната, а у нас – коммуналка. Но так было не всегда, а сложилось как-то само собой с течением времени, хотя все годы мама старалась, чтобы семья у нас была благополучной. Однако не вышло, всё разрушилось, будто случилось вторжение злых сил, или они просто-напросто жили с нами под одной крышей. Мы отдалялись постепенно, разделялись, обосабливались… В итоге в нашей трёхкомнатной квартире каждому стала принадлежать отдельная комната. И у каждого в комнате за дверью висело своё полотенце, хранилась зубная щётка и паста, мыло, шампунь, а также кастрюли и продукты.

Заглядываю в его комнату и рассматриваю всё это задумчиво, потому что никогда здесь не была и не видела, как на самом деле аккуратно он всё там расположил. Смотрю на фотографию его матери в рамочке и мне почему-то неприятно видеть это лицо – мне кажется, что на этом слегка мутноватом снимке, сделанном небрежно и скорее всего каким-то неловким любителем, женщина эта тоже пьяная. Однако рамочка дорогая и модная. Видимо папа мой купил её совсем недавно. Мама моя идёт за ним в его комнату и ждёт разъяснений. Я стою рядом с ней. Но он молчит, даёт понять, что его жизнь – не наше дело. Тогда мы выходим.

– Он мне всегда бы чужим человеком, – говорит она, как будто пытаясь объяснить мне что-то.

Я это хорошо понимаю. Но ещё понимаю, что мне он не чужой – родная кровь. На стоянке однако он больше не работает, нашёл новое место – в самом деле для души.

Глава 2

В доме культуры кипит иная, чем во всём мире, жизнь. Иная, потому что здесь больше тщеславия, амбиций, и как следствие всего этого – отчаяния. Здание старой постройки внешне вполне походит на дворец – такой величественный, белый и роскошный, с широкими ступенями вверх. Перед ними целая площадь, выложенная большими бетонными плитами. Ещё здесь яркие клумбы и фонтаны. Но это летом. Хотя летом мало кто приходит сюда – только одни сотрудники. В студиях не занимаются, и заезжих гастролёров не бывает. Зато летом здесь празднуют день металлургов – самый главный после дня города праздник. А может даже и равнозначный дню города, потому что больше половины жителей здесь – металлурги.

На квадратах бетона после дня защиты детей всегда остаются сделанные мелом детские рисунки – прямо как эхо прошлой эпохи. Однако эпоха другая, а рисунки похожие – странно. Здесь же – современные батуты и надувные горки, но желающих покататься нет совсем. Двое мужчин, явно сотрудники дома культуры, вытряхивают в большой пакет мусор из маленьких уличных урн. Ворчат. Каждое движение их какое-то ленивое и нарочито медленное – будто всю смену заняться им совсем нечем и они хотя бы таким образом пытаются изображать работу.

– А что, театральная студия у нас до сих пор занимается? – спрашивает вдруг один из них другого, поднимает голову и всматривается в сторону остановки транспорта.

Второй беспокойно озирается и теперь уже торопится расправиться с мусором.

– Ладно, вроде всё сделали, – резко в конце концов говорит он. – Пойду я, у меня ещё работа есть.

Работы на самом деле конечно нет. Просто он не хочет встречаться с дочерью – знает, она тоже репетирует этот спектакль. А вот с Ларисой, которая у них преподаватель, увидеться очень даже хочет. Потому прямиком теперь направляется в свой кабинет, который располагается как раз за кулисами сцены.

С этой сотрудницей флиртует он давненько, но она злится, когда он подкарауливает её где-нибудь, поэтому лучшим местом засады считает кабинет. Она всё равно рано или поздно туда заглянет. Ведь сейчас каждое занятие проходит на сцене – другие студии разошлись отдыхать до осени и здесь всегда свободно.

– Аким Аркадьевич, – окликает кто-то торопившегося и он раздражённо ищет по сторонам крикуна.

Совсем не хочется именно сейчас получить какое-нибудь новое поручение.

Кричит директор и голос её звучит так неузнаваемо, потому что она простужена. Здесь вообще простывают все очень часто – зимой дом культуры отапливается едва-едва, а лето в этих краях никогда не балует южным теплом.

– Пора писать заявление на отпуск, – говорит директор.

– Я до дня металлургов, – отвечает Аким Аркадьевич.

– Вместе с Ларисой?

– Кто же ей будет помогать…

Директор улыбается и кивает – не вдаваясь в подробности, она поощряет любую дружбу в коллективе.

Аким Аркадьевич теперь остается у себя в кабинете один.

Своё имя, так солидно приправленное ещё и отчеством, вот именно сейчас, на старости лет, особенно ласкает ему слух. Свою рабочую карьеру он начинал вот так же в доме культуры, только совсем другом, стареньком и деревянном, который давным-давно снесли. После тянулась череда долгих лет в заводских цехах… Теперь он умилялся и радовался такому вот неожиданному повороту судьбы, которая на старости лет, в завершение его трудовой деятельности, снова привела в мир культуры. Или не совсем культуры, а если так можно выразиться – культурных грёз, потому что все здесь рвались к каким-то особенным, понятным только одним им высотам, но высоты эти всегда ограничивались рамками городской среды.

Со своего рабочего места с ликующим цинизмом Аким Аркадьевич посматривал на тех удручённых жизнью работяг, которые хаотично, полупьяные заполняли площадь перед домом культуры в день металлургов – ждали обещанный бесплатный концерт. А может и не ждали, просто других развлечений им никто здесь не предлагал…

Он оставил дверь кабинета приоткрытой – это был знак для Ларисы.

До сих пор с особенным трепетом Аким Аркадьевич вспоминал момент их первой встречи. Ощущение это запомнилось вовсе не потому, что Лариса была какой-то там яркой красавицей, наоборот – внешностью обладала вполне заурядной, такую сто раз увидишь, а после не узнаешь в толпе. И он вовсе не влюбился в неё с первого взгляда, такое бы даже вовсе не пришло ему в голову, потому что она вполне могла быть его дочерью, и он бы даже очень хотел иметь такую дочь. Однако в тот далёкий день, случившийся пять лет назад, искра в его сознании вспыхнула совсем по другой причине.

Тогда совсем недавно он устроился сюда работать, уже на склоне лет, будучи пенсионером. И хоть пенсию на металлургическом заводе заработал вполне приличную, какую на жизнь хватало, сидеть в своей коммунальной квартире совсем не хотелось… В тот заветный день его позвала директор, чтобы познакомить с новой преподавательницей театральной студии – настоящей актрисой. Однако ему было наплевать на всяких здешних актрис, да и кстати сказать – на нездешних тоже.

– Это Кима, – представила его директор, и он безразлично кивнул, глядя куда-то в сторону.