Папина жизнь

— Мы будем вам платить за квартиру, а сами приведем ее в порядок, — сказал я им.

Я тогда уже защитил диплом и провел год в плодотворном безделье в окрестностях Парижа. После возвращения я не желал примыкать к числу переростков, которые никак не могут съехать из родного дома. Родители это прожевали и съели. Магазинчик и квартира много для них значили. Они купили этот дом, будучи Чемпионами Стритэма по Джиттербагу, и переехали из Тутинг-Грэйвни с багажом таких амбиций, каких на Саут-Норвуд-Хай-стрит и старожилы не упомнят. Пятнадцать лет их торговля шла а la mode^[7], — кухонные стулья, на которых можно сидеть задом наперед, шведские столики на коротких ножках. Ситуация изменилась в конце семидесятых, когда общественные вкусы склонились к заимствованиям из прошлого. Как говорит Карло, «в одну прекрасную ночь у всех исчезли клеша».

— Ну что ж, — сказала тогда мама, — они ребята аккуратные.

— Кто? — переспросил я.

— Мальчики типа Кенни, — пояснил папа. — Ну, такие… сам понимаешь какие.

— Сампонимаюкакие?

— Ничего смешного, — сказал папа.

— Влюбленные в Кристал-Палас? А он ничего не может поделать. Говорит, у него такая болезнь.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать, — хмыкнул папа. — Нетрадиционные.

— А зачем ему чьи-то традиции?

— Карло тоже очень милый, — сказала мама. — И одевается очень хорошо.

— Итальянец, — сказал папа. — Это многое объясняет.

В щегольстве и чистоплюйстве мои родители понимают. Как и все Чемпионы по Джиттербагу.

Мы съехались весной и сначала за жилье не платили. Познакомились давно, еще в Кройдон-колледже, где изображали искушенных, неуемных и крутых. Наша дружба укреплялась и процветала, когда мы втроем обдирали и пропитывали, обклеивали и раскрашивали дом, где я провел детство и где около года весело прожил с друзьями. А потом мы выросли. Кенни получил шикарную работу в компании, которая занимается кухонной мебелью, и купил квартирку на Тикет-роуд с видом на парк. Карло задержался немногим дольше, а потом вместе со своей швейной машинкой, коллекцией манекенов и молодой женой Джилл переехал в дом в Пендже. У меня же появилась Дайлис. С помощью строительного общества мы выкупили дом на весьма выгодных условиях. Дальнейшее — разнообразная история.

— Хорошая картина, Джо, — сказал Кенни, разглядывая мое новое творение, пока мы собирались. — Хочешь, придумаю ей название?

— Ну, давай.

— Отцовская сюита, — изрек он.

— Чего? — не понял я. К вечеру я устал.

— Ладно, ладно. — Карло взял меня под руку. — Сегодня ты расслабляешься.

— Не надо меня подкалывать, — жалобно сказал я, завязывая галстук и готовясь к выходу на улицу. — Не видите разве, что я одинокий и несчастный человек?

— Фигня, — сказали хором Кенни и Карло.

И я с ними, конечно, согласился. Несмотря ни на что, я улыбался, и несмотря ни на что, я пел. Да, я забывал выключать отопление, да, строительное общество заявило, что мой доход слишком низок, чтобы выплачивать проценты по закладной без Дайлис, да, у меня практически не было работы. Ну и что? Провожая детей в Мамин Дом, я радовался отдыху и одновременно скучал. Если Дайлис воображала, что после ее отъезда я развалюсь на куски, она ошибалась. Я крепко стоял на ногах. Папин Дом крепко стоял на фундаменте.

Спустя два месяца после Изменения Семейной Ситуации к нам явилась Официальный Представитель в виде дамы слегка за пятьдесят и в очках-полумесяцах, которая с легким карибским акцентом вежливо задавала вопросы.

— Мистер Стоун…

— Просто Джозеф, хорошо?

Леди опустилась в Другое Кресло, и я обозревал ее со своего места на диване. Глория уткнулась в рукав моего свитера, будто в надежде изобразить дочернюю привязанность. Билли на полу перебирал пластмассовых хрюшек, Джед тихо сидел в своем любимом кресле с Джеффом.

— Конечно, Джозеф, — согласилась посетительница. — Меня зовут Клодетта. Скажите мне… у вас все в порядке?

Я знал, что привело ее к нам. Клодетта учуяла перемену обстоятельств в жизни детей и, естественно, решила к нам заглянуть. Интересно, Дайлис с ней говорила? Я бы мог обидеться, но не стал. Я слегка повыпендривался.

— Да, все очень даже в порядке, — широко улыбнулся я. — Работа у меня трудная, конечно, но ничего непривычного в ней нет. — Бесстыдно, зато правда.

— Ясно, — кивнула Клодетта, — конечно.

И тут заговорила один поросенок. Губы у нее не шевелились, и голосок уж очень смахивал на Билли, но все-таки это был поросенок.

— Привет, тетенька! Я поросенок! У меня есть маленькая поросячья пиписька!

Клодетта изогнула бровь. Я почувствовал, как Глория просто-таки давится от хохота.

— Очень скоро он напишет вам прекрасную картину, — предсказал я. — Только надеюсь, без интимных органов сельскохозяйственных животных.

— Понятно, — глубокомысленно протянула Клодетта, стараясь попасть в тон. — Ну, а как поживает ваш старший мальчик? — Она взглянула в толстую папку, лежащую на коленях. — Ты Джерард, точно?

— Джед, — ответил Джед.

Глория фыркнула, прикрыв рот ладошкой.

— Помолчи уж, — полусерьезно велел я. Глория хихикнула. — Джед, — объяснил я. — Мы все зовем его Джедом. Через «дж». Но это долгая история. Джед, скажи, у тебя все хорошо, правда же?

— Да, — ответил Джед.

— Ммм… — отозвалась Клодетта, чтобы заполнить паузу. Затем она что-то записала у себя в блокноте. С темнеющей улицы через двойные рамы доносились гудки автомобилей и детские голоса. В честь визита Клодетты я закрыл магазин и теперь думал, во сколько же мне это влетит. Вероятно, в миллионы.

— А ты, должно быть, Глория, — продолжала гостья. — Какая ты умница.

— Да уж, умница, — ответила Глория с показной скромностью, за которую я впоследствии выдам ей по полной программе без всякой жалости. В этот момент Билли переключился на ручки и листы бумаги на кофейном столике. Вскоре он предъявил нам бумажку, изрисованную непонятными каракулями.

— Это поросенок! — объявил он. — Без пиписьки!

— Молодец, — похвалила Клодетта. — У вас талант передается по наследству, да?

Я знал, что она в курсе, какой будет ответ, но все же сделал ей одолжение:

— Возможно. Я ведь тоже по этой части.

— Ох, правда?

— Ну да. Я зарабатываю кистью на жизнь. Масло, акварель, глянец, эмульсия. И так круглые сутки без выходных.

— Пап, эмоция, а не эмульсия! — поправила Глория.

— Прости, пожалуйста! — взмолился я. — Я хотел сказать — глянец и эмоция. Дурак я, дурак! — Я взглянул на Глорию. — Видите, Клодетта, с этой всезнайкой не соскучишься. — Глория стукнула меня кулачком. Клодетта выдавила улыбку.