Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"
Шрифт:
В своих санкт-галленских сочинениях Гогенгейм дважды вспоминает о Карфагене, приводя этот город в качестве наглядного примера греховной культуры. Несмотря на легенды о путешествии Гогенгейма в Африку, у нас нет основательных доказательств того, что он хоть раз в жизни побывал там. В равной степени невероятными можно считать и рассказы о том, что у него была жена или любовница, с которыми он, по примеру Августина, прижил одного или нескольких детей. Борьба с сексуальностью, лежащая в основе многих произведений отцов церкви и обнаруживающая себя в глубокомысленных анекдотах Фомы Аквинского, в творениях Гогенгейма никогда не вырастает даже до размеров личной проблемы. Целомудрие, которое Августин защищал по моральным соображениям, а Фридрих Ницше, напротив, толковал в смысле абсолютной свободы от любых моральных норм, входило в число врожденных качеств Гогенгейма. Этого не отрицали даже те из его противников, которые в своей критике, казалось, не оставили на нем живого места. Находясь в 1534 году в южнотирольском Меране, Гогенгейм писал, что помимо бедности и благочестия его третьим основным качеством было то, что он «не является почитателем Венеры» (IX, 562) и никогда не вкушал радостей плотской любви. При этом, как явствует из его богословских сочинений, он с нравственно-богословской точки зрения, резко отрицательно относился к целомудрию, хранимому
По замечаниям самого же Гогенгейма, люди распускали самые разные сплетни о причинах его целомудрия. Парацельсисты и антипарацельсисты распространяли слухи о том, что его целомудрие объясняется насильственной кастрацией, которой Гогенгейма подвергли в раннем детстве. Так, известный ненавистник Парацельса Фома Эраст сочинил версию о том, что, когда Гогенгейм в детском возрасте пас гусей, проходивший мимо солдат нанес ему тяжкое увечье. Согласно одному из вариантов этой истории, гуси, за которыми смотрел маленький Теофраст, откусили ему мошонку. Третья сплетня исходит от Теодора Цвингера, который уверял своих знакомых, что Гогенгейма оскопила свинья, укусившая его за причинное место. По версии Цвингера, свинья «набросилась на четырех– или пятилетнего мальчика сзади, когда тот справлял естественную нужду на заднем дворе дома, принадлежавшего его отцу» [177] . Наконец, нельзя упускать из виду вероятность врожденной импотенции, которую частично подтверждает одна характерная автобиографическая заметка: «Он хотел бы видеть себя хорошеньким юношей, превосходящим всех прочих по красоте и обаянию, а также пользоваться благосклонностью всех женщин и юных дев. Но он родился на редкость уродливым. Горб украшал его спину, и, кроме того, его тело было лишено действующего начала. Как могут женщины быть благосклонными к тому, кто лишен благосклонности своей собственной природы. Она умертвила его еще во чреве матери и не сделала из него ничего хорошего!» (XI, 155). В этом замечании, включенном в апологетические тексты, написанные им в Каринтии, присутствуют скрытые намеки на мать.
К четырем «теориям», объясняющим отсутствие у Гогенгейма мужского начала, примыкают четыре версии, приоткрывающие завесу над личностью его матери. В числе прочих, рассказывается о том, что во время тяжелых родов госпожу Гогенгейм пришлось разрезать на четыре части, чтобы ребенок родился живым. [178] Документально засвидетельствовано лишь то, что она прислуживала в церкви и родила сына в браке с Вильгельмом фон Гогенгеймом. Именно на основе этих зафиксированных фактов аббату Людвигу Бларер фон Вартензее по так называемому праву мертвой руки отошел серебряный кубок с головами львов из наследства, оставшегося после смерти Гогенгейма в 1541 году. [179] Первую и единственную женщину в жизни Теофраста фон Гогенгейма, согласно популярной, хотя и неправдоподобной версии, звали Охснер или, по Кольбенхайеру, «Эльза Охснер». Основой для этой версии послужил портрет Вильгельма фон Гогенгейма, на котором рядом со швабским гербом с тремя ядрами помещена эмблема с изображением быка, от которого и производится фамилия матери Теофраста. Фамилия Охснер действительно встречается в этом регионе, хотя, скорее всего, изображение быка на портрете Вильгельма было дописано в более поздний период. [180] Мать Теофраста могла носить фамилию Шерер, Гретцер или Вессенер, что, учитывая родственные связи семьи Гогенгейма с Петером Вессенером, наиболее вероятно. Именно Петер Вессенер по поручению аббата и родственников в 1541 году отправился в Зальцбург за наследством. Наши построения отталкиваются от того факта, что родительский дом Гогенгейма находился в местечке Кульвисли, расположенном на 200 метров севернее ранее предполагаемого места его рождения. Следует заметить, что археологические раскопки могли бы предоставить нам более точные доказательства. Судьба матери Теофраста фон Гогенгейма вызывает исторический интерес не только вследствие неразберихи с ее именем. Парацельс после своей смерти считался признанным авторитетом в вопросах женской истерии. Если учесть, что его опыт общения с женщинами практически ограничивался семейным кругом, можно предположить, что мать Теофраста была настоящей истеричкой. Тот, кто хоть раз смотрел вниз с Чертова моста, может легко представить себе, какие истерики закатывала матушка Гогенгейма всякий раз, когда, к примеру, кто-нибудь из домочадцев отправлялся в поездку. Кажется, что ряд фиктивных сведений о матери Парацельса бесконечен. На основе исследований люцернского офтальмолога доктора Йозефа Штребеля, в дискуссию о личности госпожи Гогенгейм включился известный швейцарский художник. В 1944 году в Базеле вышел первый том восьмитомного исследования Стребеля. В нем имелась иллюстрация, надпись под которой гласила: «Реконструкция неизвестной айнзидельнской матушки на основе рисунка углем, выполненного А. Хиршфогелем, и исследования автора о Парацельсе, сделанная Гансом Эрни» [181] .
В некоторых старых биографиях мать Гогенгейма фигурирует в должности «смотрительницы» в гостинице для больных паломников, приходивших в Айнзидельн. Как же никому не известная свечница могла стать смотрительницей в больнице? Очень просто. Например, в 1658 году немецкое Gotteshaus («церковь») переводилось на латинский язык, по аналогии с французским Hotel-Dieu, как «больница». Таким образом, по верному замечанию Нетцхаммера, церковная служительница превратилась в смотрительницу больничного дома. [182]
Такого рода рассказы, извлеченные из лабиринта парацельсистских исследований, являются лишней иллюстрацией того, что история бесчисленных матерей, жен, сестер и дочерей великих людей в большинстве случаев остается неизвестной, а их лица по-прежнему покрыты вуалью молчания. Возможно, что наступит время, когда феминистски ориентированная историография наконец-то привлечет к себе внимание общественности. Перспективы могут измениться, но стремление к исторической правде должно сохраняться при любых подходах.
В этой связи интересны две феминистские работы, опубликованные в 1986 году. Мэри Дэли в статье «Женщины, церковь и государство» и Эрика Виссенлинк в «Ведьмах» с большим пиететом отзываются о Гогенгейме и подчеркивают его уважительное отношение к женщинам. Апелляция к Парацельсу как главному историческому свидетелю альтернативной женской мудрости достигает апогея в следующей цитате, приписываемой Гогенгейму: «Все, что я знаю, я знаю от мудрых женщин» [183] . По всей видимости, мы сталкиваемся
в данном случае с парафразом известного пассажа «Большой хирургии», который приводится в большинстве биографий Парацельса: «О многом я узнал, учась в университетах Германии, Италии и Франции. Оттуда я вынес представления об основах медицинского искусства. После этого я не только учил, писал и издавал книги, но и много путешествовал, побывав в Гранаде, Лиссабоне, Испании, Англии, Бранденбурге, Пруссии, Литве, Польше, Венгрии, Валахии, Трансильвании, Словении, на Карпатах и в других землях, которые не стоит перечислять. Везде, куда бы я ни приходил, я усердно расспрашивал людей, проводил исследования и учился истинному и мудрому медицинскому искусству не только у докторов, но и у цирюльников, банщиков, ученых врачей, мудрых женщин, черных магов в том случае, если они смыслили в этом, у алхимиков и монахов, благородных и простых, умных и неразумных» (X, 20).Мы видим, что «мудрые женщины» стоят в ряду прочих учителей Гогенгейма и не пользуются количественным преимуществом перед остальными. Не менее скромным остается их вклад и в качественном отношении. В парацельсовских текстах представлена умопомрачительная смесь из неоплатонизма, алхимии, схоластической медицины, мистики и элементов культуры простого народа. Гогенгейм одинаково охотно общался с ремесленниками, крестьянами, охотниками, монахинями, акушерками, цыганками и рыночными торговками. Знатные дамы также не обходили его своим вниманием. Стоит только вспомнить таинственную даму из Стокгольма, под которой, предположительно, скрывалась гофмейстерша Зигбрит Виллумсен, чья дочь вошла в историю как любовница короля Кристиана II. [184] Впрочем, несмотря на ординарность и незначительность перечисленных информаторов Парацельса, следует помнить, что знания, почерпнутые Гогенгеймом из области народной традиции, стали все же неотъемлемыми составляющими знаменитой парацельсовской опытности, «experimenta ac ratio» (IV, 4).
Для лучшего понимания учения Гогенгейма о женщинах, которое приняло в Санкт-Геллене оформленный вид, нельзя упускать из внимания реальных женщин, которые встречались на его жизненном пути. О своей матери он не сообщает ничего. Единственное замечание касается неудобств, которые, по его словам, ему пришлось испытать в ее чреве. Во время своих путешествий он встречал нескольких женщин, знаниям которых он искренне поражался. Широко известны его похвальные отзывы о монастырях и рынках Франкфурта и Антверпена (VI, 419). По его словам, он узнал там о врачебном искусстве больше, чем из всех прочитанных им книг, авторами которых были евреи, монахи и прочие мошенники. Это место можно расценивать как комплимент автора в адрес монахинь и рыночных торговок. Среди прочих народных рецептов, которые Гогенгейм получил от конкретных женщин, а затем осветил в своих работах, мы находим микстуры от ран и заговоры из сферы симпатической магии, оказавшиеся там отнюдь не случайно. В качестве структурообразующих элементов они входят в систему так называемой ятромагии. Последняя вплоть до 1700 года была в Европе наиболее распространенной формой терапии, которую нельзя недооценивать. В «Большой хирургии» показано, что основу этого типа медицины составлял надежный, хотя и не безболезненный метод проб и ошибок. Там же подчеркивается близость так называемой медицины мудрых женщин к обычаям цыган и валахов. «В одном из греческих городов, – писал Гогенгейм, – я встретил валаха, который поделился со мной рецептом напитка, который лечит раны или порезы. Впрочем, это средство помогает не каждому и залечивает не все раны… также и на Карпатах (в Румынии) я видел цыгана, который готовил сок из специальных растений и давал его страждущим. Приготовленный им напиток излечивал даже самые глубокие раны, однако, если рана начинала нарывать или появлялась опухоль, он оказывался бессильным. Кроме того, я также видел микстуру от ран, когда, путешествуя по Дании, был принят в Стокгольме одной знатной дамой. После трех приемов этого напитка затягивались все раны, кроме переломов костей и разрывов жил… Я видел и одного заклинателя духов, который готовил напиток, также залечивающий раны после третьего приема. Он одинаково хорошо излечивал переломы костей, а также разорванные жилы и сосуды. Однако, как я узнал после расспросов и исследований, лечил на самом деле не напиток, а то, что он накладывал сверху на раны» (X, 96).
Нет ничего удивительного в том, что эти рассказы помещены в книгу, посвященную вопросам хирургии. Гораздо более экстравагантным может показаться случай, когда Гогенгейм однажды, стоя на профессорской кафедре и резко критикуя методы схоластической медицины, вдруг начал хвалить некую знахарку и даже назвал ее по имени. Он поведал аудитории о «некоей Лене» (V, 328), дальнейшая идентификация которой может стать задачей будущих феминистских исследований по истории областей Верхнего Рейна.
Конспект лекции доктора Теофраста о ранах и их лечении, написанный внимательным слушателем, наверняка содержит имя Василия Амербаха, известного базельского гуманиста. Это имя могло всплыть в связи с лечением паховых ран и восстановлением половой функции у мужчин. Рассуждения Гогенгейма на эту весьма популярную тему содержат множество различных рецептов. Среди них имеется, в частности, и такой: «нужно написать A X F C на бумажке и положить на больное место». Именно с помощью этих букв упомянутая выше Лена лечила «парализацию мужской детородной силы», а также раны, полученные в область полового члена и яичек (V, 328).
Для Гогенгейма, высоко ставившего целомудрие, проблема продления репродуктивной способности мужчин стала одной из насущных задач в период его пребывания в Базеле. Для лечения ран использовались все средства, в том числе и различные заклинания. Среди них широко известные народные заговоры (V, 325), произнесение сакраментальных слов «Gris ris thisch» вместе с тремя «Отче наш», одной «Аве Мария» и еще одним «Отче наш» в честь святой Елены (V, 374). Впрочем, заговоры не имели для Гогенгейма самостоятельной ценности. Они дополняли собственно медицинское лечение ран с помощью жидкостей, порошков, камней и пластырей, к примеру, известного всем оподельдока. Гогенгейм не был ни колдуном, ни знахарем, но все же нередко прибегал к практикам, о которых узнал от женщин или странствующих врачей (V, 322). Так он рекомендует в своих книгах употребление волшебных букв при растяжении связок, ранах в живот, извлечении из тела пуль или продолжительных кровотечениях у женщин.
Буквы, рекомендованные Леной, не поддаются однозначной расшифровке. Однако медицинская деятельность этой недипломированной специалистки, по всей видимости, протекала успешно. В противном случае ее имя вряд ли было бы упомянуто в рамках базельских лекций в одном ряду с известнейшими хирургами того времени. Описывая терапевтическую область, в которой Лена проявляла свой профессионализм, автор, прозванный в Базеле «Лютером в медицине», пользуется деликатными фразами, одновременно имеющими простонародное звучание. В результате эта интимная сфера специализации в сочинении Гогенгейма, с одной стороны, не перенасыщена специализированными медицинскими выражениями, а с другой стороны, лишена следов грубой вульгаризации.