Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"

Эти чудесные перспективы особого этического созерцания природы не могут уменьшить огромное расстояние, существующее между Гогенгеймом и современной нам действительностью. Если Парацельса от Гете отделяет час, то временной промежуток между Гете и нами равняется суткам. Историческая дистанция, которая отделяет современных интерпретаторов от Гогенгейма, Месмера и Гете, очень хорошо показана в новелле Райнольда Шнайдера «Магический камень», посвященной Месмеру. Шнайдер вкладывает в уста хрониста, исследующего прошлое, следующие слова: «Мир, в котором он жил и умер, предстает передо мной как совокупность хронологических отрезков». [419]

В сказке о гномах, истоки которой, по всей видимости, следует искать в районе Берна, звучит та же тема. В ней речь идет об исчезновении добрых духов, а кроме того, ставится вопрос о существовании гномов вообще: «У Биндендаха лежит камень, который люди называют камнем гномов, – повествует сказка. – Как вы думаете, действительно ли гномы жили когда-то в этой местности?» В сказке говорится, что последним свидетельством существования гномов было известие о смерти их короля Муггенштутца, поэтическое описание которой представляет собой вариант траурного песнопения на смерть великого Пана:

Рура, рурей!

Муггенштутц умер!

Песня заканчивается следующими словами: «И в один миг он исчез, так что более уже никто его не видел» [420] .

Часть V Христианин между двух стульев

Глава I Доктор Священного Писания

Вы все ходите церковь, но ни один из вас ни разу не был в храме Божьем. Все вы мирно уживаетесь с церковью, но никто из вас даже не интересовался тем, что происходит в храме живого Бога.

(VII, 528)

«Меня презирают за то, что у меня нет постоянного обиталища, где бы я мог сидеть за печкой и давить вшей» (X, 224). Это известное и широко цитируемое признание из «Большой хирургии» находит неожиданное и в некотором смысле гротескное подтверждение в письме, которое, по мнению Зюдхоффа, до 1799 года хранилось среди городских актов Меммингена в Альгау. Согласно этому документу, Гогенгейм в 1536 году был одновременно вовлечен в два судебных процесса. Первый процесс был возбужден им против Мюллера фон Унгерсхаузена, а второй – против священника Петера Алгойера и его сожительницы Розины. Поводом для возбуждения процесса в обоих случаях послужили «лживые», по словам Гогенгейма, претензии, которые он не мог пропустить мимо ушей. В судебной тяжбе с Мюллером он, как и ранее в Базеле, «выступал правдиво и ясно» и был исполнен решимости до конца довести процесс «против того, кто обманным образом действовал мне во вред» [421] . За свою короткую жизнь Гогенгейм сполна испил чашу гнева. За ним тянулась целая цепь мелких процессов, оскорблений и надругательств. Оба прошения на имя «внимательного, почтенного, милосердного и мудрого господина бургомистра и совета города Меммингена» были написаны в Аугсбурге и помечены 15 октября 1536 года. Каждое заканчивалось следующими словами: «Теофраст фон Гогенгейм, доктор Священного Писания и обоих видов медицины» [422] .

Доктор Священного Писания? Это обозначение встречается также в рукописях Гогенгейма с комментариями псалмов. Версию о том, что речь здесь идет об ученом титуле доктора теологии, можно сразу отбросить, поскольку это высокое звание никогда не присуждалось мирянину. В письмах, адресованных Гогенгейму, также не содержится указаний на его богословское образование. Учитывая авторитет и престиж теологического образования, можно предположить, что мы имеем дело с амбициями, которые нередко посещали самолюбивого швейцарца. Однако и это предположение не подтверждается источниками. Напротив, в «Тайне тайн богословия» автор признается в своей некомпетентности в богословских вопросах и скромно называет себя «профаном», «крестьянином» и «простым мужиком» (II, 2, 169). Обращаясь 26 мая 1533 года к своим друзьям и единомышленникам в Аппенцелле, он говорил: «Я прошу вас хранить у себя эти книги и не пытаться опубликовать их. Ведь вы знаете, с каким презрением священники и проповедники относятся к богословствующим врачам. Поэтому мне, которому чужды их высокомерие и чванство, остается сомкнуть уста и не произносить более ни слова. Господь сам все рассудит и в свое время, сообразуясь со своей волей, расставит все по своим местам. Я недавно говорил об этом с несколькими священниками… Некоторые из них довольно часто бывали у меня, а я у них. Они показались мне разумными и искушенными в различных премудростях людьми» [423] .

Книги, о которых здесь идет речь, составляют значительную часть творческого наследия Гогенгейма. Так, нельзя не вспомнить о монументальном, но, к сожалению, лишь фрагментарно сохранившемся сочинении «Толкование псалмов Давида». Сохранившиеся комментарии на отдельные псалмы представляют собой настоящую энциклопедию духовных размышлений на каждый день и одновременно передают аутентичное настроение верующего христианина XVI века. В издании текстов Парацельса, осуществленном Гольдаммером, комментарии занимают три объемных тома. В «Догматических и полемических эссе», частично относящихся к раннему времени проживания Гогенгейма в Зальцбурге, автор рассматривает католицизм в свете возможной спиритуальной реформы. Следует отметить, что его рассуждения о моральной и высокодуховной церкви имеют много общего с идеями Цвингли, которые тот развивал в начале своей реформаторской деятельности. В «Сочинении о блаженной жизни», содержащемся в первом томе второй части полного собрания сочинений Парацельса, излагается авторский проект этически ориентированного христианства, полного надежды на блаженную жизнь, которая достижима не только в будущей жизни, но здесь и сейчас. «Толкование десяти заповедей» отличается концентрированным социально-политическим содержанием, а частично сохранившиеся комментарии на книгу пророка Исайи и размышления о книге пророка Даниила наполнены ярко выраженным этико-пророческим смыслом. [424] Из толкований, составленных Гогенгеймом на книги Нового Завета, видное место занимает его толкование Евангелия от Матфея, от которого благодаря работе Зюдхоффа до наших дней дошли три больших куска и множество мелких фрагментов. [425]

Подробно и обстоятельно Гогенгейм освещает тему «вечери Господней». В этом вопросе, по которому отчаянно спорили идеологи основных новообразованных конфессий, Гогенгейм упрямо придерживается собственного мнения. И это не удивительно, если учесть огромное значение, которое придавалось телесной реализации Евангелия. Сочинение «Клименту VII и сонму его кардиналов о вечери Господней», в самом названии которого содержится обращение, даже спустя 400 лет со дня смерти автора не привлекает к себе внимания римских иерархов. Возможно, поэтому до сих пор мало кому известно, что богословские произведения Гогенгейма, посвященные, к примеру, Деве Марии, обладают высокой идейной ценностью и во многом уникальны по своему содержанию. Они по справедливости могли бы занять одно из центральных мест в оживленной богословской дискуссии, имевшей место в то время. Спиритуальное выписывание образа Богородицы и Приснодевы, уточнение и корректировка уже имеющихся на тот момент богородичных текстов не имеют у Гогенгейма ничего общего с реакционным и авторитарным отношением к женщине или печально известной формулой трех «К». Гогенгейм, будучи решительным противником светских привилегий церкви, аннат и десятины, постепенно переходит от чисто духовных христоцентричных и марианских размышлений к церковно-политическим и социальным вопросам, которые выглядят гораздо радикальнее взглядов католических теологов XX века, критикующих институт папства. Выражая недовольство местной церковной практикой, Гогенгейм одновременно обращался к папе и без зазрения совести советовал ему изменить свое поведение и фактически повернуться на 180 градусов. При этом следует учитывать, что в данном случае автора не окружали толпы учеников и последователей, которые могли бы обеспечить ему необходимую защиту. По мнению Гогенгейма – человека, не склонного к сектантству, даже швейцарские протестанты не могли считаться принадлежащими к истинной церкви. Он гораздо уважительнее относился к некоторым католикам, первое место в ряду которых занимал Эразм Роттердамский. Как и последний, Гогенгейм в религиозном отношении не был приверженцем какой-либо партии, но являл собой яркий пример homo pro se (самодостаточного человека).

То, что такой человек дважды комическим образом называет себя «доктором Священного Писания», возможно, объясняется особым богословским пониманием иерархического служения. В многочисленных работах Гогенгейма первое по значению место в делах веры занимает апостольская харизма. Не менее высок в его глазах статус пророка и доктора. Задачей апостолов, «посланных» в мир язычников, является проповедь и христианское просвещение неверных, не знакомых до той поры с Божьим словом. Апостольское служение неразрывно связано с лишениями, нищетой, странствиями, страданиями и мучениями (по Мф. 10). [426] Гогенгейм, отрицая наличие у него апостольской харизмы, скромно называет себя «философом немецкого образца» (II, I, 76). Тем самым он отказывается от претензий на учительство, но при этом требует свободы для христианина. «Вчитываясь в краеугольный камень христианства (Священное Писание), – писал Гогенгейм, – и внимательно слушая христианские проповеди и диспуты, которые порой ведутся даже между мельником и угольщиком, я понял, что христианину необходимо постоянно находиться в состоянии бодрствования. Он должен научиться отделять правду от лжи, справедливость от несправедливости, свет от тьмы, а Христа от сатаны…» (II, 3, 169).

Мы видим, что Гогенгейм признает право толковать Библию даже за угольщиками и мельниками, чьи занятия не имеют ничего общего с богословием. Думается, доктор Теофраст мог в едином порыве с Фаустом Гете иронично напомнить своим слушателям о том, что он «увы! С усердьем и трудом и в богословие проник», и на этой основе претендовать на титул светского теолога. Смысл ученой степени доктора Священного Писания у Гогенгейма открывается из следующей фразы: «Ведь дух, действующий в нас, не имеет докторской степени, не занимает высокий пост и не превозносится над духом наших ближних». (II, 5, 168). Дух, таким образом, обладает авторитетом в силу своей природы, а вовсе не докторской степени. В этой связи доктор у Парацельса вполне сопоставим с «учителем». [427]

Светского теолога Теофраста фон Гогенгейма лучше всего рассматривать, исходя из его положения как врача и философа. Амбивалентность профессионального и духовного призвания Гогенгейма соответствует причудливому синхронизму гордости и смирения, проявляющемуся в его отношении к эмпирическому знанию. Наглядное выражение этого синхронизма можно найти, к примеру, в его «Книге о познании», которая, как и сочинение «О вечери Господней», посвящена папе Клименту VII и коллегии кардиналов: «Спокойствие лучше беспокойства, однако беспокойство много полезнее спокойствия. Беспокойство деятельно и каждый день находится в движении… Только беспокойные люди приобретают опытность, мудрость и обучаются различным искусствам… У таких людей должны учиться те, кто в свою очередь желает умножить мудрость и получить знания» (BdE, 20).

Спокойствие лучше беспокойства, однако беспокойство много полезнее спокойствия! Только беспокойные люди обладают опытностью, мудростью и навыками в различных искусствам и именно у них нам следует учиться! Здесь говорится не о беспокойстве, которое обычно сопутствует высокомерию. Гогенгейм специально говорит о том, что «из повседневного опыта мы узнаем лишь ту ничтожную малость, которая по существу является ничем!» (XIV, 58). Опытность не прибавляет уверенности и не тождественна мудрости, о которой идет речь в каринтском сочинении «Лабиринт заблуждающихся врачей». Опытность является частью той религии, имя которой медицина! Под ней следует понимать духовное единство, царящее среди эскулапов, а также особое состояние мудрого врача, стремящегося к блаженной жизни. Понятие религии в этой связи имеет посюстороннее происхождение, но в то же время обладает трансцендентными перспективами. Аналогичным образом Гогенгейм говорит в сочинении «О вечной религии» о «религии врачей», «религии юристов» (II, I, 103), «религии риторов» (II, I, 104), «религии духа» (II, I, 92) и «религии природы» (II, I, 101). В другом месте он называет выделяемые им сферы факультетами блаженной жизни. Что же такое в этом случае религия медицины? Прежде всего, не что иное, как знание сущности болезни (II, I, 95). В основе религии юристов лежит милосердие, религия риторов замешана на правде, а основным правилом религии природы является правильное употребление магического искусства по примеру Соломона и трех царей, пришедших с Востока поклониться родившемуся Христу (II, I, 98). Они не прибегали к колдовству, но просто узнавали и правильно истолковывали знамения природы (II, I, 101). «Эта религия требует особой опытности и проникновения в самые основы бытия» (II, I, 101). Конечной целью во всех случаях является мудрость (II, I, 102), которая в «Лабиринте» названа «первой книгой всех врачей» (XI, 171).