Парадокс Зенона

Иосиф оторвался от еды:

– Мне нравится восточная пословица: «Кто не хочет держать чёрную рукоять меча, против того обратится его сверкающее остриё».

Козлов кивнул:

– Сейчас бы им всем восстать, а поднялись какие-то сотни…

Говорили о казаках, и Иосиф вдруг порывисто ринулся в классику:

– Вспомните, пожалуйста, «Тараса Бульбу»…

Потолковали о воинственности запорожцев, прославленной в былинных тонах Гоголем. Иосиф затронул тему юдофобии.

– Что ещё о казаках… – сказал неуверенно, покраснел и сам осерчал на себя из-за этого: – Я знаю, многие из них – юдофобы. Я уже поймал не один злой, ненавидящий взгляд. Но какое мне дело до них! Я вношу мою лепту в то, чтобы зло не захватило Россию. Россия для меня – это шестая часть Земли, часть, за которую отвечаем мы – здесь живущие. Как можно отстраняться? Дядя рассказывал, как здесь, в Оренбурге, убивали архиерея. На него надели надутую автомобильную камеру, столкнули в прорубь. Он мучился много часов, пока умер…

Пузищев постарался придать голосу трагическое звучание:

– А пятьдесят монахов с игуменом расстреляли!

Когда он произносил конец фразы, лицо у него было по-детски испуганным.

Козлов добавил о двухстах заложниках. Он пояснил Иосифу: ревком арестовал бывших офицеров, судейских и земских служащих и потребовал, чтобы Дутов явился с повинной. Конечно, он не явился – и всех этих людей перебили.

– Всё-таки как верно, что я пошёл! – Иосиф на мгновение замолк, стараясь успокоиться. – Отец был против: пожалей мать! Мама переживала страшно: я – самый младший, у меня две сестры… Было больно за маму, мне и сейчас больно…

– Вы сказали, у вас какая-то идея… – напомнил Козлов, не переставая есть суп.

– Да! Но как было трудно до неё дойти! Гесиод учил: мысль рождается в свободе от дел и слов. А у нас вечно какие-то дела и море слов. Ваша мысль замечательна: размышлять в покое с трёх часов дня до отхода ко сну. Ничего прекраснее не могло бы быть! Чего мне стоило выкраивать хоть два часа в день. Кабинет не годился: там приготовляешь уроки, там не та атмосфера, вы понимаете… Прятался в беседке, на чердаке. Домашние замечали – переглядывались. И всё-таки удалось добиться, что идея возникла…

– Вас слушают, – нетерпеливо подтолкнул Евстафий.

– Я понял: литературные герои живут не только в книгах, не только в нашем сознании. У них есть свой реальный мир. Писателям дано проникать туда. Но они этого не понимают. Они думают, что сами создают своих героев. На самом деле это не создания, а лишь отражения! Если их очень-очень любить, очень в них верить, то в покое – абсолютном покое – можно сосредоточиться до такой степени… что в нашу действительность войдут сами герои…

Пузищев фыркнул, отвернувшись в сторону. Иосиф протянул к нему руки:

– Постарайтесь представить… Вы тихой ночью сосредоточились в глухом углу сада или на крыше… А в каком-то доме женщина рожает… В миг рождения в ребёнка входит ваш любимый герой. Начинает расти, крепнуть Дон Кихот или Тиль Уленшпигель, которые так нужны России…

– Хм! – Козлов заинтересован.

– А почему не мустангер Морис Джеральд? – отчего-то обиделся Пузищев.

– Пусть и Джеральд, – согласился Иосиф.

– Утопия! – обрезал Истогин: – Чтобы это не осталось утопией, нужно одно. В парламенте будущей России шестьдесят процентов мест должно быть у женщин, милых, обаятельных…

Пузищев вскочил:

– Пойду-ка я за добавкой!

Когда он возвратился с полным котелком, Истогин всё ещё, с неослабной настойчивостью, развивал женскую тему. Пузищев обменялся многозначительным взглядом с Козловым, глубоко, шумно вздохнул – сколько чувства было в его жалобном возгласе:

– Чего ещё не хватает – поджарки!

Иосиф поправил:

– По-моему, у нас сейчас есть всё. Даже – Радуга!

Серо-зелёные, слегка навыкате, глаза Козлова заблестели.

– Ваша идея… – начал он торжественно, но сконфузился и сбавил тон, – считайте, что Хранители Радуги уже приняли её.

10

Из-за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие и хрупкие апрельские лучи. Там и там на улицах, где наслоилось за зиму особенно много снега, он, убывая, сверкал расплавленным стеклом. Кое-где участки мостовой уже совсем обнажились, вовсю омываемые ручейками. Заборы палисадников размякли от сырости. С застрех по большей части бревенчатых, обшитых крашеным тёсом домов срывались кручёные струйки капели.

Отряд белых строем следовал через город, чтобы занять позиции в районе под названием Аренда. Был в разгаре исторический для Оренбурга день 4 апреля 1918 года. Город взят белыми, когда вокруг него – советская власть, когда Центральная Россия, Сибирь, Туркестан – в руках большевиков. Ещё почти два месяца – до выступления чехословаков, ещё нет и помину об армиях Колчака.

Молодёжь, придерживая на плече ремни ружей, жизнерадостно печатает шаг – брякают патроны в подсумках, звякают манерки. На тротуарах толпятся жители.

– Освободители наши! Глядите – дети!..

Какая-то дама размахнулась и бросила букет искусственных цветов. По колонне порхнуло:

– Давайте «Шотландца»!

Безудержность сил и бешеной удали грянула с заражающей лихостью:

Шотландский парень Далгетти Поехал в Эр-Рияд. От спутников отстал в пути, Пески кругом лежат. Устал идти, устал идти! Где взять глоток вина? А ждёт тебя, мой Далгетти, Султанова жена…

Звонко простучала, отдавшись многократным эхом, пулемётная очередь.

– Вон с того чердака-аа!..

Колонна стремглав рассыпалась, облавно охватывая трёхэтажный дом: распираемые жадной энергией – теснясь шинель к шинели – рванули по лестнице вверх. Красный, открыв люк чердака, стрелял вниз из нагана. Хоронясь за краем тёмного зева, он ранил нескольких, пока, прошитый пулей трёхлинейки, не грохнулся на лестничную площадку. Второго – ещё чуть-чуть, и ушёл бы! – сбили с крыши соседнего дома.