Парадоксы этнического выживания. Сталинская ссылка и репатриация чеченцев и ингушей после Второй мировой войны (1944—начало 1960-х гг.)

Проверка дала неутешительные результаты. Хозяйственные организации, совхозы и колхозы, а также «отдельные партийно-советские органы» «не учли», оказывается, национальных особенностей и «не поняли подлинного смысла переселения», который, впрочем, в момент завершения операции «Чечевица» им никто толком и не объяснил. Партийные и советские начальники на местах были смущены и дезориентированы. Кажется, Москва больше не велела относиться к чеченцам и ингушам как к врагам народа. За что же их тогда сослали? И как к ним теперь относиться?

«Пожарная команда» из центра пыталась выступить в роли проводника патерналистской политики правительства. Местные органы НКВД были ей в этом плохими помощниками. Они успевали лишь регистрировать факты неудовлетворительного устройства спецпереселенцев и писать сводки и спецсообщения в партийные и советские органы⁶⁵. Московские же ревизоры попытались вникнуть в «хозяйственные мелочи». Местным партийным и советским органам было предложено (через ЦК КП(б) и СНК Казахстана) «провести в местах расселения спецпереселенцев учет всех пустующих домов и передать их в собственность нуждающимся», «обеспечить всех спецпереселенцев – членов сельхозартелей трудовыми колхозными книжками и установить контроль за полным внесением в книжки отработанных трудодней». Присматривать за выполнением этого распоряжения поручили «своим» – спецкомендатурам. Они должны были систематически проверять «правильность отметок». Под контроль НКВД были взяты и пункты выдачи продовольствия спецпереселенцам. Там установили постоянные дежурства работников НКВД. За замеченные злоупотребления было велено тут же, как говорится, на месте преступления, привлекать к уголовной ответственности. По требованию московских ревизоров бывшие партийные и советские руководители Печено-Ингушской АССР, до сих пор остававшиеся без дела, были вызваны в ЦК КП(б) Казахстана на совещание и получили направления на работу⁶⁶.

В предвидении суровой казахской зимы НКВД по инициативе комиссии Круглова бьет тревогу («подавляющее большинство чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев, особенно женщины и дети, одеты исключительно плохо, ходят в тряпье, а дети почти голые») и просит выделить для спецпереселенцев с Северного Кавказа один миллион метров хлопчатобумажной ткани «на пошивку одежды»⁶⁷. НКВД возражает против мобилизации спецпереселенцев для работы в Карагандинском угольном бассейне. Во всяком случае, требует отложить ее проведение, поскольку там не готовы к приему нового контингента. Наркомат внутренних дел предлагал запретить трудовые мобилизации спецпереселенцев с Северного Кавказа и их переброску из мест постоянного расселения, а если и проводить такие мобилизации, то только «по указанию и с разрешения НКВД СССР»⁶⁸.

В сферу интересов НКВД попали даже вопросы народного образования. Команда Круглова предлагает обучение «производить на русском языке», а в качестве своеобразной компенсации за принудительную русификацию «позволить разрешить» детям спецпереселенцев обучаться в средних и высших учебных заведениях на территории Казахской ССР. «Право разрешать» следовало предоставить, конечно же, республиканскому НКВД⁶⁹.

«Решив», а точнее, бюрократически очертив в ходе марш-броска Круглова круг хозяйственных и организационных вопросов, связанных с обустройством спецпереселенцев, НКВД занялся собственно полицейскими задачами – погасить все очаги сопротивления, как имеющиеся в наличии, так и находящиеся в латентном состоянии. В результате проведения масштабных оперативных мероприятий в течение июня 1944 г. было арестовано 2196 спецпереселенцев, из них: «антисоветского и бандитского элемента – 245 чел., за скотокрадство и кражи – 1255 чел., за побеги с мест расселения – 448 чел., за нарушение общественного порядка и режима – 248 чел.»⁷⁰ Таким образом, около 60 % всех преступлений относились к категории обычных для чеченского и ингушского этноса и были связаны с традиционной культурой выживания в экстремальных условиях.

В ходе проверки было выявлено, что «в ряде мест спецкомендатуры НКВД организационно были построены неправильно»⁷¹. Специальных комендатур НКВД по «обслуживанию» чеченцев и ингушей создано не было⁷². Вайнахами поначалу занимались общие комендатуры. Команда Круглова рапортовала о создании 429 специальных комендатур. Была проведена реорганизация районных аппаратов НКВД. Спецпереселенцы – бывшие сотрудники НКВД, НКГБ и милиции были взяты на особый учет. Некоторых направили на работу в органы НКВД заниматься «обслуживанием» спецпереселенцев с Северного Кавказа⁷³. Круглов пришел к выводу, что агентурно-осведомительная сеть по спецпереселенцам, состоящая из 1814 чел.⁷⁴, недостаточна для решения полицейских задач. Через некоторое время московский эмиссар рапортовал, что численность агентуры увеличена почти в три с половиной раза (6391 чел.)⁷⁵. Понятно, что столь быстрый «рост» был, по сути дела, обычной бюрократической показухой.

Всплыли наружу трения между НКВД и республиканскими партийными и советскими органами, вызванные двойственностью сложившегося положения: всё должно быть под контролем НКВД, но практическую работу выполняют местные хозяйственные и партийные организации. Последние же в силу объективных причин – война, голод, десятки тысяч неустроенных людей – и особенностей советской бюрократической машины просто не могли быстро наладить жизнь спецпереселенцев, слишком много усилий и времени требовалось на постоянные согласования. Любая мелочь, например производство каких-нибудь вьюшек для печей, превращалась сначала чуть ли не в проблему общегосударственной важности, а затем требовала для своего решения вмешательства «высших сил». Фонды на кожу для производства обуви для спецпереселенцев следовало выбивать в самой Москве. Но, даже произведя эту обувь, ее, оказывается, невозможно было распределить. Действующий механизм ценообразования приближал стоимость конечного продукта чуть ли не к рыночным ценам. И пока шла затяжная переписка о ценах (конечно же, с Москвой и Алма-Атой), необходимая спецпереселенцам обувь без движения валялась на складах⁷⁶.

Все эти и многие другие факты свидетельствовали о недостижимости патерналистской мечты коммунистов, демонстрировали громоздкость и неэффективность государственной машины, неспособной функционировать без постоянных волевых импульсов центральной власти в режиме самонастройки. При этом внутренние импульсы работы отдельных звеньев партийного и государственного аппарата среднего и низшего уровня явно диссонировали со стимулами работы центральной власти. Решения Москвы фактически были для местных властей и чиновников системой вызовов, к которым нужно было приспособиться, которые следовало пережить и перетерпеть. Больше того, едва дамоклов меч присланных Москвой ревизоров, подобно качающемуся маятнику, уходил в сторону, эти решения, оказывается, было совсем не обязательно выполнять.

2.3. «Второй авторитаризм»: механизм этнической саморегуляции чеченцев и ингушей на спецпоселении

Попытки бюрократической регламентации жизни «наказанного народа», основанные на симбиозе насилия и попечительства, не имели бы сколько-нибудь серьезных шансов на успех даже при полной пассивности вайнахов. Власть явно переоценила способность региональной и даже центральной партийно-советской бюрократии выполнять «попечительские» функции, т. е. принять на себя заботу о выживании чеченцев и ингушей. Несмотря на множество распоряжений, на выделение централизованным порядком питания, обуви, одежды, денежных ссуд и т. п., несмотря на мифический тотальный контроль со стороны НКВД, ресурсы непостижимым образом распылялись и таяли на пути к конкретной вайнахской семье. Природа советской бюрократической системы гасила и ограничивала ее собственные патерналистские усилия.

А было еще и сопротивление самого народа, этнически и конфессионально организованное. В Казахстане и Киргизии столкнулись два авторитаризма – управляющий всей страной и руководящий жизнью отдельного сообщества. Хотя у первого в руках был весь аппарат государственного насилия, а у второго – лишь сила традиции и веры, регламентирующие усилия советского государства так и не смогли пробиться через барьеры, воздвигнутые этнической культурой, религиозным авторитаризмом и законами адата. Власть видела только вершину айсберга – мусульманскую общину в ее взаимоотношениях с внешним миром, но не понимала, а чаще всего даже и не пыталась понять внутреннюю жизнь этого специфического сообщества.

В любом случае этнос, чтобы выжить, должен был сам позаботиться о себе. В экстремальной ситуации голода и лишений единственным критерием отбора способов выживания была их эффективность. В ссылке возродился старинный суд – «кхел», на котором старейшины родов разрешали все конфликтные ситуации. Старики в заботе об этническом самосохранении провозгласили жесткий запрет на смешанные браки. Активизировались механизмы помощи слабым семьям, сиротам, безмужним. Обычными стали «белхи» – когда всем миром в воскресный день делали что-то для нуждающегося, складывались – деньгами, трудом⁷⁷.

В борьбе за выживание вайнахи использовали и все способы привычного агрессивного диалога с властью и этническими конкурентами. Когда голод становился смертельным, вспоминают очевидцы, «собиралась община, и старший предлагал любой ценой достать корову или лошадь, чтобы спасти жизнь остальным. Тогда находился кто-то, кто сознательно шел на такой грабеж. Потом его сажали в тюрьму отбывать срок, порой он пропадал без вести, но все знали, что он пошел на это, чтобы сохранить им жизнь»⁷⁸. Всё, что считалось у ингушей безнравственным вчера, рассказывает Аза Базоркина, «воровство, ложь, хитрость, изворотливость, – сегодня допускалось. Ради цели выжить разрешалось всё!»⁷⁹