Парадоксы Зенона

– Разгадку мы могли узнать только от писателя. Я пообещала профессору найти его и на другой же день отправилась в Браник. Но там я узнала, что склад пиломатериалов несколько месяцев назад был закрыт, а фирма, которой он принадлежал, разорилась. Земля и здания теперь имели другого хозяина, и из прежних работников тут никого не осталось. Я пыталась узнать что-нибудь об исчезнувшей фирме или найти кого-нибудь из сотрудников, но – как это часто бывает в таких случаях – фирма пропала бесследно. Я ходила по разным учреждениям, но мне показывали только уйму официальных бумаг, которые ссылались друг на друга. Мои долгие поиски окончились ничем – мне не удалось выяснить даже имя писателя. Профессор вспомнил, что я рассказывала ему о начале литературной деятельности незнакомца, и принялся искать его через Союз писателей и Институт чешской литературы, но тоже не преуспел. Тем временем раскопки скульптур в лесу приостановили: необходимо было укрепить склон, иначе земля могла сдвинуться, а камень – рухнуть. И посреди леса так и остались фрагменты загадочных морских скульптур.

– Я пытаюсь представить себе, как они выглядят.

– Однажды я их видела. На каникулах мы с друзьями путешествовали по Южной Чехии. Однажды утром мы вышли из Новой Быстрицы и целый день бродили по лесу у австрийской границы. Вечером лес расступился, и показалось несколько построек, над которыми между стволами деревьев высилась мощная четырехгранная башня – остатки средневекового замка. Во дворе деревенского домика мы нашли открытый ресторанчик. Когда мы сидели возле длинного стола, кто-то спросил у официанта, как называется замок, на башню которого мы смотрим. Он сказал, что это Ландштейн, и я тут же вспомнила – где-то недалеко должны быть лесные скульптуры. Я спросила о них официанта, и он, поставив пустые стаканы, которые держал в руках, на стол, указал поверх наших голов на лес. Он сказал, что скульптуры находятся в получасе ходьбы отсюда и что их легко найти, поскольку мимо них проходит специально обозначенная туристическая тропа. Я хотела увидеть скульптуры и стала уговаривать остальных немедленно отправиться в лес. Идти никому не хотелось, но когда я рассказала о тайне скульптур, то моим спутникам тоже стало интересно, и сразу после ужина мы углубились в лес. Стемнело быстро, и знаки на стволах нам приходилось искать при помощи карманных фонариков. В конусах света выныривали, чтобы тут же исчезнуть во тьме, деревья и огромные серые камни. А потом мы внезапно увидели скульптуры. На вершине холма, густо заросшего елями, лежал большой темный камень, напоминающий гигантскую черепаху, а под ним из земли выступали две фигуры. С одной стороны камень подпирала рукой женщина, по пояс погруженная в землю, с украшением на голове и фонарем из толстого мутного стекла в другой руке. Женщина смотрела вдаль; мне казалось, что этот взгляд она устремляет к далекому горизонту над морской гладью. С другой стороны под камнем была выкопана небольшая яма, которая очень напоминала нору какого-то животного; в ней виднелась лишь поднятая мускулистая рука, упершаяся ладонью в камень.

Мы разложили спальные мешки на маленькой лужайке под холмом. Кто-то придумал зажечь фонарь, который держала в руке каменная женщина. Мы открыли стеклянную дверцу и наполнили фонарь шишками и веточками, а потом положили внутрь зажженную бумагу и снова закрыли дверцу. Огонь горел долго. Мои друзья скоро уснули, а я все лежала, завернувшись в мешок, и смотрела на лесной маяк. От его беспокойного света тени деревьев и каменных глыб колебались. Я еще не спала, когда на дне фонаря остался только слой тлеющих угольков; они озаряли слабым красноватым светом одну половину лица скульптуры, а лес погрузился во тьму. Внезапно мне показалось, что за залитой красноватым светом частью лица простирается морская гладь, над которой виднеются верхние этажи домов, шум леса превратился в тихий голос спокойного моря; мне чудилось, что вот-вот из тьмы вынырнет луч света на носу корабля. В тот момент я была готова поверить, что город где-то посреди океана действительно существует и что кто-то по какой-то таинственной причине тайно перевез его ворота в славоницкие леса и закопал их здесь.

После каникул лекций по археологии больше не было. Я встретилась с профессором в коридоре факультета, и мы немного поговорили о скульптурах; он уже перестал надеяться, что найдет писателя. И мне тоже в это не верилось. В конце октября я навещала приятеля на Жижкове. Вечером я возвращалась домой, спускалась вдоль обшарпанных домов по крутым и безлюдным улицам мимо широких подворотен, из которых доносилось визжание дрелей и шлифовальных станков. Случайно глянув на противоположную сторону улицы, я увидела в нижней части окна на первом этаже яркий голубой свет. Луч был неширокий, а остальная часть комнаты тонула во тьме. Мне тут же пришло в голову, что это свет пишущей машинки и что я наконец-то разгадаю тайну лесных скульптур. Я перебежала улицу, открыла тяжелую створку двери и вошла в дом. Я поднялась по нескольким ступенькам мимо стен, выложенных изразцами, и оказалась на темной площадке перед дверью чужой квартиры; только на лестницу с перилами из хитроумно переплетенных железных прутьев, которая вела на следующий этаж, падал сверху из какого-то невидимого окна луч холодного света. Фамилия хозяина была написана на металлической табличке на двери, но в темноте я не смогла прочесть ее. Я нажала на плохо укрепленную кнопку звонка.

Послышались шаги. Потом дверь открылась, и я увидела бледного мужчину лет тридцати, в очках, с длинными черными волосами, зачесанными назад. На нем была светлая рубашка, заляпанная красно-коричневыми пятнами, – сначала я испугалась, приняв их за засохшую кровь, но потом заметила на рукавах у него пятна и других цветов, и мне пришло в голову, что это, наверное, художник, которому я помешала творить. В прихожей было полутемно; на противоположной стене на вешалке висел серый пиджак, мятый рукав которого касался ободранной, кремового цвета двери; в ее верхней трети виднелось матовое стекло, в темном прямоугольнике светились капельки разбрызганного голубого света. Я несколько путано объяснила открывшему мне мужчине, что ищу писателя, который работает на машинке с голубой лампочкой. Вид у мужчины тоже был растерянный: к гостям, судя по всему, он не привык. Он начал убеждать меня, что такой машинки у него нет и что, кроме него, в квартире никто не живет. И будто желая доказать, что не скрывает от меня ни пишущую машинку, ни самого писателя, он распахнул дверь с матовым стеклом и впустил меня внутрь. В комнате, куда вела дверь, была полутьма, только перед окном сиял голубой овал, являвшийся частью какой-то странной конструкции, стоявшей на столе. Мне стало интересно, что это, и я вошла в темную комнату. На столе, покрытом полиэтиленовой пленкой, находился сложный прибор, состоявший из множества стеклянных сосудов всевозможной формы; некоторые из них были закреплены в металлических штативах и соединены между собой стеклянными трубками. Голубовато мерцала жидкость, наполнявшая высокую овальную емкость, закрепленную на штативе примерно в трех четвертях метра над поверхностью стола; из ее верхней части выходило десять трубок. Восемь из них поднимались по пологой дуге, потом немного спускались и снова поднимались. Две трубки были длиннее и уже прочих, они изгибались крутой дугой и выходили за пределы круга, описываемого остальными. Строго под устьями двух этих длинных трубок на низких подставках стояли два грязно-зеленых предмета, похожих на яйца, перевернутые острым концом книзу. Между ними на двух металлических штативах была закреплена жестяная пластина; один ее конец находился над открытой стеклянной цилиндрической емкостью, наполненной темно-фиолетовой жидкостью, поверхность которой покрывал грязно-желтый налет, похожий на скисшие сливки. Стеклянный цилиндр стоял на металлическом поддоне, с одного конца зауженном в длинный желобок. Этот желобок заканчивался над другой стеклянной емкостью, которая стояла немного ниже, имела форму куба и была пуста. Я задумалась, зачем нужно это хитросплетение сосудов, штативов, трубок и пластин. Попала ли я в квартиру тайного алхимика или оказалась в логове сумасшедшего ученого, который вот-вот одурманит меня и будет ставить на мне свои жуткие опыты? Но мужчина в очках не выглядел пугающе, он не был даже похож на ученого, а алхимика или мага так и вовсе не напоминал.

Я огляделась. Из синеватой полутьмы выступали тяжелые полированные шкафы с закругленными углами, какие делали в тридцатые годы; выключенный торшер на блестящей металлической ножке склонялся над низким круглым столиком, примостившимся между двумя креслами, в их потертой черной коже виднелись дырки; за стеклом серванта толпились стеклянные фигурки животных; на стене висела картина маслом, изображавшая крестьянку в словацком наряде. Мне подумалось, что квартира досталась мужчине в наследство от родителей или от родственников и пространство, в котором он живет, интересует его в такой малой степени, что он не хочет тратить время на заботы о нем или же на какие-либо перемены. Но как в эту унылую комнату, дышащую затхлостью, попал аппарат, которому место, скорее, в химической лаборатории? Я повернулась к мужчине в очках и хотела спросить его, но он жестом привлек мое внимание к прибору.

В емкости, где светилась голубая жидкость, стало что-то происходить. Объем светящейся жидкости медленно увеличивался, она неторопливо поднималась по трубкам; достигнув же верха, она опять поползла вниз. Скоро все десять трубок были до краев наполнены жидкостью. Мне показалось, что банка с трубками выглядит в темной квартире как светящаяся медуза со щупальцами, два из которых – те, что тянутся к добыче, – длиннее и тоньше прочих. Острые концы трубок были закрыты маленькими стеклянными пробками, и жидкость не могла вытечь наружу. Однако скоро ее давление усилилось настолько, что пробки подались и одна за другой с негромким позвякиванием начали падать на металлическую пластину. Из концов коротких трубок потекли тонкие струйки светящейся жидкости и попали как раз в восемь концов лучей восьмиугольника, который, как я только сейчас заметила, был выгравирован на поверхности пластины. И тут же жидкость в емкости погасла. Образ медузы, поднимающейся из морских глубин, померк; теперь мне казалось, что я смотрю в ночной сад на загадочный павильон с восемью светящимися колоннами, подпирающими фантастической формы крышу. Во время своего путешествия по трубкам жидкость заметно загустела, мало того – она продолжала густеть и после того, как вытекла из устьев трубок, так что в тот момент, когда ее струйки коснулись металлической пластины, она была уже настолько густой, что не растекалась, и потому в углах восьмиугольника на наших глазах вырастали светящиеся голубые сталагмиты. Мы оба молчали и в полутьме смотрели на голубые линии; из соседней квартиры, где было включено радио, доносились звуки духового оркестра. Жидкость становилась все гуще и гуще, пока наконец струйки не замерли совсем; неоновые столбики павильона раздались и лопнули, и из щелей трубок судорожными рывками стало вылезать голубое светящееся липкое тесто, которое иногда собиралось у концов трубок во все увеличивающиеся шары, а потом быстро падало вниз, как на упругой резинке. Над остриями восьми удлиненных голубых конусов, поднимавшихся на металлической пластине, то вытягивались, то снова сокращались, не касаясь их, куски голубого теста.

Тем временем жидкость выдавила и пробки на концах обеих длинных трубок, ее первые тугие капельки упали на зеленые овалы. На их поверхности тут же появилась сеть светлых трещин. Послышалось шипение, и сквозь трещины стал подниматься белый пар. Казалось, что светящиеся голубым сталагмиты каким-то образом притягивают его – пар тек к ним с двух сторон, закручивался вокруг них спиралью и постепенно превращался в белый шар. Теперь жидкость погасла и в трубках, так что стеклянная конструкция нависала над столешницей, как большой темный паук. Сталагмиты, растущие на металлической пластине, тоже начали угасать, и какое-то время единственными источниками света в комнате, кроме отблесков уличного фонаря на закругленных углах шкафов, были сияющие голубым в белом тумане концы сталагмитов. Туманный шар вращался все медленнее, пока не замер окончательно. Он превращался в студенистую массу, которая становилась все гуще и непрозрачнее, голубой свет внутри ее был уже почти не виден. Я хотела взглянуть на него еще раз и потому наклонилась и посмотрела в шар на уровне светящихся кончиков конусов; я увидела ряд тусклых голубых огоньков, неверный свет которых напомнил мне неоновую надпись «Прага – Смихов» на смиховском вокзале, что видна была ночью из окна моей детской, когда мы жили в доме напротив вокзала. Наконец свет пропал, хотя я знала, что он все еще сияет внутри белого неправильного шара, в который превратился пар, выходивший из трещин. Пропали и последние голубые отблески на стеклах и полированной поверхности мебели, теперь комнату освещал лишь слабый свет уличного фонаря.

Густея, белый шар из пара становился тяжелее. Плечо штатива, на котором стоял белый шар, наклонилось, и молочного цвета упругое тело скользило по металлической пластине; оно рывками съезжало вниз и, замирая на время, всякий раз студенисто подрагивало. Было ясно, что оно вот-вот доберется до края пластины, перевалится через него и упадет в фиолетовую жидкость. Я с беспокойством посмотрела на мужчину в очках, но он наблюдал за движением белого дрожащего куска заливного совершенно бесстрастно, разве что мягко отстранил меня рукой подальше от прибора. Через секунду трясущееся желе действительно доехало до края пластины, перевалилось через него и упало в сосуд. Фиолетовая жидкость брызнула во все стороны и на полметра вверх.

При этом случилось нечто удивительное. Жидкость не вернулась обратно в сосуд и не залила пол, потому что в долю секунды затвердела. Это явно было какое-то вещество, которое при соприкосновении с воздухом необыкновенно быстро переходило в твердое состояние; и желтая корка, лежавшая на поверхности жидкости, а теперь перетекшая на полиэтиленовую пленку и запачкавшая паркет, по-видимому, служила для того, чтобы помешать преждевременному ее соприкосновению с воздухом. Жидкость, затвердевшая в момент разбрызгивания, приняла странную форму: это была какая-то чудовищная морская актиния из прозрачной стекловидной массы, ее длинные тонкие щупальца торчали в разные стороны, а в ее середине – там, куда угодил шар, – образовался пузырь. Капельки, которые еще можно было различить, упали на стол и на пол уже как твердые шарики – будто рассыпались мелкие бусинки.

После внезапного всплеска и тихого стука загустевших капелек, падающих на паркет, снова настала тишина, в которой слышалась лишь приглушенная радиомузыка за стеной. Я смотрела на прозрачное фиолетовое растение, которое неожиданно выросло передо мной. Оно высилось на фоне окна, целиком перекрытого фасадом дома напротив. Внутри стеклянного растения все еще виднелось белое тело, благодаря которому оно появилось и которое теперь накрепко вросло в твердую стекловидную массу. Скоро на поверхности белого шара стали появляться одна за другой голубые яркие точки, они вытянулись в подобие светящихся ресничек, но не остановились в росте, а все удлинялись и удлинялись. В невидимых недрах белого тела что-то происходило, светящиеся острия начали прорастать сквозь белую массу, и, когда эти голубые светящиеся прожилки достигли поверхности шара, я увидела их сквозь прозрачное вещество невероятной актинии. Потом я могла наблюдать за их движением: светящиеся голубым прожилки тянулись к краям, переплетались и бесконечно разветвлялись, образуя все более узенькие капилляры, – так они создавали сетку, напоминающую нервную ткань. При этом их свет разливался по фиолетовому веществу, и актиния слабо сияла перед окном всеми своими тонкими жилками.