Парализатор

Я пытался, но не смог полюбить Бога. Если он всесильный и справедливый, то почему наша машина не разминулась с «камазом»? Ведь дело всего в секунде! Один миг божьих трудов — и моя семья осталась бы жива!

На следующий день после чуда в массажном кабинете я все-таки подкатил к молельне. Дверь приоткрыта, внутри тихо, но я чувствую флюиды знакомого запаха. Вкатываюсь. Так и есть — Вонючка! По его футболке можно определить, чем нас кормили накануне. Но это не главная его проблема. Вонючка с рождения не может произнести ни слова. Для общения у него на столике, прикрепленном к коляске, есть карточки со словами и буквами. Сначала ему подготовили всего два слова — «Да» и «Нет». Воспитатели посчитали, что для дебила, каким выглядит Вонючка, этого достаточно. Но огромные глаза мальчишки кричали, что он жаждет большего, и я постепенно написал ему много разных слов.

Вонючка замечает меня и смешивает на столике свою просьбу к Богу. Тоже мне секрет! Будто я не знаю, о чем он может молиться.

Вонючка суетится с карточками. Он хочет общаться, но мало у кого хватает терпения, дождаться пока его дергающиеся руки сложат что-то путное.

«Все умирать. Смерть не больно», — появляется на столе.

Я догадываюсь о знаке вопроса в конце фразы, потому что знаю, о чем думает Вонючка. Когда только сошел снег, он умолял меня толкнуть его коляску под грузовик.

«Смерть — это не больно?» Что ему ответить? Я вспоминаю слова Валентины Николаевны.

— Умирает только тело, а душа бессмертна.

Вонючка пыхтит от усердия, помимо рук дергаются и мышцы лица. Он составляет ответ. Я вижу «Быстро тело умирать», но Вонючке не нравится фраза из готовых слов. Он добавляет буквы. «Быстрее бы тело сдохло!»

Я отвожу взгляд, чтобы не видеть слез в глазах тринадцатилетнего мальчишки, брошенного мамой еще в роддоме. Натыкаюсь на скорбный лик на иконе. Сколько больных к нему взывают по всему свету? Только в нашем интернате около сотни остро нуждающихся в чуде. Даже если Бог работает без выходных, когда еще очередь дойдет до дурно пахнущего Вонючки из Верхневольска. А утешить его надо сейчас. Валентина Николаевна в этом случае обязательно упоминает, что есть кто-то кому еще хуже, чем тебе. Мне она говорила про Вонючку.

— Я достану тебе учебник нотной грамоты, — выпаливаю я.

Глаза Вонючки загораются. Весной каждое воскресенье весь интернат прилипал к экранам во время конкурса певцов «Фактор-А». Среди многих красивых эффектно передвигающихся по сцене исполнителей была девушка в инвалидной коляске. Она не могла танцевать, она не могла даже держать микрофон. Она могла только петь. Ее глубокий обволакивающий переливчатый голос проникал в наши сердца. Надо ли говорить, что мы все дружно переживали за нее. Юля могла быть одной из нас, незаметной и ненужной. Но она пробилась туда, по ту сторону экрана на центральный телеканал, и теперь вся страна могла убедиться, что инвалиды тоже люди, достойные всеобщего внимания.

Когда Юля пела, мы замирали. У наших децепешников успокаивались руки и ноги. Мы не могли говорить, у каждого перехватывало дыхание, и только сердца колотилось чаще, переживая за Юлю. Когда музыка смолкала, девчонки не сдерживали слез, а мальчишки тратили последние деньги, чтобы отправить СМС-сообщения с цифрами 09 в поддержку смелой и талантливой девушки Юли.

Однажды пунцовый Вонючка признался мне с помощью карточек, что он сочинил песню для Юли. Я посмеялся. Вонючка раз за разом убеждал меня, что его голове рождаются удивительные мелодии, но он не в силах их напеть. Вот если бы он выучил ноты и записал партитуру. Освоить нотную грамоту стало его заветной мечтой. Поэтому я и ляпнул про учебник.

«И где я только достану эту книгу», — злюсь я на себя, но продолжаю обещать:

— Когда прочтешь учебник, я нарисую таблички с нотами. Ты составишь мелодию, а Дэн сыграет.

Подонок Дэн действительно умеет тренькать на пианино. Вспомнив о нем, мне становится тошно. А если он снова захочет приласкать меня? А вдруг ему будет помогать Кисель?

Злая решимость гонит меня во двор. Я уединяюсь за помойкой и заставляю себя встать. Я опираюсь руками о кресло, приподнимаю худое тело и сверлю взглядом беспомощные ноги. Ну, давайте же, напрягитесь, станьте послушными и твердыми! Я согласен хромать, ходить на костылях, держаться за воздух зубами, только бы приблизиться к состоянию нормального человека! Черт! Ведь я же был им когда-то! Я ловко бегал на этих проклятых ногах и даже не задумывался, как это делать.

Но чуда не происходит. Руки каменеют от усталости, я сваливаюсь в постылое кресло. Неужели то, что произошло в кабинете физиотерапии, больше не повторится?

Я смахиваю пот со лба и слышу ехидный голос Киселя. Выследил все-таки дружочек.

— Ты чё напрягаешься, чудило. Не напрягаться надо, а расслабляться.

— Отвали! — огрызаюсь я.

Кисель закуривает, сует мне сигарету. Мы дымим, глядя в разные стороны.

— Дэн тобой недоволен. И на меня окрысился.

— Козел он.

— Первый раз стремно, я понимаю. Ты бухни ликера для храбрости, и всё пройдет как по маслу. — Кисель панибратски похлопывает меня по плечу. — Ладно, Солома, не дури. Сейчас Дэн тебя ждет. Помочь добраться?

— Не лапай. — Я грубо спихиваю его ладонь.

— Идиот! Я тебе выход предлагаю, а ты… Придурок! Ты что думаешь, у тебя есть выбор? Конечно, есть. Я даже скажу, какой! Стать алкашом и загнуться в подворотне. Вот твоя перспектива, вшивый гроссмейстер!

Я молчу, крыть нечем. Я сам рассказал ему правду о мнимой победе. Кисель терпеливо ждет и меняет тон.

— Да хрен с ними, с дурацкими шахматами… — В его голосе заискивающие нотки: — Ну чё, поехали?

— Да пошел ты!

Женька выплевывает окурок, давит огонек костылем. Во взгляде смертельная тоска.

— Думаешь, мне приятно с Дэном… У меня план — денег скопить на операцию. В Швейцарии таких как я вылечивают, я читал. Ну, как мне еще заработать?!

Вечная надежда инвалидов: где-то далеко за большие деньги с ним сотворят чудо.

— Ну, хочешь, я буду рядом? Пусть он сначала со мной, а ты посмотришь. Это не страшно, — с надеждой спрашивает Женька.

Я качаю головой.

— Ну и оставайся нищим, колченогий придурок!

Он злобно стучит костылями, унося тощий зад навстречу светлой мечте. Кажется, я потерял единственного друга.

— По какому поводу ругачку устроили?

Я вздрагиваю от неожиданности и тут же расплываюсь в улыбке. Раздвинув ветки, на меня смотрит Марго.

— Сигареты не поделили? — усмехается она. — Я неподалеку окурок видела. Принести? Свеженький, еще не затоптали.

Горькая обида слизывает улыбку с моих губ. Я совсем не такой, как она думает, я совершенно другой. Сейчас докажу! Она должна это видеть! Я напрягаю руки, приподнимаюсь и отталкиваю коляску. Ноги, как сухие палки, пару секунд держат равновесие, а потом ломаются в коленях. Я рухнул бы на четвереньки, если бы Марго не подхватила меня.

— Ты чего? — пугается она.

— Я буду ходить.

— Серьезно?

Она держит меня подмышки, я чувствую ее вздымающуюся грудь, а теплое дыхание оставляет влажный след на моей шее. Сейчас или никогда!

— Буду. Помоги. — Я обнимаю девушку за плечи, опираюсь и делаю шаг. Потом еще один.

— Вот это да. Ты же безнадежный.

— Кто сказал?

— Да так, слышала где-то.

— Я не безнадежный. Я докажу.

— Тогда вперед.

Я стискиваю зубы, пот катится по напряженной спине. Ноги отказываются подчиняться, но я не могу признаться в беспомощности.