Параллельные прямые

— Те говорите ерунды, Изя. То есть Изяслав Родионович. У меня действительно в ноутбуке есть много чего интересного. Да что там говорить, у меня там всё есть. Но нужен он мне для совершенно других целей. — Берия поправил пенсне, (наверное оно мешало говорить) — Я пишу диссертацию, и мне просто необходимо иметь при себе кучу документов. Не таскать же с собой сотню чемоданов с бумагами.

— Ага, диссертация. — Изя радостно потирал руки. — Я знал, что товарищ Сталин был прав, называя тебя гнилым интеллигентом. А зачем Вам, товарищ Берия диссертация?

— Для повышения квалификации. Сейчас я просто один из новомученников, на Земле Русской воссиявших. А сдам кандидатский минимум, то могут и к великомученикам причислить. А это Божьей благодати уже вдвое против прежнего. Тем более — подготовительная работа уже ведётся. Да на любой сайт фантастики можете заглянуть. — Ответил Лаврентий Павлович.

— Я так и думал, — Изя ханжески возвёл взгляд к небу, — даже в раю меркантильные интересы. А вот скажи, Лаврентий, …

Закончить вопрос Изя не успел, так как в дверь вежливо постучали. В коридоре с несколько растерянным видом стоял Шмидт.

— Что, уже завтрак готов? А почему до сих пор у причала стоим?

— Извините, Гавриил Родионович, — замялся Шмидт, — но капитан Воронин заперся в карцере изнутри и выходить отказывается.

— И чем товарищ Воронин объясняет свой отказ?

— А непечатными словами и объясняет. Вы бы поговорили с ним, Гавриил Родионович. Прикажите, в конце концов. Владимир Иванович дисциплину понимает, он ещё в германскую на «Савватии» торпедирован был. Человек-то почти военный.

— Разберёмся. Товарищи, пойдёмте. Такс, остаёшься на посту. В случае постороннего проникновения, кусать на поражение. И ещё, Отто Юльевич, пусть тогда старпом командует.

Ох и нелёгкая это работа — вытаскивать упрямого капитана, забаррикадировавшегося на продуктовом складе.

— Не поведу я это корыто никуда, и не надейтесь. — Доносилось из-за запертой двери.

— А кто же тогда?

— Вот Шмидт пусть и рулит. — Воронин замолчал на минутку, после которой послышался шумный выдох и довольное кряканье. — Он мне эту калошу сосватал, вот пусть и разгребается сам.

— Какая же калоша? — Не выдержал Шмидт. — Завтра только два месяца как на воду спустили.

— Сам дурак, — за переборкой что-то звякнуло. — Надо было не на воду, а под воду спускать. Как в унитазе. Мы же чуть не утонули, пока из Ленинграда в Копенгаген шли. Ни хрена твой ботик волну не держит. Так это ещё в Балтике. А выйди на нём куда посерьёзнее, так пойдёт на дно за милую душу. Вместе с патефоном и портретом Веры Холодной.

— Да что Вы такое говорите, Владимир Иванович? — похоже, возмущение Шмидта было искренним. — Мы заходили на верфи, и инженеры " Бурмейстера и Вэйна" заверили в полной готовности корабля к дальним походам.

— Кого ты тут лечишь, Юльич? Ты бы так могилёвского ребе в детстве обманывал. Вот попробуй объяснить теперь товарищам чекистам, почему это тебе вместо нормального корабля одноразовое изделие подсунули. Два месяца пароходу, а уже машины ремонтировали.

— Какого ещё ребе? — Повысил голос начальник СевМорПути. — Я, между прочим, наполовину немец.

— На которую половину? — Засмеялся Воронин. — Если ты могилёвский немец, то я — поморский эфиоп.

Я подошел ближе и постучал в переборку.

— Владимир Иванович, я комбриг Архангельский. Может, пустите меня к себе? Посидим, поговорим. Объясните, наконец, что в «Челюскине» не так.

— Нет, — откликнулся капитан, — не пущу. Я вам сейчас открою, так навалитесь всей гурьбой и в психушку сдадите, пока от берега не отошли.

— Владимир Иванович, даю честное слово красного командира, что войду только я один.

— Ладно, но только один. В старые то времена офицерА слово то держали. — За переборкой громко звякнули задрайки и дверь чуть приоткрылась, оставив проём, в который я протиснулся только боком.

Хорошо устроился капитан. На бочке с селёдкой была постелена газета и разложена неплохая закуска. Богато снабжает страна победившего пролетариата своих первопроходцев. А над всем этим богатством и разнообразием мешков, коробок и ящиков витал вкусный, луково-шоколадный аромат.

За спиной послышалось вежливое покашливание, и я отвлёкся от осмотра продуктовых запасов «Челюскина». Передо мной стоял среднего роста крепкий моряк в чёрной форме и фуражке с крабом. На загорелом, худощавом лице воинственно торчали шикарные усы. Правда, впечатление воинственности скрадывалось застрявшими в этих усах хлебными крошками. Воронин протянул мне правую руку, а левой показал в сторону "стола":

— Перекусить по рюмочке не желаете?

— Здравствуйте, Владимир Иванович. Я и есть Архангельский. Можно просто Гавриилом Родионовичем называть.

Поздоровавшись, я сел на какой-то мешок с крупой и улыбнулся Воронину.

— Так вот вы какой, капитан, обветренный как скалы.

— Да вы поэт, товарищ Архангельский. — Ответно улыбнулся капитан. — В молодости все мы поэты. Вам вот сколько лет?

Вот спросил! Мне это и самому интересно. Тысячелетия до сотворения мира считать? Я, правда, их плохо помню, только десятка два последних. Когда же у нас сотворение мира было? Вот опять память подводит. Помните, тогда ещё русы первый раз всю Евразию завоевали. Нет, ну может она тогда и вообще без названия была, не спорю. Потом года три партизан отлавливали. Да, точно, а на четвёртый год мир и сотворился.

— Да немало мне уже лет, Владимир Иванович, просто выгляжу моложе. — Пришлось просто отшутиться.

— Ну, я всё же постарше буду. Пятый десяток давно пошел. Старые кости с непогоде ноют. Куда уж мне на севера. — Капитан протянул руку за спину и достал бутылку, он одного вида которой меня слегка замутило. — По капельке, командир?

— Только не коньяк, Иваныч. Пивка если только. А то моё пиво комбриг Раевский выпил.

— Это он зря, товарищ комбриг. Пиво на северах весьма редкий продукт. Потому как замерзает. Вот спирту могу предложить.

— Пожалуй, воздержусь.

— Это вы зря. А, впрочем…. Вот, помнится, в двадцать четвёртом году к нам доктор один приехал. С Крыма, с Чёрного моря перевели. Так он зарок себе дал, ни капли спиртного до захода солнца. Представляете? В полярный день почти полгода ходит трезвый и злой, а зимой не просыхает, клистир с градусником путает. Так и умом помутился. Вообразил себя японцем и по кораблю в чёрном исподнем бегал. Иногда даже и по стенам. Что вы смеётесь, товарищ комбриг? Он до сих пор в Каргополе, в тамошней психиатрической.